Элис. Не знаю; я сегодня боюсь газеты!
Гейст. Давай сюда, я прочту!
Элис. Нет! Подожди немного!..
Гейст. Чего ты боишься, что ты предчувствуешь?..
Элис. Самое худшее.
Гейст. Это уже было раньше столько раз… Ах, дитя, если бы ты знал мою жизнь, если бы ты был со мной, когда твой отец на моих глазах шаг за шагом шел к гибели, а я не могла предостеречь многих, кого он вел к несчастью. Когда он пал, я чувствовала себя соучастницей в преступлении, потому что я же знала о преступлении, и если бы судья не был рассудительным человеком, вошедшим в мое тяжелое положение жены, за одно покарали бы и меня!
Элис. Почему он пал, наш отец? Я этого никогда не мог понять.
Гейст. Из-за гордыни, как все мы!
Элис. И почему мы, невинные, должны страдать за его вину?
Гейст. Молчи!.. Молчание, во время которого она берет газету и читает. Элис волнуясь ходит взад и вперед.
Гейст. Что это?.. Разве я не говорила, что между прочим в цветочном магазине был украден и желтый тюльпан?
Элис. Да, я это ясно помню!
Гейст. А тут напечатано… Желтый нарцисс!
Элис в ужасе. Так и напечатано?
Гейст, опускаясь в кресло. Это же Элеонора! Боже мой! Боже мой!
Элис. Стало быть, на том не кончилось!
Гейст. Тюрьма или лечебница!
Элис. Невозможно, чтобы она это сделала! Невозможно!
Гейст. И вот теперь имя семьи будет поругано снова…
Элис. Ома заподозрена?
Гейст. Тут сказано, что подозрение падает на определенное лицо, ну и совершенно очевидно на кого.
Элис. Я должен переговорить с ней!
Гейст встает. Только ласково! А то я больше не в силах… Она погибла… вернулась и погибла… Переговори с ней! Уходит направо.
Элис. Ох! Идет к двери налево. Элеонора, дитя мое! Иди сюда, мне нужно переговорить с тобой!
Элеонора выходит с распущенными волосами. Я хотела завиться!
Элис. Пусть их! Скажи, сестрица, откуда у тебя этот цветок?
Элеонора. Я его взяла…
Элис. О, Боже!
Элеонора, опустив голову, подавленная, скрестив руки на груди. Но я тут же оставила деньги.
Элис. Значит, заплатила за цветок?
Элеонора. И да, и нет! Во всяком случае это возмутительно… только я не сделала ничего дурного… кроме добра я ничего не хотела… ты веришь мне?
Элис. Я тебе верю, сестра; но газета не знает, что ты невинна!
Элеонора. Дорогой, тогда я должна вынести это мучение… Она опускает голову, так что волосы висят спереди. Что же теперь намерены со мной делать? И пусть!
Вениамин входит слева, вне себя. Нет, вы не должны ее трогать, потому что она не сделала ничего дурного. Я знаю, потому что это я, я, я. Плачет — сделал это!
Элеонора. Не верь его словам… это — я!
Элис. Чему я должен верить; кому я должен верить?
Вениамин. Мне! Мне!
Элеонора. Мне! Мне!
Вениамин. Позвольте мне пойти в полицию…
Элеонора. Молчи, молчи!
Вениамин. Нет, я пойду, я должен пойти…
Элис. Молчи, дитя! Мама идет.
Гейст. входит в глубоком волнении, обнимает Элеонору и целует ее. Детка, детка, мое любимое дитя! Ты со мной, и останешься со мной!
Элеонора. Ты целуешь меня, мама? Ты этого не делала уже много лет. Почему же только теперь?
Гейст. Потому что теперь… потому что торговец цветами тут на дворе и просит прощения, что причинил так много неприятных хлопот… затерянная монета нашлась, и твоя фамилия…
Элеонора бросается в объятия Элиса и целует его; затем обвивает шею Вениамина и целует его в голову. Доброе дитя, ты хотел страдать за меня! Как ты мог желать этого?
Вениамин стыдливо, простодушно. Потому что я так люблю тебя, Элеонора!
Гейст. Ну, детки, одевайтесь и идите в сад. Прояснилось!
Элеонора. Ах, прояснилось! Пойдем, Вениамин. Берет его за руку; рука об руку уходят налево.
Элис. Нужно сейчас же бросить вербу в огонь!
Гейст. Нет еще! Кое-что осталось!
Элис. Линдквист?
Гейст. Он здесь на дворе! Только он что-то очень странен и непостижимо ласков; да, к сожалению, он так говорлив и говорит так много всё о себе.
Элис. Ну, увидев солнечный луч, я не боюсь встречи с великаном! Пусть приходит!
Гейст. Ты только не рассерди его… Провидение отдало нашу судьбу в его руки, и кроткие духом… да ты знаешь, куда идут заносчивые!
