Ксения Черногорская - Только ты

— Врёте, — чуть резче, чем обычно повторяет он. — Оно нравилось бы вам, будь вы в других обстоятельствах — это другое. Но так, как есть — оно вам не нравится.

Я молчу.

— Снимите его, — приказывает он. — Прямо сейчас.



Ошарашенная его словами, я хочу возразить, но понимаю, что… не могу. Я не знаю, почему. И дело даже не столько в моём положении, сколько в чём-то другом — в этой какой-то железобетонной уверенности Ковалевского, что его слово — имеет огромный вес. Решающий вес. Что его нельзя ослушаться, в случае если он отдаёт приказ. И такая уверенность — явно результат опытного руководства, где руководитель воспринимается, как однозначный авторитет.

Он сказал это спокойно. Не повышая голоса. В голосе этом — прозвучала сталь.

И взгляд его сверкнувший тоже был очень говорящ. Такие сильные эмоции при таком потрясающем самообладании. Мужик он, конечно, с характером. Скала.

Закусив губу, принимаюсь разоблачаться, снимая бретели. Поворачиваюсь к нему спиной:

— Расстегните, пожалуста.

— Я за рулём, — говорит он. — Минуту.

Жду. Он припарковывает машину у обочины, поворачивается ко мне и, не возясь, расстёгивает молнию на платье.

— Спасибо.

Стягиваю с себя платье. В салоне делать это не очень удобно, хотя машина просторная. Когда наконец из него высвобождаюсь, аккуратно складываю и кладу на колени.

Ковалевский нажимает кнопку, и окно рядом со мной закрывается. Он берётся за руль и, глядя в зеркало заднего вида, нажимает педаль газа. Автомобиль снова выезжает на дорогу и потихоньку набирает ход.

Обнимаю себя и смотрю вперёд, на ночную, практически пустую, улицу с тусклыми фонарями на обочинах и обилием деревьев. На мне только бельё. Бёдра и ягодицы легонько прилипают к кожаному сиденью. Свет в салоне выключен и дискомфорт я испытываю исключительно из-за того, что ярко чувствую, что не принадлежу себе.

— Я правильно понимаю, что сейчас мы едем в ресторан? — спрашиваю я.

— Да.

— Вы хотите, чтобы я была в нём в белье?

— Да.

— И вы думаете, что таким образом я расслаблюсь и сочту вашу компанию приятной? Интересный подход.

Он молчит. Следит за дорогой. Будто меня рядом и нет.

— Может, я всё-таки оденусь перед рестораном? Там же будут люди. Вы же не хотите, чтобы я вас дискредитировала, верно?

— Это закрытое частное заведение. В зале не будет никого.

— А официанты? А камеры наблюдения?

— Это мой ресторан.

— У вас ресторан без официантов?

— Без.

— Это как? — удивляюсь я. — Самообслуживание?

— Нет. Просто мужчин-официантов в нём нет.

Вздыхаю.

— Это, конечно, очень утешает. Зачем же мы тогда заезжали за платьем?

— Затем, чтобы оно вам понравилось.

— Оно мне нравится.

— Когда женщине платье нравится, ей в нём комфортно.

— А проблема не в платье.

— Весь внимание.

— Проблема в том, что я чувствую себя пленницей.

— Вы и есть — пленница. Но в данном случае для вас это пленение — куда более безопасный вариант, чем если бы вы были сейчас свободны и предоставлены самой себе.

— Считаете, что я должна быть вам благодарной?

— Уверен в этом.

— Вы вообще, я смотрю, очень уверенный в себе человек. На грани с самоуверенностью, не находите?

— Не нахожу.

— Я хочу надеть платье.

— Нет.

— Почему?

— Потому что я так сказал.

Молчим.

Трудно спорить с человеком, которого ты практически не знаешь, во власти которого находишься, и для которого твоё мнение — пустой звук. Пробую зайти с другой стороны:

— А почему вы так сказали?

— Потому что не хочу, чтобы вы надевали это платье.

Прекрасный ответ. Хрен поспоришь, называется.

— А почему вы этого не хотите? — докапываюсь я.

— Потому что в платье вы были куда скованнее.

Даже не знаю, что возразить. Он то и дело ставит меня в тупик. И что самое удивительное — он ведь прав.

