Ксения Васильева - Теплый пепел надежд

Разаков был потрясен: ничего себе девчушка! Далеко пойдет… А ту он, конечно, отправит, уговорит голландца, это несложно, тот помешался на «русских красавицах» и считает, что тогда его Дом станет экзотичным и притягательным.

Зина встала.

— Пойду прогуляюсь, что-то голова сегодня болит…

Разаков понял, что она дает ему время на переговоры с голландцем.

Примерно через час все было улажено. Голландец без сопротивления согласился на пикантную и более юную Соню. Выехать она должна будет как можно скорее.

А Зина осталась у Разакова.

С этими новостями она и пришла в «свой» Дом. Соня расплакалась.

— Ты что? — удивилась Зина.

— Я знала, что ты меня не любишь… — сквозь слезы бормотала Соня, — но не думала, что настолько! Я не хочу туда без тебя! Я хотела вместе! И Разаков бы не отдал меня, не разделил нас, если бы ты этого не захотела! Это ты, ты меня прогоняешь!

Зина разозлилась:

— Послушай, дурочка, куда я тебя прогоняю? За границу? В Голландию? В Амстердам? Ты соображаешь? Тебя что, в Пензу отправляют? Ты отлично знаешь, что с Разаковым спорить невозможно! Он ничьих мнений не слушает и уж раз решил, так и будет!

Соня продолжала всхлипывать.

Зина встала.

— Пойдем к Разакову! Сейчас же скажем, что ты тоже никуда не едешь и что мы остаемся вместе! Одевайся, валяешься до полудня в постели, с ума сойти!

Соня посмотрела на нее заплаканными глазами:

— А почему ты не едешь одна? Почему я? Ведь ты же могла бы… Почему?

— Потому что это ты хотела за границу, а не я, — мягко ответила Зина. — Я туда не рвусь. Не знаю, как тебе объяснить… Может, время мое еще не наступило… Я подумала, если голландец хочет себе одну русскую манекенщицу, пусть это будешь ты… Но раз ты не хочешь ехать — ради Бога! Отказаться можно в одну секунду! Сегодня наш голландец будет еще на двух просмотрах, подберет себе кого-нибудь!

— Ты правда не хочешь в Голландию? — робко спросила Соня, успокаиваясь.

— Я же тебе сказала — пока не хочу. Никуда. Но скорее бы поехала в Голландию, чем, к примеру, в Америку или Францию.

— Почему? — удивилась Соня.

— Долго объяснять, — ответила Зина уже несколько раздраженно. — Ну так что, идем отказываться?

Та сидела, опустив плечи, наклонив голову, и выглядела совсем ребенком.

Зина возмутилась:

— Ты долго будешь морочить голову? Или — да, или — нет! Мне еще нужно, между прочим, съесть хоть чего-нибудь, я голодная как волк! Пока там разговоры-переговоры шли, проголодалась! Пошли! — Зина уже хорошо знала неустойчивый Сонин характер: если на нее давить, она сделает наоборот, лишь бы доказать, что на нее никто не влияет! А в Голландию Соне хотелось очень!

И Соня сдалась, тихо спросив:

— Так ты считаешь, мне поехать?..

— Конечно, считаю! Я к тебе в гости приеду! Да хоть через месяц! Кстати, ехать надо быстро. Лететь то есть. Хорошо, что загранпаспорт у тебя уже есть, все-таки молодец наш Разаков!

Через несколько минут Соня уже смеялась, была весела, как пташка, и ни о каких походах к Разакову речи не было.

Они славно позавтракали, снова увидев парнишку со шрамами. Поздоровавшись с ними, он покраснел. Соня даже хихикнула, а Зина ответила наклоном головы, как истинно светская дама.

Когда он вышел из зала, Соня шепнула:

— Я же говорила тебе, что у него шрамы! Зря я с тобой пари не заключила! Сейчас ты бы мне бутылку шампанского купила!

— Я тебе вечером куплю, — пообещала Зина, — и мы с тобой выпьем за нашу удачу! Ну, скажи — не удача? Я с Севера, ты с Украины… И вдруг такой взлет, а? — И она счастливо рассмеялась. — Нет, ну вникни! Сколько в Москве красавиц? А кто старз? Мы с тобой! С кудыкиной горы, из лесов темных, из углов стремных…

Зина стала хохотать. Соня вторила ей, думая, что Зина, конечно, умнее ее в сто пятьдесят раз, у нее большое будущее… депутата или министра.

Через неделю Соня летела в прекрасную Голландию, в благословенный город Амстердам.

— Я открою! — прокричал Федя. Нельзя, чтобы они узнали о присланных матерью деньгах! Он открывал дверь в лихорадке.

