Слыша это, Сонечка невыразимо страдала. Ее хвалили! Но как!.. Она была рада за Кирика, злясь в то же время, что он использовал ее уродство! Наверное, он не хочет показывать картину, чтобы она не слышала таких отзывов…
Олег тоже восторгался, но его Сонечка плохо слышала. Потом она замерла…
Они требовали, чтобы она вышла. Кирик отвечал, что ее здесь нет, она приходит только на сеансы… Геннадий заорал, что пойдет к старухе-бомжихе и вытащит девчонку оттуда, она должна с ними посидеть…
Сонечка дрожала, ожидая своей участи. Кирик вяло сопротивлялся, а Геннадий навалился танком, утверждая, что девчонка живет здесь!
— Я ее сейчас найду! — он пьяной тяжелой поступью направился в коридор.
Она услышала голос Кирика:
— Генка, не надо, сядь. Я ее сам приведу, надоел ты мне. Но живет она не здесь. Это вам старый хлам Макарыч набрехал… — Он говорил на их языке и даже запускал матерком. Сонечка расстраивалась все больше, испытывая даже некоторое отвращение к нему: неужели он может напиваться, как те, внизу…
Сонечка, услышав, как в замке поворачивался ключ, успела натянуть парик и наклеить губы.
Вошедший Кирик выглядел совсем другим человеком: помутнели ясные, острые глаза, опухшее лицо покраснело, а выражение его стало растерянным, будто он силился вспомнить нечто важное.
— Сонь, — пробормотал он пьяно, — тебя ребята зовут… Не мог я отстоять, черт меня задери! Но все равно я тебя никому не отдам, слышишь? Могу давать напрокат, если… если ты согласишься… Чтобы денежку заработать. Генка богат, но не сильно, зато Олег ошивается всю дорогу у американцев… У него в мастерской ни одной картинки нету — все продал. Бездарь, идиот… Он из тебя такой кубик Рубика сделает! Со смеху помрешь! Не напиваться и ни с кем из них не уходить, поняла?..
Выслушав его заторможенную речь, она сказала:
— Хорошо, я пойду. Но если вы, Кирик Сергеевич, будете еще пить, то не только меня, вас самого отсюда вынесут и все картинки ваши — тоже. Я-то не напьюсь, а вот вы…
Он уселся на диван, забыв, что они должны идти к гостям.
— Понимаешь, я ведь в принципе не пью. Не люблю. Но иной раз приходится, чтобы не быть совсем уже белой вороной. Они уверены, что я уеду в Америку, у меня там мама, она — американка… Но я не собираюсь… Мне там делать нечего. Я — российский человек, и этим все сказано… А они не понимают… Сонечка… Хочешь, тебя в Америку отправлю, к моей маме? Она удивительная женщина… Представляешь, приехала сюда работать и помогать строить новую страну после революции. Приехала, влюбилась в отца и осталась. Когда отец умер, не смогла здесь жить. И вот уже пять лет там. А мы с сестрой здесь. Но сестра со своим сыном собирается… А я нет!
Кирик замолк, а Сонечка замерла от сведений, которые он сообщил ей под пьянь. Никогда он о себе столько не говорил.
В комнату ворвался мужчина с лицом, походившим на котлету, состряпанную нерадивой хозяйкой: разъехавшееся, серо-красное… Небольшие глазки прятались под густыми темно-рыжими бровями, толстые усы перекосились, а волосы топорщились венчиком вкруг небольшой лысины.
— A-а, вот они, голубки! — заорал он. — Мы там спим без просыпу от тоски! Здрасьте, — повернулся он к Сонечке, — как я понимаю, вы — модель шикарного портрета? Сонечка? Имя-то, имя какое! Сдохнуть от восторга! Меня зовут Геннадий, можно Гена. Вас Сонечка! Со-не-чка! Дивно! Пойдемте, Сонечка, разбавьте нашу мужскую компанию женским очарованием…
Схватив ее за руку, он поволок ее в мастерскую. Кирик плелся следом.
В мастерской находился еще один мужик, моложе, но не симпатичнее. Маленький, худой, с длинными сальными волосами, костистым лицом и незначительными чертами лица. Что у него было хорошим, так это глаза — яркие, карие, с необыкновенно голубыми белками. Он как будто даже не был пьян.
— Олег, — представился он и привстал. А глаза его то ли с усмешкой, то ли с чем-то подобным оценивали Сонечку с ног до головы. Потом выражение их переменилось, теперь в них была злобная зависть. Сонечка невзлюбила этого тоже.
На столе лежала более чем скромная закусь: два соленых огурца, помидор, яблоко, черный хлеб и сосиска.
У стола на полу стояла пустая бутылка из-под водки, на столе — полная.
Сонечку пригласили за стол, извинившись за непорядок, налили ей водки. Она отказалась. Геннадий тут же слетал за шампанским. Шампанского она выпила. После этого Геннадий подошел к холсту и повернул его к сидящим за столом.
Сонечка увидела себя и замерла, оставшись как бы наедине с портретом. Сначала он потряс красотой колорита: жемчужно-серый с изумрудным фон, золотистое тело и темно-синие, черно-синие тени от ее фигуры…
А потом Сонечку потрясло ее лицо. Оно было таким уродливым! Но чем дольше всматриваться в картину, тем больше сглаживалось уродство. Сонечка замерла.
Господи! Как он мог такое сотворить из нее?
Больше ее ничто не трогало. Ни Геннадий, который нагловато хватал ее за руку, шепча: «Будешь моей музой, Сонечка? Я скульптор, я все могу, не то что мазилки».
Ни отрезвевший Кирик, сидевший с мрачным лицом.
Ни Олег, сыпавший непонятными терминами, из которых выходило, что портрет неправильно сработан.
Ни то, что она, не заметив, выпила бутылку шампанского…
Художники хотели смотреть картинки дальше, но Кирик вдруг грубо заявил:
— На сегодня все, ребята.
И те послушно встали и ушли. На прощание Геннадий, таинственно подмигнув Сонечке, сотворил пальцами непонятный знак: то ли писал, то ли еще что… Она не собиралась разгадывать.
Кирик все мрачно сидел на стуле, а она, прибрав и пожелав ему спокойной ночи, ушла спать.
Конечно же, она не спала! Ей все виделся сверкающий портрет и хотелось не то плакать, не то смеяться.
Слыша, как Кирик бродит по квартире, Соня не откликалась, хотя однажды он даже приостановился у ее двери.
Но она затихла. Никого не хотелось ей видеть. Только себя…
Наутро Кирик постучал к ней в дверь. Соня разрешила ему войти, но сама осталась лежать — она совсем недавно заснула.
«…Почему я так вдруг обнаглела? Даже не встала… После своего портрета? После того как увидела его таким… Но ведь там не я, это ясно! Это его представление обо мне… а я другая. Так почему же я обнаглела?.. Значит, будь я красивой, была бы наглой?..»
Такие мысли пришли ей в голову, пока Кирик устраивался на стуле с рюмкой и соленым огурцом в руках. Он выпил водки, сморщился, закусил огурцом.
— Никогда не пей, Соня, а главное, не похмеляйся, поняла?
Она засмеялась.
— Вы вчера уже немного протрезвели…
— Это я помню. Пожалуй, и остальное помню… Как я тебя потащил к ним… — он покачал головой. — Совсем ума лишился, старый дурень.
— Зато я портрет свой увидела… — проговорила она тихо.
Художник поморщился.
— Не терплю неготовую работу показывать, а по пьяни — нате, смотрите… Дур-рак! — с чувством произнес он. Потом спросил: — А тебе ребята понравились? — Он явно не хотел спрашивать Сонечку о портрете…
— Нет, — смело сказала она. — Ни тот, ни другой. Геннадий — хам, противный, а Олег — еще более противный и завистливый! У него даже глазки побелели, когда он меня увидел, обзавидовался… Неужели это он вас учил, как руки-ноги рисовать?
Кирик развеселился.
— Понимаешь, они худшколу заканчивали, а я самоучка. Олег меня постоянно поучает… А мне смешно…
Разговор перекинулся на его картинки и, наконец, зашел о портрете…
Сонечка выразила свое удивление:
— Ведь я не такая! Я же хуже!
— Хочешь быть такой, иди и сфотографируйся… Только и там ты будешь другой, не такой, какой себе кажешься… Видишь ли… — начал он и вдруг скривился. — Слушай, сегодня я не настроен вести философские беседы… Давай отложим, ты не обидишься? Сегодня мы займемся практикой. Если хочешь получить хорошие бабки, иди к ребятам натурой. Платить будут хорошо, ручаюсь. Я следить за этим буду. Ничего плохого с тобой не случится, это я тебе говорю. Генку предупрежу, он со мной не захочет ссориться.
Деньги ей нужны, подумала Сонечка, но уж больно противные эти дядьки. А Геннадий наверняка к ней полезет…
— Нет. Они мне не нравятся.
Больше на эту тему разговора у них не было.
Теперь Сонечка спокойно выходила из дома — надевала парик, купила себе черные очки, наклеивала губы. Однажды ей встретился Макарыч.