— Ну, хорошо, — немного подумав, говорю я. — Что мне нужно сделать для того, чтобы вы разрешили мне надеть снова надеть это платье?

— Исключая минет?

— Чего? — недоумеваю я.

— Я говорю: исключая минет или нет?

Во все глаза смотрю на него и не понимаю, он прикалывается так или что?

Вид у него совершенно невозмутимый, будто он говорит о каких-то скучных финансовых сводках, которые не имеют к нему никакого отношения.

Я так растеряна, что просто не знаю, что и ответить. А он просто молча ведёт машину, то и дело поглядывая то в боковые зеркала, то в зеркало заднего вида.

— Исключая, — наконец выдавливаю из себя я.

— Скажите, кто украл колье.

— Откуда я знаю, кто его украл?

Молчит опять. Да твою ж мать, как с тобой разговаривать-то вообще?!

— Вы можете мне хотя бы рассказать, что это за колье такое? — интересуюсь я.

— Бриллиантовое колье "Слёзы дождя", сделанное в середине восемнадцатого века итальянским ювелиром Умберто Лантольи. Более тысячи карат в общем значении. Номинальная стоимость — четырнадцать миллионов девятьсот тысяч евро. Старинная и очень красивая работа.

Молча перевариваю услышанное и офигеваю…

— Честно, я впервые услышала о нём от вас… — говорю я. — Я правда не имею никакого отношения к этому колье!

Ковалевский поворачивается ко мне и пару секунд внимательно смотрит мне в глаза.

— Вы уверены в этом?

— Абсолютно!

— Прекрасно, — говорит он, и принимается, держа руль левой рукой, правой искать что-то рядом с ручкой переключения скоростей. Нащупывает смартфон, поднеся к себе включает его, что-то проматывает большим пальцем, затем кликает по экрану и показывает его мне.

На фотографии, которую я вижу, я, в сиреневом коктейльном платье, стою в окружении трёх мужчин в деловых костюмах — двух брюнетов-усачей и одного лысого бородача — и пью вместе с ними из бокалов красное вино. Улыбаюсь, глядя на одного из усачей, того, что повыше ростом.

Ковалевский выключает телефон, вновь кладёт его рядом с собой и снова ухватывается за руль двумя руками. По-прежнему невозмутимо смотрит вперёд, на освещённую фонарями и яркими вывесками закрытых магазинов, дорогу.

— Не понимаю, — говорю я. — И для чего вы мне это показали? Что я, по-вашему, не могу во время светского раута выпить бокал вина в компании мужчин? Насколько я помню, моё присутствие там вообще было заданием редакции — я брала интервью у одного из спонсоров модного показа.

— Вы знаете этих людей?

— Которых?

— Тех, что стоят рядом с вами на фотографии, которую мне прислали с полчаса назад.

— Мммм… Нет. В смысле, я их не помню. Ну, то есть помню, но примерно. Это было года два назад — мы просто поболтали и всё. Там много было людей.

— Но вы почему-то стояли именно в этой компании.

— И что? Я была там в окружении очень разных людей. Знаете, как это бывает — перемещаешься по залам с бокалом вина в руке, посматриваешь на инсталляции, фоткаешься, общаешься с разными людьми. Что в этом такого-то? Этот лысый меня вроде бы даже кадрил, насколько помню. Забрасывал слащавыми комплиментами. Ничего между нами не было. В смысле, я потом ушла. В одиночестве. По собственной инициативе. И если не ошибаюсь, даже не застала окончания мероприятия — уехала пораньше, сделав свою непосредственную работу. Не понимаю, в чём проблема-то?

— Проблема в том, Милана, что все трое на фотографии — коллекционеры. Старинных ювелирных изделий, в том числе. Бахрутин, Миленский и Бобров.

Миленский… Тот самый усач, который меня активно кадрил на этом рауте… Помню, он ещё игрался словами, когда узнал, как меня зовут…

"Между прочим, Милана Миленская — очень звучит, не находите?"

Помню его хриплый, чуть дребезжащий смех. Его манеру щурить глаза и поглаживать одновременно с этим двумя пальцами — большим и указательным — усы.

Бобров — это лысый. Грузный, немногословный мужик. По его редким фразам, у меня сложилось впечатление, что немного туповат. Было в нём что-то солдафонистое.

А фамилию другого усача я не знала. Или просто не помню, знала или нет.