Хотя если бы он не был пьян, он бы сообразил, что никто из его прежних знакомых и друзей не имеет представления, где он живет. Все они постепенно, незаметно отходили от него, пока он не остался совсем один.

Федя распахнул дверь во всю ширь.

Перед ним стоял Кирилл.

«…Почему Кирилл, зачем мне Кирилл?» — подумал Федя, забыв о разговоре у Макарыча о Сонечке.

Кирилл сразу приступил к делу:

— Ну, веди меня к своей натуре, показывай. Я смогу оценить и вязаться к ней, как понимаешь, не буду.

Федя не понимал, чего от него хочет этот сноб?.. Потом спохватился:

— Проходи, Кирилл, проходи…

Пока они шли по коридору, Федя кое-как вспомнил, но вот на чем порешили, забыл. Надо было как-то выворачиваться.

— Кирилл, я тебя сразу к ней поведу, — сказал он, — только ты уж извини их, что так живут… А девчонке деваться некуда, но она не такая, вообще не пьет! Сейчас таких и нету…

Федя произнес это с тайным восхищением и удивлением. Кирилл засмеялся.

Они вошли в комнату с раскладушкой…

…Обещала же стул поставить, расстроился Федя, увидев глазами приличного человека «свою» комнату. Грязная, затхлая, с единственной «мебелью» — раскладушкой, покрытой старым пальто, из-под которого виднелись голый матрас и сальная подушка.

— Ты подожди здесь, — засуетился Федя, застыдившись.

Он протрезвел и вспомнил, что наобещал Соне.

— Что ты оправдываешься? Каждый живет как хочет и как может. Думаешь, я такой чистюля? Зря. Всякое видел, не волнуйся, — успокаивал его Кирилл.

Он уселся на раскладушку.

Федя ринулся к «этим». Но там оказалось на диво тихо. Только две пары глаз воззрились на него с тоской и вопросом.

— Менты? — испуганно проговорил Барбос.

— Какие менты, придурок? — Федя чувствовал себя уже достойным господином, к которому в гости пришел светский человек, художник.

Он зашептал Сонечке:

— Пригладь волосенки, там тебя художник ждет. Элита!

Сонечка растерялась. Она сегодня даже лицо не мыла! Так гадко в этой ванной! И не спала совсем… Хотя о чем это она? Уродку ничто не изменит, все равно, мылась она, причесывалась…

Они вышли. Раздался вопль Барбоса:

— Куда вы, ребята, не бросайте! Мне страшно!

— Мы сейчас… — Федя испугался, что Барбос поплетется за ними.

Кирилл встал с раскладушки, улыбнулся, представился:

— Кирилл. А вас зовут Сонечка?..

Та только кивнула, во все глаза глядя на дядьку. Впрочем, какой он дядька. Но и не парень… Перед ней стоял высокий, худощавый молодой мужчина с яркими светло-карими, почти желтыми глазами и блестящими белыми зубами, открывшимися в улыбке. Нос у него был с горбинкой.

На нем были заляпанные краской джинсы и серая рубаха. Еще она поняла, что он очень красивый.

Он смотрел ей прямо в глаза.

— Вы извините, Сонечка, я в рабочей форме, но захотелось вас увидеть поскорее… Вы натурщица? Вас уже… — он запнулся перед словом «красили» — девочка не поймет — и произнес отвратительное для него слово: — Рисовали?

Сонечка не знала, как лучше ответить… Кому нужна девчонка, которая толком не знает, что такое натурщица…

А ей так захотелось стать ею!

Кирилл прервал ее молчание:

— Я понял, вы в первый раз идете на это?

Сонечка кивнула, ожидая своей участи. Ну, вот и все. Дурак Федька, зачем он это заварил! Она бы не надеялась… А так ей будет совсем плохо, когда уйдет этот Кирилл, и она снова вернется в вонючую кухню…

Глядя на нее, Кирилл думал, до чего некрасива, бедняжка, в этом что-то есть… Федор говорил что-то о фигуре?.. Но сейчас не разберешь, она в джинсах и какой-то безобразной майке… И ростом не вышла… Может, для скульпторов?.. Он был уже готов сказать: «Спасибо, я подумаю… Поговорю с приятелем…», что означало отказ.

Но, вглядевшись в глаза девочки, он понял, что его отказ станет для нее трагедией. Придя сюда, он неожиданно оказался ответственным за нее. Почему он так чувствовал, он бы ответить не смог. И он не отказал ей, хотя денег у него было немного и неизвестно, продастся ли портрет, заказчику он показался не романтичным (Кирилл «красил» известного поэта)…