Здесь же, на юге, нет и в помине туристических зон. Так, кое-где, в особо крупных населенных пунктах вроде Плакьяса или Агиа-Галини, мелькнет иной раз вывеска скромного, одиноко стоящего отельчика, но чаще можно увидеть надписи: «Rent room». Песок на пляжах никто не разравнивает, разве что успевают подбирать окурки, а что касается воды, то нигде я не видела лучшей воды, чем в тихих песчаных бухтах Южного Крита.
— Эй, шеф, не зевай, — подталкивает меня Нейл, — впереди поворот на Фест. Вон на ту горку.
Дорога винтом уходит вверх. Бормоча проклятия, я вращаю руль то вправо, то влево, пока не вползаю (о, счастье!) на ровную площадку, где расположена автомобильная стоянка. Мы здесь не одни. Два громадных автобуса, несколько легковушек. А вот и местечко для моей милой малютки.
Я уже прочла о том, что царский дворец в Фесте был обнаружен в начале XX века учеными из Итальянской археологической школы, и с 1952 года раскопки на его территории проводил директор этой школы Доро Леви. Возведенный в среднеминойский период, дворец был почти полностью разрушен землетрясением и вновь отстроен между окончанием средне- и началом позднеминойского периода, то есть с середины XVII до начала XV века до нашей эры. Послойные раскопки позволили Доро Леви уточнить минойскую хронологию, составленную Артуром Эвансом, к тому же, в отличие от последнего, он не увлекался реконструкцией.
По узкой каменной лестнице более позднего происхождения мы спускаемся на обширное каменистое плато к знаменитым развалинам, откуда открывается роскошнейший вид на плодородную долину Мессара. Навстречу нам шагают неутомимые жизнерадостные немцы пенсионного и предпенсионного возраста. В руках у них видеокамеры и путеводители, за спинами — рюкзаки. Я смотрю на них с завистью. Это ж какое здоровье надо иметь! Сама я уже еле дышу (на улице плюс сорок градусов) и думаю только о том, где бы присесть и отдохнуть полчасика в тени.
Мы осматриваем царский мегарон, защищенный от солнца и дождей легкой современной конструкцией. Позволяем себе пятиминутную передышку и следуем дальше — туда, где можно увидеть руины самого первого дворца с его многочисленными кладовыми. За нами скачет по камням группа загорелых белозубых итальянцев. Они гомонят, как стая обезьян, и мы приостанавливаемся, чтобы пропустить их вперед.
На девушках белые футболки с изображением керамического диска, найденного здесь же, в Фесте, во время раскопок, и ныне являющегося одной из главных достопримечательностей Археологического музея города Ираклио. Примечателен он в основном тем, что иероглифы, покрывающие его с двух сторон, не поддаются расшифровке. Условно их называют линейным письмом «А». Назначение этого диска не совсем ясно. Возможно, он служил чем-то вроде типографской матрицы со съемными литерами, и это было больше трех с половиной тысяч лет тому назад. А сегодня он красуется на майках и бейсболках, которые продаются на каждом углу по десять евро за штуку. Почему-то мысли об этом действуют на меня угнетающе и, покосившись на Нейла, я замечаю тонкую скептическую улыбку, изогнувшую края его губ.
По лестнице мы поднимаемся к большим пропилеям, обходим их и присаживаемся на деревянную скамейку в тени высоких кедров. Кедры зеленеют по всему периметру дворца, за исключением той его части, что подступает к самому краю плато. Прямо перед нами — центральный двор, предназначенный для проведения празднеств и религиозных обрядов. Энергичная дама-гид в просторных бриджах и футболке с надписью «CRETE» рассказывает о чем-то столпившимся вокруг нее туристам, которые в большинстве своем внимательно слушают, и только двое или трое торопятся сфотографироваться возле выставленных здесь же, во дворе, превосходных пифосов, предназначенных для хранения плодов, зерна, молока, меда, оливкового масла и вина.
— Смотри, — негромко говорит Нейл, указывая рукой, — вон там, на склоне горы Ида, находится пещера Камарес, где были найдены керамические сосуды с бело-оранжево-красными орнаментами на черном фоне и тончайшими стенками «под яичную скорлупу».
Есть ли хоть что-то, чего он не знает об этом острове? И сколько же времени ему пришлось потратить на изучение его истории плюс греческий язык?.. Похоже, он сделал это смыслом жизни. Могу ли я сказать что-то подобное о себе?
