Хезер Димитриос - Токсичный роман

Не в первый раз я опаздываю на работу (или еще куда) по этой причине. Внутри я умираю (мне нужно идти, нужно идти!). Почему она все время так поступает? Она же знает, что я начинаю в пять. Она знает, что на работу нельзя опаздывать. Я ничего не могу сказать, даже если очень хочется. Это бесполезно. Она просто отмахнется от меня, словно от назойливой мухи: бж-ж-ж, бж-ж-ж, бж-ж-ж. Сложно убить муху, но это можно сделать, если много махать руками.

Я несусь в свою комнату и кричу в подушку, просто чтобы выпустить хоть часть всего этого наружу. Когда я возвращаюсь на кухню, она положила телефон и оттирает разделочную доску.

– Мам? – Я бросаю взгляд на часы. 16:55. Нужно было идти пешком. – Мы можем…

– Я не оставлю дом похожим на свинарник, – говорит она. – Что я говорила тебе о том, чтобы убирать за собой?

Разделочная доска – вот то единственное, что не убрано. Разделочная доска, которую я уже помыла после того, как порезала лук и сделала салат, который даже не буду есть, потому что нет времени на еду, а я скорее останусь голодной или съем свою левую руку, если это поможет, черт возьми, выбраться отсюда. Я опоздаю из-за разделочной доски? Как объяснить такое начальнику? «Простите, но случилась ужасная ситуация с разделочной доской, знаете, как это бывает».

За исключением этого, дом идеально чист. То есть буквально можно есть с пола. Надень белые перчатки и проведи пальцем по книжному шкафу – твоя перчатка останется белоснежной. Есть медицинский термин, описывающий проблемы моей мамы, но мне в голову приходит только «конченая психопатка».

Это худшие мгновения: знать, что я не могу и слова сказать в то время, как нечто важное для меня балансирует на краю пропасти. Как много раз я опаздывала или пропускала целые мероприятия из-за грязной тарелки или внезапной нужды мамы вытереть пыль, или перебрать шкаф, или полить газон. Я выучила этот урок на собственной шкуре: потереби ее хоть один раз, и все, ты никуда не идешь.

16:58 – если мы поедем прямо сейчас, я опаздываю всего на пять или десять минут. Это оправданно. Можно винить пробки или отстающие часы.

16:59. Мама дает мне ключи.

– Усади своего брата в автокресло.

Я хватаю Сэма и бегу.

Я вижу тебя каждый день после школы в течение четырех часов. Большую часть этого времени я сижу, склонившись над своим экземпляром сценария, записывая расстановку актеров или что еще мисс Би хочет, чтобы труппа и команда запомнили, когда мы попадем на сцену. Быть помощником режиссера – серьезная работа. Я могу провалить целую постановку, так что, в отличие от тебя и остальной труппы, у меня нет времени на общение.

Ты, конечно же, Билли Флинн. Ничего удивительного. Когда я впервые увидела твое выступление, ты играл Дона Локвуда из «Поющих под дождем». Я была ничтожной девятиклассницей, сидящей на кресле в зале, полностью потрясенной. Когда ты на сцене, никто не может отвести глаз. У тебя просто это есть. Ну знаешь, ЭТО. Звездность, это загадочное je ne sais quoi[7].

Что-то теперь происходит между мной и тобой, но я не уверена, что именно. Я замечаю, что ты смотришь на меня, взгляды украдкой, достаточно долгие, чтобы я увидела. Ты хочешь, чтобы я увидела, что ты смотришь. Твои нежные улыбки заставляют меня краснеть. И внезапно – объятия. Когда ты видишь меня, когда мы прощаемся. Объятия, которые длятся дольше, чем должны, я впитываю твое тепло. Все чаще и чаще ты приходишь и сидишь рядом, делаешь домашнюю работу, если не участвуешь в сцене, которую сейчас репетируют.

Или ты притворяешься, что делаешь домашнюю работу: в основном пишешь смешные записочки мне.

Когда я захожу в комнату, из-за магнитов внутри нас практически невозможно оставаться на большем расстоянии, чем полметра друг от друга. Но мы не говорим об этом. Ни о чем из этого. Нет ни звонков, ни свиданий, ничего. Только эти магниты.

Я переживаю, что все это только в моей голове. Что я принимаю желаемое за действительное. То есть, ну подумать только. Мы же говорим о Гэвине Дэвисе. Я не из тех девушек, которые получают таких парней, как ты. Но все же.

Нат идет прямо ко мне, отводит в пустой угол.

– Я кое-что слышала, – говорит она.

Я поднимаю брови:

– Только не говори, что бог снова разговаривал с тобой.

