Екатерина Вересова - Терпкое вино любви

— А что тебе посоветовала та библиотечная крыса?

— Поискать в Национальной библиотеке, что я и собиралась сегодня сделать. Но сегодня, думаю, уже не успею.

— Значит, я помешал твоим планам…

— Нет, что ты, я сама сделала выбор.

— Прекрасно. Раз ты сделала выбор, то теперь пеняй на себя. Уж я-то не позволю тебе подрывать свое здоровье, дыша пылью в библиотеках. Я должен показать тебе настоящий Париж!

— Но я хочу отыскать своих родственников…

— Нет ничего проще, отыщем. Я помогу тебе. Только при одном условии, — добавил он.

— Каком еще условии? — насторожилась Ольга.

Мишель выдержал значительную паузу, дав разгуляться Ольгиной фантазии и подозрительности.

— Что ты милостиво разрешишь мне показать тебе Париж, — наконец выпалил он. — Ну как, идет?

В отместку Ольга тоже выдержала паузу и только после этого сухо ответила:

— Ну ладно, идет.

На самом деле ей хотелось петь и плясать от счастья.

В этот день они успели обойти Сите и прогуляться до Пантеона. Из всех архитектурных красот Ольге больше всего понравилась Сент-Шапель — чудесная остроконечная часовня, вся сотканная из причудливых витражей. В отличие от других готических сооружений, от которых веяло мрачным серым средневековьем, эта церквушка была удивительно легкой, воздушной и немного сказочной. Мишель предложил дойти до парка Монсури пешком, и Ольга с радостью согласилась. Как раз об этом она мечтала — просто гулять по Парижу, не думая о том, куда идти за следующим поворотом. Ей хотелось заглянуть в самые глухие уголки города, лишенные праздничного макияжа центральных проспектов и бульваров, где на обшарпанных стенах нарисованы сердца и черепа и написано что-нибудь вроде «победит дерьмо» или «свободная любовь для земноводных». Гуляя по этим узким, как коридоры, улицам, Ольга невольно вспомнила прогулки к деревянному домику с керосинкой. Как давно это было! Как будто в другой жизни…

Они не спеша шли по узким улицам, заглядывали в лавки и книжные магазинчики, останавливались послушать уличных музыкантов, покупали мороженое и горячие жареные каштаны и все время о чем-то болтали. Мишель рассказывал ей про Политехническую школу, даже с гордостью исполнил их гимн, про статьи о старинных кофемолках, про свое новое увлечение писателем сороковых годов Борисом Вианом… Расспрашивал, что Ольга изучает в университете. Какие французские фильмы удалось ей посмотреть, живя в России… Ему было интересно все, что касалось Ольги и ее жизни в России.

— Послушай, где-то я читал, что у вас там прямо с детства всех людей принимают в партию коммунистов. Неужели это правда? — спросил он, когда они вышли из русского книжного магазинчика, в который Ольга решила заглянуть из любопытства.

В ответ Ольга расхохоталась.

— Да нет же! Кто это тебе сказал?

— Я сам видел фотографию в журнале, на ней были дети с красными повязками на шее.

— Ах, ты про пионеров! Да, действительно, в пионеры принимают всех детей.

— И тебя тоже принимали?

— Конечно, — пожала плечами Ольга.

— И ты носила эту красную повязку? — Мишель едва сдерживал смех.

— Не повязку, а галстук.

— Да-а… Представляю, какой у тебя был видок… А сколько тебе было лет? Ты стала носить его, как только поступила в школу?

— Нет, сначала нас всех принимали в октябрята…

— Как-как ты сказала? Ок-тяб-ря-та? — сделал недоверчивое лицо Мишель.

— Ну да. От слова «октябрь». Если тебе известно, революция в России произошла в октябре.

Мишель все качал головой, словно не верил.

— Значит, у вас всем маленьким детям говорят, что они октябрята, так?

Ольга кивнула.

— А если кто-нибудь не захочет?

— Тогда его заклеймят позором, а его родителей уволят с работы…

— Да, веселенькая у вас жизнь.

— Но это еще не все. Когда человеку исполняется четырнадцать лет, он вступает в комсомол. То есть коммунистический союз молодежи. Это целый ритуал, почти экзамен.

