Ну, ведь, гад же! Прессует, прессует… Будто выдавить из нее это пытается.
— Я… не… хочу… домой, — тихо, с паузами, и все так же сквозь зубы, бросила она, не глядя на Кузьму.
Додавил-таки.
Он выдохнул. Как-то довольно даже откинулся на спинку стула, обхватив, окружив ее ноги своими бедрами.
Наклонился в бок и отставил свою чашку на пол одной рукой.
— Хорошо. Я так и подумал, когда на этот гребанный график посмотрел, малыш, — удовлетворенно резюмировал Кузьма, заставив Кристину поднять голову и посмотреть на него.
Он же тем временем запустил руку в нагрудный карман пиджака. И под ее непонимающим взглядом вытащил какой-то небольшой плотный продолговатый конверт из гофрированного картона темно-зеленого цвета. Наклонился к ней и молча, ничего не объясняя, забрал у Кристины пустую чашку из рук, заменив конвертом.
— Что это? — поинтересовалась она.
Покрутила конверт в руках, чувствуя, как в том что-то болтается. Точно не бумажное. Твердое и продолговатое. Словно металлическое…
— Ключ и документы, — Кузьма все еще сидел, вальяжно откинувшись на спинку стула. Но смотрел на нее очень внимательно. И ноги его не позволяли ей никуда отодвинуться. — Мне нужно было деньги куда-то вложить, подвернулся выгодный вариант. Дом новый, только сдали в прошлом году. Здесь, недалеко. Две остановки от больницы. Ремонт сделан, дизайнерский. Немного холодный и без индивидуальности, думаю, тебе покажется. Но внести мелочи — не сложно. Оформлено все на тебя, по дарственной от третьего лица. Этот ни на что претендовать не сможет.
Наверное, она все же переработала. Голова не соображает вообще. Во всяком случае, Кристина его точно не поняла. Отложила конверт на колени. Стянула шапочку с головы, плюнув на все, сама забралась пальцами в волосы, массируя кожу. Сняла и резинку, растрепывая косу. Опять откинулась на спинку дивана затылком.
Надо бы сказать сестре-хозяйке, чтоб потолок у нее в кабинете покрасили заново. Давно ремонт не делали, краска посерела уже…
— Что это, родной? — еще раз тихо переспросила Кристина.
— Квартира, малыш. Твоя. Та, куда ты можешь возвращаться, когда захочешь. Или вообще уйти туда и жить одна.
— А мама? — все еще не глядя на него, спросила Кристина.
— А тетя Тома тоже вряд ли будет против, — хмыкнул Кузьма. — Я в этом уверен.
Подался вперед, наклонился к ней. Кристина не видела, по его движениям ощущала — их ноги все еще тесно соприкасались. И тут она ощутила, как его рука обхватила ее щеку. Кузьма был очень близко. Почти навис над ней. И расстояния — практически нет.
— Ты мне от мужа предлагаешь уйти? — хрипло поинтересовалась она, закрыв глаза.
Прижалась щекой к его ладони сильнее. Ничего не сказала, когда он второй рукой ее волосы ухватил, начал на пальцы накручивать.
— Я тебе предлагаю делать то, что ты хочешь, малыш. Самой решать, — так же хрипло прошептал Кузьма.
Она ощущала эти слова на своей шее, его дыхание дразнило кожу. А Кристине пришлось сильнее зажмуриться. И на душе — и весело, и до разрыва в груди больно. Словно все нервы в узел завязал.
— То, что я хочу — не в моих силах делать. Жить так, как хочется — это невозможно для меня, разве не так? — не открывает глаз.
Даже плакать уже сил нет.
Да и так, с закрытыми глазами, можно притвориться, что не понимает — это его губы на ее щеке и скользят по коже вниз, повторяя линию подбородка, отслеживая пульс, будто он дышит ее теплом, ее запахом, как Кристина не так давно дышала.
— Красивая моя… — хрипло, надсадно.
Позволяя ей обвинять его, признавая эти обвинения.
Уперся руками в диван по обе стороны от ее головы, впился пальцами даже, дыхание тяжелое, жаркое. Нависает над ней. И расстояния нет почти. У Кристины пульс «под потолок» и не скажешь, что пять минут назад засыпала от усталости. Он поднялся, отодвинув стул ногой, она вздрогнула от резкого звука. Но Кузьма не отстранился, как на миг показалось — ближе стал. Все еще упираясь в диван руками, будто сам себе ее обнять не позволял. А губы ее кожи касаются, не отступают. Высокий он. Надежный. И сил нет — обнять его хочется.