Время от времени Нат заявляет, что бог вложил что-то в ее сердце, что на языке христиан означает, что он напрямую говорил с ней. Обычно о том, что ей нужно сделать или исправить. Лис думает, что это жутковато, но мне так не кажется. На мой взгляд, это даже мило.

– Нет, – говорит она. Потом в ее глазах появляется хитрый блеск. – Может, мне не стоит тебе говорить.

– Я отдам тебе своего первенца, если ты поведаешь мне свой секрет, – говорю я, раскаиваясь.

Она смеется.

– Хорошо. Гэвин сказал Питеру и Кайлу, что ты сексуальная.

Я притворяюсь, что оскорблена, но внутри? УМИРАЮ.

– В это так сложно поверить?

– Ой, прекрати. Конечно же, не сложно поверить. – В ее больших карих глазах пляшут искорки. – Мне кажется, он влюбился в тебя.

– Не питай мои надежды, – говорю я. Но они уже взлетели. Они упадут и обожгут очень сильно.

– Великолепные артисты! – зовет мисс Би. По какой-то причине сегодня она решила говорить с английским акцентом. – Соберитесь вокруг меня, я расскажу вам расписание. – Она произносит слово «расписание» с британским акцентом. Мне нравится мисс Би. Из нее прямо хлещет театральность. Весь мир – ее сцена. У нее улыбка на тысячу ватт, элегантная короткая стрижка, и когда она разговаривает, то жестикулирует так же много, как и я. Ее волосы черные, с одной белой прядью спереди. Вкратце: она суперофигенная.

Ты ловишь мой взгляд, и я не могу отвернуться, и мы обмениваемся глуповатыми улыбками.

Нат берет меня за руку и шепчет на ухо:

– Мне кажется, что он представляет, как занимается с тобой сексом прямо сейчас.

Мое лицо становится ярко-красным, и я бью ее по руке, пока она ведет нас в противоположную часть комнаты от той, где вы с Кайлом и Питером лежите на спине, бок о бок, приподнявшись на локтях, – короли драмы Рузвельт Хай. Ты поворачиваешь голову, совсем чуть-чуть, следя за мной. Намек на нежную улыбку. И я снова краснею.

– Ох-ох, как я и подозревала, – шепчет Нат.

– Ничего не происходит, – говорю я твердо. Так почему все взрывается внутри меня, звезды рождаются там, где раньше была только тьма?

Мисс Би проходится по расписанию: еще пять недель репетиций после школы, а потом мы переместимся в большой красивый театр в центре города, который нам разрешили использовать. Я так взволнована, что боюсь описаться. Как только мы начнем вечерние репетиции и выступления, мне не придется возвращаться домой до десяти каждый вечер. Это единственная свобода, которая у меня будет до следующий пьесы, которая состоится аж в следующем октябре (лучше не думать об этом). Потом подходит миссис Менендес, учитель физкультуры, которая ставит хореографию во всех постановках.

Когда она перечисляет, что нужно будет купить танцорам, я благодарю свою счастливую звезду, что я не в труппе. Надоело быть на мели. Самые большие траты моей семьи – покупки чизбургеров «два по цене одного» в «Макдоналдсе» по воскресеньям. На последний день рождения мне пришлось использовать деньги, которые прислали дедушка и бабушка, чтобы отвести семью в кино, иначе мы бы остались дома и ничего не делали. Я знаю, что люди в Африке голодают и мне не стоит жаловаться, но трудно видеть, что большинство твоих друзей не понимают этого. Я привыкла к «Деньги не растут на деревьях, Грейс». Честно говоря, даже не помню, что последнее мама или Великан покупали мне. Ой, стойте, Великан одолжил мне деньги на газировку в «Костко» на прошлой неделе. Да, он именно одолжил мне девяносто девять центов, я не шучу.

После репетиции я направляюсь домой и иду так медленно, как только могу. Медленным шагом дорога занимает от восьми до десяти минут, в отличие от нормального, которым идти всего пять. Я каждый раз страшусь того мгновения, когда вхожу в дверь. Никогда не знаешь, что тебя там ждет. Возможно, у меня уже проблемы, а я этого еще даже не знаю. Я засовываю в уши наушники и включаю «Аренду». Я в Нью-Йорке, обедаю с моими богемными друзьями в Life Cafe…

Раздается гудок, и я оборачиваюсь. Подъезжает твой «Мустанг», сияющая темная-синяя классика, мотор урчит.

– Эй, девчонка, – говоришь ты, спуская солнечные очки вниз по переносице, а твой голос звучит намеренно жутковато. – Хочешь прокатиться со мной?