— Воронцовы… — Катя наморщила лоб. — Нет… не припомню. Хотя Пушкин написал эпиграмму на какого-то Воронцова.
— Это о Михаиле Сергеевиче, одном из дальних моих родственников. «Полумилорд, полукупец…» У меня неоднозначное отношение к Пушкину. Вам нравится его поэзия?
— Вы еще меня спрашиваете об этом? Это признанный гений.
— А как человек?
— Ну… об этом трудно судить. Я считаю, что любой человек — загадка, которую другому не дано разгадать. А если речь идет о гении…
— Да, наверное, вы правы. Но в отношении Михаила Воронцова он поступил недостойно: подверг остракизму заслуженного человека. Я думаю, что все объяснялось просто. Пушкин начал оказывать знаки внимания жене Воронцова и получил щелчок по носу. Оскорбленный поэт ответил гневной эпиграммой. Пушкин был вспыльчивой, нервической натурой. Его имя часто сопровождали скандалы, ибо в любви он не знал удержу. Но он был великим поэтом, поэтому ему многое прощалось. А впоследствии вообще был создан сусальный образ поэта, хотя, как и у любого человека, у него были слабости и недостатки.
Сколько понаписано о его дуэли с Дантесом! Я прочитал несколько исследований и понял только одно: дело настолько запутано, что правды мы не узнаем никогда.
— Откровенно говоря, я мало что читала о жизни Пушкина. Мне нравятся его удивительные стихи и поэмы. Он часто влюблялся. Это ни для кого не секрет…
— Что позволено Юпитеру, не дозволено Быку. Гению многое прощается, в том числе соблазнять чужих жен. Если бы я менял женщин как перчатки, вам бы это понравилось?
— А вы часто меняете перчатки?
— Довольно часто.
— Тогда я бы не одобрила, — покачала головой Шадрина.
— И правильно бы сделали.
— У меня такое впечатление, что вы завидуете Пушкину.
— В чем же?
— В том, что ему позволено, а вам нет.
— Я просто рассуждаю. Я лишь хочу сказать, что даже о гениальном человеке следует писать объективно, а не лепить божество. — Шавуазье помолчал. — Впрочем, я не могу судить о Пушкине объективно. Наша фамилия никогда не простит ему того оскорбления, которое он в запальчивости нанес Михаилу Воронцову. Лучше я вам поведаю историю своей семьи.
Наша родословная ведется от ростовского воеводы Иллариона Гавриловича, у которого было три сына: Роман, Михаил и Иван. Самые известные дети нашего рода — дети Романа Илларионовича. Его сын Александр был канцлером при царе Александре I, дочь Елизавета стала любимицей Петра III, а Екатерина, самая талантливая из трех его дочерей, прославилась под именем княгини Дашковой.
— Эта та самая Дашкова, что была при императрице Екатерине Великой?
— Да, она была сподвижницей царицы, но прославилась своим вкладом в развитие российской науки. Семен Романович, второй сын владимирского наместника, был царским посланником в Англии. Большую часть жизни он провел в Саутгемптоне. Здесь у него родился сын Михаил, будущий генерал-фельдмаршал. Ну а Пушкин написал эпиграмму на его сына, Семена Михайловича.
Увы, со смертью князя мужское потомство по этой линии прекратилось. Сын Иллариона Гавриловича Михаил стал елизаветинским канцлером. У него родилась лишь дочь Анна, и на ней оборвалась, если так можно выразиться, и эта ветвь Воронцовых.
— Тогда по какой линии ведется ваша родословная? — спросила Катя, у которой голова пошла кругом от всех этих канцлеров, посланников, приближенных царей.
— По линии третьего брата, Ивана. Он и есть родоначальник современных графов Воронцовых-Дашковых.
— Но откуда взялась фамилия Дашковых? Как я поняла из вашего рассказа, она не оставила наследников.
— У нее был сын-красавец. К несчастью, Павел умер бездетным. По просьбе Екатерины Романовны фамилия Дашковых перешла вместе с другими родовыми богатствами к ее племяннику графу Воронцову.
Вообще, в числе фамилий, представители которых занимали в разные периоды российского государства высокие посты, наш род один из первых, — с гордостью сказал Леонид. — Воронцовы всегда отличались образованностью, самостоятельностью, энергичностью, талантом и трудолюбием.
