Память Жене не давала продохнуть, все подсовывала и подсовывала воспоминания в самых неожиданных местах. То в троллейбусе, то в детском саду, то в парке. Возле кассы в магазине Женя вдруг вспомнила, как шелушились губы у нее от поцелуев Андрея, и помада на них ложилась, как на асфальт. А в поликлинике на приеме у врача покраснела от воспоминаний о том, как тискал Андрей ее под лестницей в подъезде, пока возбуждение не начинало причинять боль. Никогда, ни с кем и нигде она не сможет этого забыть. Захочет забыть, и не сможет.
Слезы закапали на заявление кризис-менеджера. Этот Халтурин – настоящий слон в посудной лавке. Как только ему в голову пришло откровенничать с ней? Мало Жене проблем в жизни, получай еще признания Бонда о том, что банкротство искусственное. Как роды, что ли?
Халтурин не был цирковым артистом, он был кризис-менеджером со знанием английского, член Российской гильдии антикризисных управляющих с лицензией второй категории, которая давала ему право быть хоть временным, хоть внешним, хоть конкурсным управляющим.
А то, что Евгений собирался проделать с посудной лавкой – это было новостью для него самого. Практически пройдя точку возврата, завод должен изменить направление движения на сто восемьдесят градусов. Совершить сальто, антраша, кульбит.
У Халтурина была светлая голова, были связи, знания, способность работать по двадцать часов в сутки в жестких условиях. И все таки… Тот тупой крючок, который зацепил Евгения в первый день знакомства с документами, продолжал держать топ-менеджера в напряжении.
И это не единственное, от чего Халтурин испытывал смутную тревогу: как-то так вышло, что Евгений начал свою деятельность на заводе с нарушения предписаний и правил (писаных и неписаных) и продолжал их нарушать.
Правило номер один гласило: «Кредитор для кризис-менеджера, как Святая Троица: Отец, Сын и Дух». Халтурин замахнулся на святое.
Сейчас перед Евгением стояла задача усыпить бдительность Божко – убедить, что он не потеряет ни рубля, что для управляющего Халтурина интересы кредитора – превыше всего.
Если все выгорит, Евгений станет первым в истории отечественной рыночной экономики ликвидатором-оборотнем.
– Что будете заказывать?
Улыбчивая официантка подплыла к столику, за которым устроились двое авантажных мужчин, одетых с обманчивой простотой.
Один – высокий, светлый, стройный, в джинсах и свитере. Другой – кряжистый бычок с круглой, упрямой головой, тоже в джинсах, в джемпере поверх рубашки. Неброские вещи на мужчинах были отличного качества, с лейблами известных брендов.
«Солидняк», – успел шепнуть Маринке администратор Шурик. Он распознавал состоятельных посетителей с одного взгляда.
Заказали водку самую дорогую, соленые грузди и мясные блюда: нарезку, заливной язык, мясо на ребрышках. Давненько у Маринки не было таких клиентов. В предвкушении щедрых чаевых только танец живота не исполняла перед гостями.
К встрече с Божко Евгений не успел толком подготовиться – бухгалтерия подвела: не смогли найти договор, который объяснил бы все и расставил по местам.
Халтурин не стал устраивать репрессий: он по балансовым отчетам и банковским выпискам почти все понял и теперь чувствовал себя резидентом, вышедшим на агентурную сеть врага.
Для начала Халтурин решил размяться:
– Сергей, вам не приходилось бывать в Твери?
– Слушай, давай на ты, – предложил Божко.
– Давай, – легко согласился Халтурин – разница в возрасте была небольшая, лет пять, а переход на ты всегда и всех сближает – это даже не обсуждается.
– Нет, не доводилось. А что там, в Твери?
– Давай ты будешь есть, а я – говорить. Идет?
– А я не подавлюсь? – с видом ручного крокодила усмехнулся Божко.
Халтурин окинул собеседника насмешливым взглядом:
– Так я тебе и поверил! Ты не подавишься никем и никогда!
– Валяй, – отрезая кусок заливного языка, снизошел Сергей
– Там есть фаянсовый завод… был, был завод – ликвидирован за несколько часов до двухсотлетия, – уточнил Халтурин. – Представил?
– Представил.
– Этот завод основал в начале прошлого века Матвей Кузнецов – русский «фарфоровый король». Он делал на этом заводике всю посуду в царской России, от чашки до пиалы для братских народов. Кресты наперсные, подсвечники и фаянсовые иконостасы – шесть метров в высоту, двенадцать – в ширину. Тридцать восемь штук успел сделать. Революция все порушила. Представил?
