Екатерина Вересова - Терпкое вино любви

— Завтра зайдешь? — спросила Ольга.

Он печально кивнул, и Ольга закрыла за ним дверь.

Она вернулась в комнату и собрала рассыпанные колокольчики.

Теперь у нее еще сильнее болела голова, к тому же неприятно тянуло внизу живота. Возбуждение, которое она испытала, так и не получило выхода. Но теперь Ольга сама подавляла в себе приливы похоти — ей казалось кощунством испытывать подобные ощущения в квартире, где стоит фотография ее бабушки.

И все же, когда она прибралась, приняла душ и легла спать, ее стали неотступно преследовать видения их бурных ласк с Мишелем. Это были даже не видения, ведь они почти всегда занимались любовью в темноте, это были какие-то отзвуки наслаждений и сладкой истомы. Нет, она не забыла его: стоило ей немного напрячь воображение, как она явственно ощущала в себе его упругий горячий фаллос. Тело еще помнило Мишеля с его удивительно гладкой кожей, шелковистыми волосами и нежным, чуть насмешливым голосом. Память вела Ольгу все дальше и дальше по темному, пропахшему керосином миру упоительных ощущений, которые они научились пробуждать друг у друга, пока Ольга, наконец, не заснула…

На следующий день Ольга закончила последние приготовления к поездке: уложила чемодан, отправила телеграмму маме: «У МЕНЯ ВСЕ НОРМАЛЬНО ЕДУ ПАРИЖ ОЛЯ». Взяла у Василия слайды и специальную штуку, похожую на маленький телевизор, в которую можно вставлять их и смотреть. Вечером, уже перед сном, она зашла к соседке Жанне Константиновне и отдала ей ключи от квартиры, чтобы та в ее отсутствие поливала цветы. Они с бабушкой всегда по-соседски друг друга выручали.

— Значит, в Париж, Олюшка? — своим громким учительским голосом спросила Жанна Константиновна, придерживая за ошейник виляющего хвостом Перса. — Слышишь, Серафим, Ольга завтра в Париж улетает, — крикнула она в комнату.

Однако вместо Серафима Петровича из комнаты вразвалочку вышел улыбающийся Аркадий.

— Везет же людям! — с завистью сказал он. — Надолго?

— На месяц.

— Привезешь хоть что-нибудь?

— Что?

— Ну, сувенир какой, что ли… — Аркадий засунул руки в карманы джинсов, как будто стыдился их.

— Ладно, — кивнула Ольга и повернулась, чтобы идти.

— На сорок дней-то не успеешь… — сказала вдруг Жанна Константиновна, а потом махнула рукой. — Мы сами с девочками соберемся у вас, посидим. Ты езжай, Капитолина сама ведь велела. Так и сказала перед смертью: «Пусть Ольга обязательно едет во Францию». Гордилась она тобой…

— Я пойду? — спросила разрешения Ольга. — Завтра рано вставать.

Ольга разложила на стуле одежду, которую собиралась завтра надеть — коричневые летние брюки, широкие вверху и узкие внизу, и кремовую, навыпуск, рубашку, к которой она обычно надевала деревянные бусы и такие же серьги. После этого она завела будильник на три часа ночи, легла и мгновенно уснула. Ей приснилась почему-то мадемуазель Надин, которая качалась на веревочных качелях, хохотала и выкрикивала что-то по-французски. На голове у нее был венок из колокольчиков. Потом Надин исчезла, и Ольга увидела рыжую Натали, та размахивала какими-то ножницами и игриво пыталась всех ими уколоть. При этом на лице ее блуждала маленькая хитрая улыбочка. Затем и Натали исчезла. Появился откуда-то из синей темноты Мишель — он ел ложкой из огромной тарелки и все время жалобно морщился. Ольга даже во сне почувствовала к нему необъяснимую нежность, как будто он и вовсе ее не бросал. И вдруг она увидела себя: вот она смотрится в какое-то круглое зеркало и видит, что волосы у нее стали седыми, или просто белокурыми? Она удивлена и ничего не может понять. Вглядывается в свое лицо, словно не узнает. Потом берет ножницы и отрезает себе сбоку одну прядь…

Ольга сидела у иллюминатора и разглядывала облака. Сначала они были белыми, как вата, потом стали розоветь по краям и, наконец, целиком превратились в куски розового суфле. Ольга заметила, что они начинают на глазах редеть и растворяться, и вдруг самолет вырвался из объятий облачных перин и понесся по голубому простору навстречу золотому солнечному свету. В эту минуту Ольга подумала, что ни за что на свете не хотела бы умирать — давно жизнь не казалась ей настолько прекрасной. В этом удивительном небесном сиянии тонуло и меркло все — Савельев, Мишель, Лилия Штраль, бриллиантовые бабочки и даже… смерть бабушки. Ольга будто взлетела над всем этим и стала чистой-чистой — как этот синий небосвод. Приятный голос стюардессы объявил, что самолет идет на посадку. До приземления в аэропорту Шарля де Голля оставалось пятнадцать минут.

