Ксения Черногорская - Только ты

Он выводит меня из чилаута в зал, делает шаг ко мне — элегантно, умеючи — и охватывает рукой мою талию. Его пальцы на моей покачивающейся в такт мелодии пояснице, он двигается, как умелый танцор, прижимает меня к себе, и я чувствую… чувствую…

… какой он у него большой и твёрдый…

Ковалевский смотрит мне в глаза — и в этом взгляде будто заледенела ирония.

Нервно сглатываю, понимая, что против своей воли возбуждаюсь, и сильно… Ещё чего не хватало… Смотрю в сторону, тихонько двигаясь вместе с ним, ощущаю, что мой разум и моё тело теперь не дружны — первый старается найти способ избежать продолжения этого интимного, будоражащего танца, второе — вжимается в тело мужчины, приятно держащего меня за талию.

За стеклом огромных окон — ночь. И эта ночь за окном манит. Всё во мне кричит о желании мужчины, к которому я по его воле прижата, и который тем не менее, не распускает руки. Мне хочется покинуть этот ресторан и остаться с ним вдвоём, он будто искусный диджей нажимает верные кнопочки, отчего тело моё поёт превкушением удовольствия, изысканного и утончённого, но во мне ещё есть силы сопротивляться желанию, и я пытаюсь осмыслить, что он вообще со мной делает, почему я так сильно и так стремительно его захотела?

И в этот самый момент происходит нечто неожиданное и ужасное.

Ночь за окном взрывается огнями фар и визгом автомобильных тормозов. Две чёрные машины замирают перед окнами и мы с Ковалевским на мгновение замираем вслед за ними, уставившись на них. Окна чернеют недолго, вскоре оттуда появляются тёмные профили каких-то мужчин, и я с ужасом понимаю, что в руках у них — автоматы.

Я распахиваю глаза и сразу после чувствую, что Ковалевский швыряет меня на пол и падает сверху. Раздаётся страшный грохот, сверху сыпется что-то, падает рядом, слышится звон осыпающегося крошкой разбитого стекла, снова грохот автоматных очередей, следом девичий визг, снова грохот… Я лежу на животе, зажмурившись, меня трясёт от ужаса, я чувствую на себе тяжесть тела Ковалевского, и единственное, чего я хочу сейчас — выжить… И я очень, очень боюсь…

Сквозь какой-то невнятный шум и всхлипывания, до меня доносится визг дёрнувшейся с места машины, затем ещё один такой же вторит ему, потом затихающий рокот мотора, всё тише и тише… и наконец наступает тишина.

Сердце бешено колотится в груди…

Слышатся звуки джаза…

Во рту пересохло, я пытаюсь сглотнуть, чтобы хоть немного увлажнить горло, но не могу…

Я приоткрываю глаза, поворачиваю голову и вижу кругом дымную пелену… Пахнет чем-то то ли горелым, то ли едким… Всё разрушено, битая посуда, щепки от мебели, рваный кожзам опрокинутых стульев, какой-то поролон клочьями, битое стекло… Я чувствую на руке что-то тёплое… Лёжа, тяну другую руку, касаюсь пальцами — липко… С ужасом понимаю, что это кровь… И поскольку у меня ничего не болит… не моя…



Тяжесть ослабевает: Ковалевский поднимается с меня. Я осторожно переворачиваюсь на спину. Он бледен и явно растерян. На плече бурое пятно, оно увеличивается прямо на глазах, вокруг рваной ткани пиджака… Он чуть морщится, касается своей раны, пачкает пальцы в крови… Смотрит в сторону окна… барной стойки…

— Светлана! — кричит он.

— Да, Валерий Палыч… — доносится до нас тоненький, дрожащий от страха, голос. — Я тут…

— Все живы?!

Тяжёлая, долгая пауза…

— Все…

Пытаюсь сообразить, что послужило причиной этого ночного нападения. Люди, стрелявшие по ресторану, явно были в курсе, что Ковалевский здесь. Они охотились за ним или за мной?

— Вы ранены, — говорю я.

— Ничего серьёзного, — говорит Ковалевский. — Это только выглядит так. По касательной зацепило, или может отрикошетило

Он встаёт и протягивает мне руку. Ухватываюсь за неё и поднимаюсь.

— Спасибо, что закрыли меня.

— Инстинктивно получилось. — он направляется к изрядно потрёпанной теперь барной стойке.

Битая посуда, разлившиеся жидкости, покосившаяся полка, с которой попадали на пол бутылки с вином. За край стойки держится напуганная Светлана. Она тяжело дышит и как-то расфокусированно смотрит то перед собой, то почему-то под ноги.

— С тобой всё в порядке? — спрашивает её Ковалевский.

— Да.

— Вызывай полицию… — он тут же переводит взгляд на меня, спохватывается и говорит: — Нет, не вызывай. Пока, по крайней мере. Где официантки?

— Мари здесь, — говорит Светлана, кивая под ноги.

Бледная Мари хватается за барную стойку и тяжело поднимается с пола. На её глазах слёзы. Она вся дрожит.

— А Галя где?

— В туалете…

Позади слышатся осторожные шаги и хруст битого стекла под ногами. Мы оборачиваемся и видим Галю — официантку с иссиня-чёрными волосами и тонким носом с горбинкой. Она нервно заламывает пальцы.

— Что здесь произошло? — подходя к нам, спрашивает она. — Такой шум был… — она растерянно оглядывается по сторонам.

— Выясним, — говорит Ковалевский. — Главное, что все живы и никто не ранен.

— Вы ранены, — говорю я.

— Света, принеси мне из аптечки йод и бинты, — говорит он.

Она кивает и медленно бредёт через зал к подсобному помещению.

В то время, пока Светлана отсутствует, Ковалевский осторожно выглядывает из-за дверного косяка во двор. Явно убеждается, что там никого. Выходит. Возвращается и хмуро произносит:

— Машина в хлам. Удивительно, что не взорвалась — несколько дырок рядом с бензобаком, а я заправлялся несколько часов назад.

Ковалевский тщательно закрывает дверь и приказывает занавесить разбитые окна, откуда тянет прохладным воздухом, развеивая амбрэ из кислого запаха шампанского и вина, разлитых на стойке и полу. Светлана выходит с аптечкой, остановившись у одного из столов, вынимает оттуда упаковку бинтов и бутылку перекиси водорода.

— Погоди немного, — махнув ей нераненной рукой, говорит Ковалевский. — Минуту буквально.

Затем ею же лезет в карман за мобильником, вынимает его, нажимает большим пальцем что-то на экране и приложив трубку к уху, уходит в глубь зала.

— Алло! Да, Иваныч. Срочное…

Он уходит всё дальше и дальнейшие его фразы становятся неразборчивы.

Мы с официантками испуганно переглядываемся и осматриваемся по сторонам. Находиться здесь — страшно, но выходить на улицу — ещё страшнее. Одновременно с тем, в отличие от них, я боюсь ещё и приезда полиции, и очень рада тому, что Ковалевский повременил с её вызовом.

Вскоре он выходит из другого зала, приближается к нам и подзывает к себе Светлану. Она подходит к нему, распаковывает бинт, откручивает крышку бутылочки, достаёт из аптечки вату, наматывает её на ватную палочку и макает в перекись. Затем замирает с палочкой в руке в ожидании, когда Ковалевский оголит раненую руку.

Когда Ковалевский, стараясь не морщиться, снимает пиджак и рубашку, выясняется, что плечо у него сильно кровит: пуля действительно именно что задела руку, но задела сильно, распоров мышцу. Багровая полоса сочится кровью всякий раз, когда Светлана осторожно вытирает кровь вокруг неё. Я отворачиваюсь и сажусь на стул за колонной. Мне так спокойнее — с улицы не видно.

Спустя минуту Светлана уже активно и плотно бинтует руку Ковалевского. Он благодарит, набрасывает на себя частично окровавленную сорочку и, наказав всем никуда не выходить и ждать приезда Иваныча с, как он выражается, "парнями". Я так понимаю — речь о секьюрити, которых он оставил в доме, в который меня отвезли после нашей первой встречи.

Ковалевский обводит нас всех тяжёлым взглядом и глухо произносит:

— Хотели бы убить — зашли бы внутрь. Хотя, конечно, не факт. Но больше похоже на акт устрашения.

— Я так испугалась… — тихо, почти шёпотом, говорит Мари.

— Кто сейчас на кухне? — проигнорировав её слова, спрашивает Ковалевский.

— Только Наталья, — отвечает Мари. — Клэр уехала минут двадцать назад, когда вы дали понять, что еду больше не закажете, только напитки.

— Почему Наталья не вышла? Сомневаюсь, что она не слышала стрельбы. Странно, что здесь ещё полиции нет — такой грохот стоял.

— Не знаю, Валерий Палыч… — робко отвечает Мари. — Испугалась, наверное…

— Я пойду посмотрю? — спрашивает Галя.