— И тоже для всех? — поразился Мишель.

— Нет, от этого по желанию можно отказаться. Но тогда тебя могут не принять в университет.

— Нет, ты меня обманываешь? Или это шутка?

Ольга подняла на него смеющиеся глаза.

— Да нет же — я вполне серьезно.

— А что делают эти самые — комсомольцы?

— Да ничего. Просто платят взносы.

— Большие?

— Нет, маленькие. Но каждый месяц.

— И на что идут эти деньги?

— Вот уж не знаю. Наверное, на то, чтобы содержать всяких комсомольских начальников.

Мишель был вне себя от удивления.

— А ты тоже комсомолка?

— Нет.

— Почему?

— Не захотела.

— А как же тебя приняли в университет?

— Сама не знаю.

Некоторое время Мишель молчал, а потом спросил:

— Послушай, у вас в России все люди дураки? Никто ничего не видит и не понимает?

Ольга засмеялась.

— Да нет, все всё видят и все всё понимают. Но сделать ничего не могут.

Мишель схватился за голову.

— Нет, ну как ты там живешь? Как ты можешь там жить? Это же страна идиотов…

— Зато у нас бесплатное образование, — улыбнулась Ольга.

— Нет. Главное достоинство вашей страны не в этом, — убежденно сказал Мишель.

— А в чем?

— Главное — это то, что в вашей стране живут такие потрясающие девушки, как ты…

С Мишелем было легко. Он, как барометр, улавливал все оттенки ее настроения. Ближе к вечеру, когда они уже вошли в Латинский квартал, Мишель вдруг, ни слова не говоря, потянул Ольгу за руку и потащил ее в какую-то подворотню. Это была обычная арка между домами, только в нее вела двустворчатая деревянная дверь.

— Куда? — удивленно и даже немного испуганно спросила Ольга.

— Сейчас увидишь, — с таинственным видом сказал Мишель, со скрипом открыл дверь, и они оказались в неожиданно просторном дворе. Осмотревшись, Ольга поняла, что находится не где-нибудь, а на римском стадионе. Испещренные трещинками белые ступеньки амфитеатра спускались вниз и вели на круглую, выложенную камнем арену.

— Это арена де Лютец, — сказал Мишель, — во втором веке до нашей эры здесь затравливали честных и добропорядочных христиан.

— Как это — затравливали? — спросила Ольга, обернувшись через плечо и устремив на него свои огромные немигающие глаза.

— Собаками, пантерами, львами…

— Но за что?

— За то, что они не соглашались с большинством. Такое поведение во все времена считалось подозрительным.

«Хорошо, что я родилась не во втором веке, — подумала Ольга, не отрывая глаз от белых камней, которые когда-то были залиты человеческой кровью. — Наверняка я бы не согласилась с большинством, и тогда меня затравили бы дикими зверями…»

— Не бойся, я бы тебя спас, — похлопал ее по плечу Мишель, и Ольга удивилась тому, что он прочитал ее мысли.

— Я не боюсь, просто в таких местах мне всегда становится жутко. Наверное, что-то остается — в воздухе или в самом камне. Какие-то поля… Или такие места таят в себе свершившееся когда-то зло… — сказала Ольга.

— Это тоже самое, что привидения, — сказал Мишель и взял Ольгу за руку. — Знаешь, есть очень простой способ борьбы с привидениями. Надо просто не думать о них и не верить в них. Тогда они не смогут завладеть твоей душой. А ты верующая? — вдруг спросил он.

— Не знаю, — ответила Ольга, — у нас об этом не принято говорить. Я некрещеная. Но мне кажется, что я все равно верующая…

Они медленно приближались к парку Монсури. На город уже спустились сумерки, и теперь на улицах горело множество разноцветных огней и ярких надписей реклам.

— Давай расстанемся заранее, — сказала Ольга. — Я встречаюсь здесь на лавочке со своей соседкой по комнате Натали…

— Она француженка?

— Нет, на самом деле ее зовут Наташа, но у нас всех на курсе называют на французский манер.

— А тебя как называют?

— А для меня так ничего и не придумали.

— Какая вопиющая несправедливость! — возмутился Мишель. — Я хочу, чтобы у тебя тоже было свое французское имя. Ты будешь теперь Оля-ля…