Они вылетели из Москвы в восемь утра, а в Париж по расписанию прибывали в пол-одиннадцатого. Всего в группе было двенадцать человек: одиннадцать студентов и одна преподавательница. Жалко, что в прошлом году Ольга училась только на втором курсе, а то могла бы поехать с группой, которую возглавляла Надин. Теперь же была очередь другой преподавательницы и ею оказалась молодая латинистка Елена Николаевна Скляр, куратор параллельной группы. Единственное, что знала о ней Ольга, — это то, что она состоит в комсомольском бюро факультета и изменяет своему мужу с замдекана Бологовым. Это была небольшого роста блондинка, изящная, как маленькая статуэтка, и подстриженная по последней моде. Одевалась она скромно и всегда соответственно случаю. В целом у нее были неплохие отношения со студентами, но если уж случалось, что кого-то она невзлюбит, то выбранную жертву она пыталась уесть во всем, в чем только могла. Студентов ехало четверо из Ольгиной группы и семеро из параллельной — этих она знала только в лицо.

Ольге не слишком повезло с попутчицей, соседнее кресло занимала Лена — Хлеб Профессии, с которой, кроме как об экзаменах и об оценках, говорить было не о чем. Как только они пристегнули ремни, Лена принялась увлеченно листать неизвестно откуда взявшийся у нее путеводитель по Парижу. Временами она подозрительно поглядывала на Ольгу, будто боялась, как бы та не подсмотрела, что там написано. С тех пор как у нее «съели» хлеб профессии, она никому ничего не давала. Да Ольге и не нужен был ее дурацкий путеводитель. Сначала она смотрела в окно на проплывающие внизу зеленые и голубые просторы, а потом, когда самолет набрал высоту, сама не заметила, как заснула. Перелет длился три с половиной часа. Ольга проспала почти всю дорогу, но незадолго до посадки ее разбудила стюардесса, которая разносила прохладительные напитки, кофе и несколько сортов сыра. Ольга взяла себе стаканчик кока-колы и какой-то непонятный сыр с зелеными крапинками, просто из любопытства. Ей казалось, что с помощью этого сыра она сможет заранее приобщиться к духу Франции.

И вот в окошке иллюминатора показался белый ковер из домов, расчерченный посередине серебряной лентой реки. В одном месте русло раздваивалось — словно река бережно брала в ладони маленький островок. У Ольги на глазах чуть не выступили слезы — так часто ей приходилось видеть в учебнике этот вид с неуклюжим монстром Нотр-Дамского собора! И вот теперь перед ней наяву светлокаменные дома с коричневыми крышами и торчащими из них трубами, дворцы, набережные… Скоро она окунется во все это, будет дышать воздухом, которым когда-то дышал Мопассан… Ренуар… ее любимая Эдит Пиаф…

Гул самолета превратился в пронзительный визг, и у Ольги заложило уши. Самолет плавно качнуло, видимо, они поворачивали. Ольга зажала руками уши и почувствовала, как голову сковывает знакомая тупая боль. Она закрыла глаза и открыла их, лишь когда самолет твердо стоял на земле, а пассажиры собирались к выходу.

Быстро подошел небольшой автобус-кар и отвез их группу к зданию аэропорта. Ольга была как в полусне, голова у нее по-прежнему болела. Видно, сказывался подъем в три часа ночи. Все проплывало мимо нее, будто в горячем тумане: таможня, огромные, с высоченными потолками залы аэропорта, эскалаторы, заключенные в прозрачные стеклянные трубы, бесчисленное множество ярких витрин и вывесок кафе… И везде толпы народу, громко говорящие на разных языках, в том числе и по-французски. Ольга вдруг с ужасом почувствовала, что не понимает ни одного французского слова. Словно она три года учила какой-то другой язык — просто похожий по звучанию. Неужели она во Франции? Нет, она не поверит, пока своими глазами не увидит Париж.