- Да говори уже! - не выдерживает Мишка, - Чё ты тянешь кота за яйца?
- Он хочет, чтобы я добавила на его выставку свою фотографию. В смысле, там будет много фоток, небольших и огромных, чуть ли не во всю стену, и так будет много... эм... эротических фотографий. Это выставка "Восемнадцать плюс". Как бы смысл в том, что эти кофейни - места для свиданий, и выставка должна отражать атмосферу романтики, соблазна и чувственной нежности, перекликающейся со вкусом главного десерта, одноимённого названию сети этих кофеен-кондитерских - тирамису.
Всё это я выпаливаю единым махом и чувствую себя так, будто в начале этого спича нырнула в море, на глубину. А сейчас словно вынырнула, чтобы вдохнуть побольше воздуха.
- Я чё-то не понял, - медленно говорит Мишка. - Чё он хочет-то?
- Он хочет, чтобы я сфотографировалась для его выставки голой и чтобы я эту фотографию выставила в главном зале. Лица моего видно не будет, фотография будет отвечать общей концепции и не будет похабной. Стиль "ню".
- Чего-о, бля? - вопрошает Пупс.
Мишкино лицо производит по обыкновению впечатление добродушия, но сейчас оно, мясистое, немного располневшее за последние полгода, багровеет от нарастающего гнева и это выглядит скорее отталкивающе, чем пугающе. Я спешу его успокоить, просто чтобы не наблюдать эту гримасу. Она настолько неприятна, что мне хочется встать из-за стола и выйти из кухни. Если Мишка сейчас и напоминает пупса, то вовсе не в игривом смысле, а скорее как уродливое пластмассовое подобие младенца.
- А он не офигел ли, этот твой заказчик? - Миша швыряет вилку на опустевшую тарелку и слышится громкий, лязгающий звон, от которого я непроизвольно дёргаюсь и на мгновение зажмуриваюсь, но тарелка, похоже, остаётся целой. - Может ему, бля, ебало набить?
Вообще Мишка матерится очень редко, но вот сейчас мат из него просто льётся. Я, честно говоря, не ожидала такой его реакции. Какая-то она уж слишком маргинальная для моего вполне себе интеллигентного обычно парня. К тому же нелепая. Потому что если поставить пухленького неспортивного Пупса против мужественного широкоплечего Артура - при всей своей привязанности к Пупсу, я не поставлю на него в этом поединке ни гроша. Артур явно спортивен, держится очень уверенно, смотрит в глаза, в отличие от Мишки, и вообще, пожалуй, даже немного брутален при всей этой своей элегантности и красоте. Миша же рафинированно интеллигентен, любит покушать и поваляться на диване, а из спорта предпочитает только пинг-понг и футбол по телеку. Ну и приставку ещё, где иногда играет в спортивные игры. И зачем он так агрессивно хорохорится мне совершенно непонятно. Впрочем, он же не знает, ни как выглядит Артур, ни что представляет из себя в плане характера.
- Не надо никого бить, Миш, - миролюбиво говорю я. - Успокойся, пожалуйста.
- А чё мне успокаиваться-то? Нормально ваще? Какой-то, блядь, хрен предлагает моей девушке раздеться догола, а мне надо успокаиваться? Дай его телефон сюда.
- Миш...
Пупс грохает кулаком по столу, тарелки дребезжат звоном:
- Номер, говорю, дай мне его!
Нет, это уже ни в какие рамки не лезет. Внутренне закипаю, но снова стараюсь не поддаваться эмоциям.
- Миша, успокойся, пожалуйста - с нажимом в голосе произношу я. - Я тебе телефон его не дам. В этом нет совершенно никакой необходимости. Я хотела узнать твоё мнение. Твоё мнение мне понятно. Я скажу ему "нет" и откажусь от этого проекта.
- А чё ты ему "нет"-то скажешь? - орёт вскочивший и распалившийся Мишка. - Ты пососи у него лучше, чё ты? Я смотрю напрасно я тебе позволял в офисе задерживаться эти месяцы! Ты там, походу, не работой занята по вечерам!
- А не пошёл бы ты? - цежу я и встаю из-за стола.
Мишка не даёт мне выйти из кухни: хватает за руку.
- Отпусти, - дёрнув рукой, говорю я. Но он держит крепко.
Смотрит на меня злобно, ревность плещется в глазах, явно сейчас к нормальному диалогу не способен. Смысла нет продолжать эту милую беседу.
- Отпусти, говорю. Успокоишься - поговорим.
- А я, блядь, спокоен! - выплёвывает он.
Я медленно выдыхаю.
- Отпусти, - повторяю вновь. - Ты делаешь мне больно.
Разжимая пальцы, он отшвыривает мою руку в сторону. Я машинально разминаю пальцы и тру запястье - схватил крепко, похоже будет синяк.
- Это ты делаешь мне больно, Окся, - тихо говорит Пупс.