А главное — мои предки всегда жили своим умом, не раболепствовали и не угодничали, как многие в те времена. Они не боялись говорить правду государям, а за это можно было не только должность потерять, но и голову!
Воронцовы славились бескорыстием — они никогда не смешивали казенные деньги со своими и придерживались твердого правила — благородство обязывает. — Леонид прервал рассказ и спросил Катю: — Я вас не утомил?
— Вы читаете вдохновенную лекцию о своих предках.
— Конечно, можно сказать коротко: мои предки были достойными людьми. Но мне приятно говорить о них добрые слова. Я уверен, что с Воронцовыми-Дашковыми мало кто сравнится.
— А в скромности с ними кто-то сравнится? — вставила шпильку Катя.
— Об этом история умалчивает, — улыбнулся Леонид. — Но я думаю, что они не были святыми.
— А достоинства передаются по наследству? С недостатками мне все ясно, — продолжала подкалывать его Катя.
— Надеюсь, достоинствами я не обделен, — рассмеялся Леонид.
— А каково себя чувствовать продолжателем столь славной фамилии? — спросила его Катя. — Я вот о своих прабабушках и прадедушках почти ничего не знаю. Иногда подумаешь: а вдруг у меня в родственниках знаменитые художники или графья какие-нибудь?
— Мечтаете о богатом наследстве? — не удержался Леонид.
— Неудачная шутка, — обиделась Катя, надув губки.
— Продолжателю великой фамилии тоже не просто. Колоссальная ответственность, которая давит тяжелым грузом. — Шавуазье посмотрел на часы. — Катя, кажется, мы увлеклись.
— Мы опоздали? — ужаснулась девушка.
— Нас спасут быстрые ноги.
Леонид схватил ее за руку, и они со всех ног бросились в порт. Слава Богу, он оказался поблизости. Шавуазье достал вещи из камеры хранения.
Когда Катя и Леонид взбежали по трапу, до отхода «Титаника» оставались считанные минуты.
Контролер покачал головой:
— Не стоит искушать судьбу.
Ровно в двенадцать раздался звон судового колокола, и «Титаник» медленно отошел от причала Саутгемптона. Три буксира тащили его к выходу из порта.
Сотни людей провожали океанский лайнер. Пассажиры на палубе смотрели, как исчезает в дымке английский берег.
Винсент Уитаккер поймал себя на мысли, что опасается, как бы чего не случилось при выходе из порта, как это было в 1912 году. Старший помощник капитана в последнее время испытывал необъяснимую тревогу. Он чувствовал, что должно что-то произойти. Его тревога только усилилась, когда корреспондент английской газеты перед отплытием «Титаника» спросил, известно ли ему что-нибудь о Генри Уайльде.
Винсент откровенно признался, что ничего не слышал о нем. Журналист сокрушенно покачал головой:
— А ведь так звали вашего предшественника, старшего помощника на первом «Титанике». Его мучили дурные предчувствия перед отплытием, и, как видно, они его не обманули.
Уитаккер интересовался историей постольку поскольку. Но слова журналиста запомнились ему. Перед отплытием он заглянул в большой трехэтажный книжный магазин и купил книжку о плавании легендарного «Титаника», благо литературы о нем было предостаточно.
Собственно, на этом корабле Уитаккер оказался случайно: во время перехода из Дурбана помощник капитана «Титаника» слег с приступом аппендицита, и Винсенту предложили его заменить. Разумеется, он был рад этому назначению. Так радуется запасной игрок, которому тренер дает шанс отличиться. Винсент до этого работал на стареньком теплоходе. Разве могла эта жалкая посудина сравниться с суперсовременным океанским лайнером?
Однако незаметно эйфория сменилась гнетущим ожиданием трагедии. Поскольку Винсент никогда не был склонен к мистицизму и не верил в привидения в старинных замках, то он объяснил свое состояние волнением перед серьезным испытанием.
Чем ближе был день отплытия, тем больше нервничал Уитаккер. Он пролистал книгу о трагической судьбе первого «Титаника».
Генри Тигл Уайльд, старший помощник, уроженец Ливерпуля, прибыл на «Титаник» перед самым отплытием. Винсента поразило, что его коллегу также назначили на место старшего помощника перед самым отплытием. Уайльд писал сестре: «Мне до сих пор не нравится этот корабль. В нем есть что-то странное». Он предчувствовал трагедию.