Элис. Знаю!.. Слышишь! Калоши: гварр, кварр, вич! Он хочет войти сюда в них. А почему бы и нет? Ведь это же всё его, и ковры и мебель…
Гейст. Элис! Подумай о всех нас! Уходит направо.
Элис. Конечно, мама!
Линдквист входит справа. Пожилой, степенный господин угрюмой наружности. У него седые волосы с вихром, зачесанные несколько на виски. Большие черные густые брови. Небольшие, коротко постриженные черные бакенбарды. Круглые очки в черной роговой оправе. Большие сердоликовые брелоки на цепочке от часов; трость в руке. Одет в черное пальто на меху; цилиндр; сапоги с калошами, которые поскрипывают. Входя, он с любопытством всматривается в Элиса и всё время стоит. Мое имя Линдквист!
Элис в оборонительной позе. Кандидат Гейст… Прошу садиться.
Линдквист садится в кресло направо у рабочего столика и пристально смотрит на Элиса. Молчание.
Элис. Чем могу служить?
Линдквист торжественно. Гм… я имел честь уведомить о своем настоящем посещении еще вчера вечером; но при ближайшем размышлении нашел неприличным заводить речь о делах в праздничный день.
Элис. Мы очень благодарны…
Линдквист резко. Мы неблагодарны! Да-с! Молчание. Тем не менее, — третьего дня я был случайно у губернатора… умолкает и смотрит, какое впечатление производят его слова на Элиса; вы знаете губернатора?
Элис небрежно. Не имею честь!
Линдквист. В таком случае вам предстоит эта честь!.. Там мы говорили о вашем отце.
Элис. Могу себе представить!
Линдквист достает какую-то бумагу и кладет ее на стол. И там-то я получил вот эту бумагу!
Элис. Этого я давно ожидал! Но прежде чем идти дальше, я попрошу у вас позволения предложить вам один вопрос!
Линдквист отрывисто. Сделайте ваше одолжение!
Элис. Почему вам не передать эту бумагу экзекутору, тогда бы, по крайней мере, кончилась эта мучительная и медленная казнь!
Линдквист. Ах, вот что, молодой человек!
Элис. Молодой или нет, я не прошу никакой милости, а только справедливости!
Линдквист. Да неужели! Никакой милости, никакой милости! Взгляните-ка на эту вот бумагу, которую я положил здесь на край стола!.. Теперь я ее кладу снова в карман!.. Значит, справедливости! Только справедливости. Так слушайте, старый друг; во время оно я оказался, неприятным образом оказался совсем без денег! Когда же я вслед за этим написал вам письмо и в скромных выражениях спрашивал, сколько времени вам нужно на отсрочку, то вы ответили неучтиво-с! Вы обошлись со мной, как если б я был ростовщиком, как с тем, кто ограбил вдов и сирот, хотя ограбленным-то был я, а вы-то именно и принадлежали к партии хищников. Но, поелику я был рассудительнее, то удовольствовался тем, что ответил на ваши неучтивые упреки учтиво, но резко. Вы узнаете мою синюю бумагу, да? Я мог бы приложить к ней печать, когда захочу, но Я вовсе не хочу этого! Осматривает комнату.
Элис. Сделайте одолжение, мебель в вашем распоряжении!
Линдквист. Я смотрю не на мебель! Я хотел убедиться, нет ли здесь вашей матушки. Надо полагать, она почитает справедливость столь же высоко, как и вы.
Элис. Надеюсь, что так!
Линдквист. Отлично!.. А знаете ли, что если бы ста столь высокочтимая вами справедливость была пущена в ход, то вашей матушке, как сообщнице преступного действия, пришлось бы очутиться под карающей пятой человеческой справедливости!
Элис. Ну, нет!
Линдквист. Да-с, и это еще не слишком поздно!
Элис встает. Мою мать!
Линдквист вынимает другую, но голубую бумагу и кладет на стол. Смотрите, теперь я кладу вот эту бумагу сюда на край стола, и она на самом деле голубая… хотя пока еще без всякой печати!
Элис. Боже мой! Моя мать! Всё начинается сначала!
Линдквист. Да, мой юный любитель справедливости, всё начинается сначала, все-с! Так должно быть!.. Если бы мне теперь пришлось предложить самому себе такой вопрос: Андерс Иоган Линдквист, рожденный в нищете и вскормленный отречением и трудом, имеешь ты право на старости своих лет лишать самого себя и твоих детей, — заметьте, твоих детей, — той поддержки, которую ты усердием, рачительностью и отречением, — заметьте, отречением — сколачивал полушку за полушкой? Как тебе, Андерс Иоган Линдквист, должно поступить, ежели ты хочешь быть справедливым? Сам ты никого не ограбил; ежели то, что тебя ограбили, ты почитаешь за зло, то тебе впредь жить в городе невозможно, потому что никто не пожелает здороваться с немилосерден, который станет требовать свое назад! Так вот, вы видите, если и есть милосердие, то оно идет против права и сверх права!.. Вот что есть милость!