А затем, опережая меня, выходит из кухни, обувается, накидывает куртку, и, хлопнув дверью, выбегает из квартиры. Я ухожу в спальню, падаю лицом на кровать и плачу.
Мне ужасно обидно и я долго не могу успокоиться. Обидно из-за условия Артура, обидно из-за такой неприятной и несправедливой реакции Миши, обидно из-за того, что я вынуждена буду отказаться от проекта. Обидно, что оба мужчины не пошли мне навстречу, а мой так вообще - устроил скандал.
Вскоре он возвращается. Пыхтит в коридоре, снимая обувь и верхнюю одежду. Идёт в туалет, выходит спустя полминуты, уходит в ванную, моет руки. Мне не по себе от мысли, что мы опять не будем разговаривать сутки или больше. И без того на душе погано.
Я подхожу к ванной и опираюсь плечом на дверной косяк. Смотрю на Мишкину спину и отражение его сердитого лица в зеркале. Лицо в отражении на меня специально не смотрит.
- Пупс, давай мириться, а? - говорю я.
Мишка оборачивается и деловито вытирает своим бежевым полотенцем руки.
- Оксь, ты меня тоже пойми, - говорит он. - Поставь себя на моё место. Мне бы такое предложили, а я бы пришёл домой и сказал бы тебе об этом. Вот как бы ты себя почувствовала?
При мысли, что Пупсу предложили сняться в стиле "ню" для выставки с концепцией "Соблазн", меня невольно разбирает смех и становится менее обидно. Учитывая то, как он себя запустил, это довольно забавно. Нет, он по-прежнему довольно милый и обаятельный, особенно, когда улыбается, но одновременно с тем он стал какой-то одутловатый и оплывший и меня это несколько отталкивает. Пару раз я предлагала ему заняться фитнесом, купить абонементы в клуб на двоих, но он отказывался, говоря, что это бессмысленная трата денег и что он лучше просто похудеет, пересмотрев режим питания. Судя по немаленькому пакету из под чипсов на полу, пересмотреть режим питания Пупсу не удалось. Он упрямый и спорить с ним бесполезно. Это чревато ссорами и последующим изматывающим игнором. Поэтому я не настаиваю. Тем более, что последние несколько месяцев я полностью поглощена работой - я её действительно очень люблю.
- Чё ты смеёшься? - ухмыляется он.
Напряжение спадает и мы миримся. Даже обнимаемся, когда он выходит из ванной. Но я всё равно очень огорчена. Не знаю, как завтра объяснять Марине Петровне свой отказ от проекта и мысли об этом очень беспокоят меня. Назойливыми мухами атакуют разные варианты её реакции на мой отказ. Все до единого - от напускного безразличия, которое на деле плохо скрытое разочарование во мне, до сердитых попыток переубедить - негативны. И все выматывают.
С Пупсом я это не обсуждаю, потому что он по-прежнему злится на меня из-за предложения Артура. Злится и ревнует. И ревность эта его глупая из-за неуверенности в себе. Или не глупая?
В коридоре я замечаю брошенный на пол пакет из супермаркета, а в нём нахожу несколько упаковок заварной лапши и заварного пюре. Достав одну упаковку из пакета, подхожу к Пупсу и, подняв пакетик на уровень лица, замираю с вопросительным видом.
- Хотел твою стряпню игнорить, - бурчит Пупс, глядя в телевизор. - Без тебя типа прокормлюсь.
Я хмыкаю, затем прыскаю со смеху, он тоже. Мы смеёмся. В такие минуты мне с ним легко - он вообще, когда не вредничает, вполне себе позитивный парень. Правда не очень самостоятельный, но в этом есть и моя вина - я с трудом переношу его едва ли не демонстративную безалаберность и, видя, что ему реально на многое пофиг, принимаюсь сама следить за тем, как он одет, что ест, сыт ли, выспался, и так далее. Его в одиночку воспитала чересчур заботливая мама и в результате он вырос несколько инфантильным. Но я поняла это не сразу после нашего знакомства, а гораздо позже, когда мы уже стали жить вместе. Он был очень обаятельным, когда за мной ухаживал, внимательным, нежным, рассказывал всякие интересные истории про себя и своих друзей и классно шутил. Он был значительно стройнее и опрятнее. Это я потом узнала, что его опрятность была на самом деле результатом маминой заботы: она привычно следила за тем, чтобы её единственный ребёнок носил чистые и отглаженные ею вещи, даже когда ему исполнилось двадцать четыре, а сам он не имел в привычках гладить себе одежду, мыть после себя посуду и наводить уборку в своей комнате. За два года совместной жизни я немного приучила его к относительной самостоятельности в быту, но вообще мне эта педагогическая практика довольно быстро надоела, тем более что она постоянно встречала сопротивление и в итоге я забила на это дело: многие вещи мне проще делать самой. За двоих.