Я подавила вздох, и Нейл бросил на меня быстрый внимательный взгляд.
— Устала?
— Нет. — Я сделала жалкую попытку улыбнуться. — Просто мне грустно.
— Почему?
Я могла бы назвать тысячу вымышленных причин, но неожиданно для себя сказала правду:
— Потому что мне тридцать пять лет, но моя жизнь растрачена впустую. Я получила архитектурное образование, но не спроектировала ни одного здания. Я постоянно пишу, но моих романов не найти на прилавках книжных магазинов — прежде всего потому, что ни один из них не закончен. Я ничто, пустое место, и уйду в ничто, и ничего после меня не останется. И когда я думаю об этом...
Почувствовав, что голос становится сдавленным от слез, я замолчала и уставилась себе под ноги. Еще не хватало устроить здесь, на берегу Ливийского моря, сцену, достойную телевизионной мелодрамы.
Нейл помолчал, вежливо глядя в сторону. Потом протянул руку:
— Взгляни.
Перед нами на залитом солнцем скалистом плато лежали руины Феста.
— Четыре тысячи лет назад на этом месте стоял прекрасный дворец. Дворец царя Радаманта, сына Зевса и Европы. Это был величайший из правителей, чья держава, совместно с державой царя Миноса, столетиями господствовала на море, вселяя ужас и благоговение в сердца чужеземных царей и военачальников. Его подданные жили в роскоши и довольстве в своем процветающем просвещенном государстве, поклонялись могущественным богам, вели захватнические войны, переделывая мир по велению собственных прихотей и страстей. И что ты видишь сейчас? — Он сделал широкий жест, охватывающий крипту с двумя столбами, центральный двор и перистиль. В слепящем свете послеполуденного солнца обнаженные раскопками руины казались еще более безжизненными. — Пески времени.
Его слова вошли мне в сердце, как нож. И сразу же после этого наступило облегчение.
— Я только хотела сказать...
Нейл встал и стоя продолжал смотреть в том же направлении, куда указывал рукой.
— Это не важно, Элена.
В эту минуту, глядя на него, стоящего рядом — такого безумно привлекательного, такого живого, с теплой кожей и растрепавшимися от ветра темными волосами, — я осознала совершенно отчетливо, что он смертен. Что он умрет. И лет через пятьдесят уже ни одной женщине не будет дано заглянуть в эти бледно-зеленые смеющиеся глаза, тронуть смуглое запястье с полоской браслета, ощутить тяжесть гибкого, жаркого, мускулистого тела, провести кончиками пальцев по застывшему от отчаяния лицу, повторяя очертания бровей и губ. Никогда.
— Ты художник, — привожу я не особо веский аргумент.
— Считаешь, это может служить обоснованием моего появления на свет?
— А разве нет?
— Взгляни, — повторяет он снова. — Ты до сих пор не поняла?
Яркий свет и глубокая тень делают останки древних стен черными с одной стороны и золотыми с другой. Перистиль в центре царских покоев с сохранившимися кое-где основаниями колонн. Взломанные землетрясением своды просторных кладовых...
...длинные вереницы подданных, круглый год приносящих ко двору своего властелина излишки урожая, ибо здесь их следует хранить и обрабатывать, а также обменивать на привозные товары, оплачивать труд дворцовых хозяйственных распорядителей и распределять среди тех несчастных, которые не в состоянии себя прокормить. Ткани, древесина, оливковое масло, лечебные снадобья из местных трав, расписная утварь, украшения, бронзовые кинжалы, сосуды из драгоценных металлов — все это в изобилии стекается во дворец, где уже ждут чужеземные купцы, готовые предложить взамен золото, серебро и алебастр из Египта, медь из Турции и с острова Кипр, черный обсидиан с острова Мелос, корунд с Наксоса, ценные породы камня из Южного Пелопоннеса, слоновую кость из Сирии и многое, многое другое. Нарядные женщины, исполняющие ритуальные танцы на ежегодных празднествах в честь Великой богини-матери: на них длинные оборчатые юбки из крашеной шерсти и тугие корсажи, оставляющие открытыми груди, высоко зачесанные волосы украшены лентами, диадемами и изящными шпильками. Праздничные шествия, восторг и преданность в глазах ремесленников и крестьян. Эра благоденствия, о которой мы можем только мечтать...