— И что мне там делать, Кузьма? — подняла руку и обхватила его ладонь, что теперь почти касалась ее шеи. Переплела их пальцы. — В этой квартире? Одной? С ума сходить? Выть в одиночестве?
— Малыш, — выдохнул резко, с болью. Прижался своим лбом к ее лбу, губы рядом, но ни он, ни она не пытаются сблизиться больше. Не выдержат тогда. Сорвутся… — Я просто хочу, чтобы ты расслабилась, хоть немного выдохнула. И перестала себя загонять. И чтоб нервы себе меньше рвала из-за всего.
— Жизнь на повтор поставить пытаешься, да, родной? — хмыкнула. — Уже проходили это.
А он вдруг отстранился, лишив ее своего тепла, оттолкнулся от дивана. Отошел на шаг. Что-то пробормотал сквозь зубы, но совсем тихо, она не поняла. Кристина с места не сдвинулась, хоть все тело заломило в ломке, только чуть приоткрыла веки, тайком глядя на его напряженную спину, твердые, скованные волей плечи… Господи! Она же столько лет даже не обнимала его толком, а больно так, словно он только вчера все за них двоих решил. Как так может быть, что тело от него так и не отвыкло? Только его родным и «своим» воспринимает без оглядки? Это же физиология, рефлексы. Ко всему приучить можно… А оно, тело ее, как и душа — такое упрямое, не поддающееся дрессировке…
— Малышка моя…
Кузьма вдруг стремительно повернулся и, неожиданно для нее, опустился перед диваном на колени, прямо на пол, наплевав на стул. Обхватил ее за пояс руками. По-настоящему. Крепко и впритык. Сжал со всей своей силой, так, как они запрещали себе все эти годы друг друга касаться. Лег ей на колени телом почти, уткнувшись головой в живот. Его пальцы впились в ее бедра через ткань халата и костюма. Жадно, словно скряга в свое сокровище вцепился.
Не вырваться, не сдвинуться.
И она не выдержала. Сама не поняла — когда и как успела? И секунды же не прошло. Обхватила его голову руками, зарылась своими пальцами в эти вечные вихры, сама согнулась пополам, прижавшись лицом к его затылку. И так глубоко вдохнула, что голова закружилась от его запаха. Горло сдавило. Не могла ничего говорить. Затрясло всю.
И он это ощущал. Не разжимая рук, поднял голову, заглянув в ее лицо снизу вверх. И столько всего во взгляде Кузьмы было, что Кристина сжала, сцепила зубы, чтобы не застонать от внутренней боли, пытающейся наружу вырваться. А она все равно каким-то диким, приглушенным воем прорывалась. Крупной дрожью каждую мышцу забило от того, что Кристина в его глазах увидела. От того, что он произнести собирался…
— Нет, родной, не надо, — захрипела она, зная, что тогда не выдержит. Сжала руки сильнее, чтоб полные пригоршни его волос ощутить.
Они оба не справятся, сорвутся. А чем им это поможет? Ничего же не поменялось, судя по его словам. А иначе бы он ей не пустую квартиру предлагал, а в свою утащил бы, не спрашивая. Что она, плохо Кузьму знала, что ли? И никто бы его не остановил: ни муж, ни Карецкий, ни ее смена.
И то, что с его губ вот-вот сорваться прозвище готово, которое он ей дал давным-давно — кожей чувствовала. Никто ее так, кроме него, не называл никогда. И не стоит сейчас это воскрешать, обоим только хуже будет. Она и так через ночь просыпается от снов, в которых он ее зовет, а Кристина рядом с другим мужчиной лежит в кровати.
Кузьма потемнел лицом. Она знала, чего ему стоит сдерживаться. И все же он услышал и принял ее просьбу. Еще сильнее стиснул бедра Кристины. Но не до боли. Никогда бы ей физической боли не причинил, она это точно знала. И на долгое мгновение обнял, прижал ее всю к себе.
А потом резко поднялся, разрывая их контакт. Заставив Кристину ощутить щемящую, гложущую пустоту. Иногда ей казалось, что лучше бы Кузьма мог ее ударить. Может, тогда она бы избавилась от этой потребности в нем? Сумела бы как-то дальше жить без него?
Руки сжимали пустоту. Сиротой себя ощутила. Вновь. Обхватила саму себя за пояс руками и согнулась пополам. Волосы рассыпались, отрезая ее от внешнего мира. Точно длинные, неудобно с ними, ни формы, ни вида, с косой этой вечно ходит. Надо действительно подстричь…
О чем угодно думать, лишь бы овладеть этой болью, снова затолкать вглубь себя. Молча, ничего не говоря.
И Кузьма молчал, отошел к самому окну, чтоб от нее подальше, наверное.