Божко прервал трапезу. Заливное показалось немного недосоленным.
– Ба, да ты идеалист, что ли? – усмехнулся банкир, тряся солонкой.
– Нет, я любитель. Это ты у нас, похоже, идеалист. – Задетый иронией собеседника, Халтурин едва не испортил все дело.
– Ты меня что, зовешь благотворительностью заниматься?
– Благотворительностью потом будем заниматься, когда деньги заработаем. Церквей сейчас строиться много, я пробивал – они в состоянии покупать иконостасы. Дальше рассказывать?
Разговор пришлось прервать – подбежала извивающаяся официантка с горячим.
– Слушай, ты же профессионал, – заметил после смены блюд Божко, -зачем ты грузишь меня этой ерундой? Ты мне говори сразу: сколько и когда.
– На ликвидацию завода уйдет год. А мой проект заработает через восемь месяцев. Ты ничего не теряешь, – как можно равнодушней произнес Халтурин, не спуская глаз с Божко.
Банкир и кризис-менеджер на секунду скрестили взгляды, но этой секунды Халтурину хватило, чтобы понять: Божко теряет, еще как теряет, причем каждый день. Что – неясно. Сколько – не понятно, но теряет.
В этот момент Халтурин загадал: «Если успею понять, на что делает ставку банкир, все получится».
– Евгений, ты умный парень, но у тебя есть один недостаток: ты – из Москвы. Не надо считать остальных идиотами, не вешай мне лапшу на уши. Я завтра собираю собрание кредиторов и вношу сумму долга завода в реестр. Сможешь расплатиться с банком – делай хоть иконостасы, хоть кресты – мне фиолетово. Не сможешь – извини…
«Ты опоздал, голубчик». Халтурин даже испытал сочувствие к противнику.
Вера Ивановна развязала необъявленную войну: в воскресенье демонстративно собралась и уехала к сестре Ирине.
Женьке пришлось тащить Тему с собой на работу. Затолкала в сумку игрушки, еду, маленькую подушку Артема (если захочет полежать, придется сдвинуть стулья), и они приехали в отдел кадров.
– Вот сынок, здесь ты будешь сегодня играть, пока я не освобожусь, – стаскивая с Темы куртку, объяснила Женя, – договорились?
– Договорились, – согласился Артем. С мамой на работу – это круто. – А где туалет?
– Ты хочешь писать?
– Да.
– Идем, – вздохнула Женя и повела Тему в туалет.
Перед дверью в дамскую комнату Артем вывернулся и на весь коридор завопил:
– Я не хочу в туалет для девчонок!
– Какая разница? – хватая сына за шиворот, прошипела Женька.
– Мальчики писают стоя, а девчонки нет! – продолжал буйствовать сын.
– Парень прав, – услышала Женя голос Халтурина, – здравствуйте.
– Здравствуйте, – кивнула Хаустова, чувствуя, как кровь приливает к лицу.
Евгений Станиславович остановился перед дверью в мужской туалет.
– Тема, идем, везде все одинаково, – выдавила Женька.
Артем вывернулся и, маневрируя между взрослыми, ловко прошмыгнул в мужскую комнату. Женя чуть не бросилась вдогонку.
– Я приведу его, – спохватился Халтурин и исчез вслед за Темой.
Женя стояла под дверью в мужской туалет и ждала, когда ей выдадут сына. Прошла минута, вторая, за дверью туалета было тихо, мужчины не появлялись.
Когда Женя уже готова была вломиться на чужую территорию, за дверью зашумела вода, послышались шаги, раздался радостный голос Темы и не менее радостный Халтурина, затем дверь открылась, и счастливый сын сообщил:
– Мы пописали!
Смущенный Халтурин подтвердил:
– Я помог ему со штанишками.
– Спасибо, – пробормотала Женька.
– Ну, давай знакомиться, крестник, – присев на корточки перед Темой, предложил Халтурин.
– Давай.
Халтурин подставил широкую, с длинными пальцами ладонь, Артемка шлепнул маленькой пятерней:
– Я Тема.
– А я Женя.
– И маму зовут Женя! – обрадовался Артем.
– Мы пойдем, – Женька потащила Артема в отдел.
– Евгения Станиславовна! – окликнул Халтурин.
Женя оглянулась: