Взмах ресниц. Слегка сжатые губы. Мелькнувший вызов. Она не образец кротости, но на этом тоже можно неплохо сыграть. Я рассматриваю её, чуть наклонив голову набок. Любуюсь. Впитываю каждую черту, чтобы с лёгкостью потом воспроизводить её образ.
Нежная кожа. Ресницы густые, словно нарисованные. Брови вразлёт — широкие, но красивой формы. Волосы тёмные, но не чёрные, как мне казалось, а тёмно-коричневые, с лёгкой рыжиной на свету. Аккуратные ушки, прямой носик и полные чувственные губы.
Когда я скольжу взглядом по её шее и останавливаюсь на упругих холмиках под невзрачным платьем, понимаю, что не могу оторваться. А ещё она тоже изучает меня. Внимательно и серьёзно, слегка сведя брови.
Я почти уверен: на ней белые хлопковые трусики. Что у неё вверху — не знаю, но отчётливо вижу, как, округляясь, проступают сквозь мягкую ткань платья соски.
Это похоже на коварный удар под дых, когда его не ждёшь. На нож в бок из-за угла. На молнию среди тёмной ночи.
Я хочу её. До боли. До ломоты во всём теле. До искр в глазах.
Словно в бредовом сне вижу, как плавно приподнимается её рука — будто при замедленной съёмке или под толщей воды. Длинные пальцы касаются левого виска, поглаживают волосы так нежно, что хочется прикрыть глаза. Стать котом и потереться о щедрую ладонь.
— Эдгар… — шепчут её губы, и я теряю тормоза.
Целую жадно, жёстко. Глажу большими пальцами её скулы. Откройся! Ну, откройся же! Но она застыла, бессловесная и неприступная. Её счастье, что это машина, а то поцелуями она бы не отделалась. Но и здесь можно позволить себе чуть больше: прохожусь ладонями по шее и накрываю ладонями груди. Упругие. Идеальные. С задорно вздёрнутыми сосками. Глажу их большими пальцами.
Деревянная. Напряжённая. Нежнее поцелуй. Я хочу отклика от неё. Безумно хочу, чтобы она дрогнула, как неприступная крепость, сдалась. Но пока что в моих руках чурбачок, которому только предстоит ещё стать Буратино.
Ничего в ней особенного нет — тело ещё толком не оформилось — худое, девичье, местами угловатое там, где должны быть плавные линии. Но, может, именно это и заводит сильней всего. Она нетронутая и чистая. Неисследованная земля. Терра Инкогнита. А я первопроходец, случайно нашедший её среди сотен тысяч истоптанных и известных дорог.
Ещё нежнее. Языком по губам. По кругу, рисуя спираль. Соски под пальцами отвердели до каменности. Я чувствую, как она судорожно сжимает ноги. Провожу руками по бокам и оглаживаю бёдра. Вверх-вниз, вверх-вниз. Это завораживает, засасывает, как омут. Мозги перестают мыслить чётко, увязают в чувственном танце, давая зелёный свет инстинктам.
Я пропустил тот момент, когда она дрогнула. Всё произошло естественно и само по себе. Может, стоит ради этого терять контроль хоть на время? Забываться, чтобы получить отклик?.. Не знаю, правильно ли это — отпускать вожжи, но мой язык наконец-то раздвигает мягкие губы, что приоткрылись навстречу, и погружается в благодатное тепло её рта.
Не знаю, кто её целовал до меня. Да и не хочу знать. Но, видимо, это был такой же неумёха, как и она. Я почувствовал, как её пальцы судорожно сжали мои предплечья. Как подалось навстречу тело. И мне стоило большого труда остановиться.
— Тая, — называю её по имени. Хрипло. Слишком хрипло звучит мой голос. В штанах — стела[3] из гранита, уходящая пиком вверх. В груди вздрагивает что-то, похожее на нежность.
У неё блестят глаза и алеют припухшие губы. Надо чаще её целовать. Чтобы все видели эти изумительные губы и понимали: она моя. Собственность. Я увлечён ею настолько, что не могу оторваться, а она получает сполна. Томный взгляд. Припухшие губы. Нежные жесты. Она так по-сумасшедшему прекрасно прикасалась к моему виску. То, что надо.
— Привыкай. Не напрягайся. Изобразить красивый страстный поцелуй несложно. Тяжелее обуздать язык тела. В нём должен быть отклик. Мягкость. Желание слиться. Люди должны видеть отзывчивость и готовность.
Я вижу, как у неё поникают плечи. Неужели она думала, что всё всерьёз? Мозг рисует ровные трассы по неизведанным полям и холмам. Прокладывает дороги, по которым смогут ходить другие люди. И только внутри что-то протестует. Но голос этот настолько слаб, что мне не составляет труда его придушить.
Это бизнес. Ничего личного. Даже если я хочу трахать её сутки напролёт. Голая физиология. А я нормальный здоровый мужик, которому не чуждо чувство прекрасного.
— Как скажешь, Эдгар, — произносит она спокойно и расправляет плечи. Лицо у неё безмятежное. На припухших губах — улыбка. — Я постараюсь усвоить урок и надеюсь тебя не подвести. Может, продолжим дорабатывать легенду, чтобы не путаться? Делиться информацией, чтобы не попадать в дурацкие ситуации? Наверное, это намного важнее, чем целоваться на публике. Возможно, этого и не понадобится, а в беседы так или иначе вступать придётся. Или тебя устроит безмолвная кукла в манто и бриллиантах, которая будет хлопать глазами, не открывать рот и глупо улыбаться?
Она права, чёрт побери. Но почему хочется ей возразить? Сказать что-то резкое? Осадить? Поставить на место?
— Продолжим, — рычу я сквозь зубы и кладу руки на руль. Делаю намеренный жест, чтобы держать их подальше от этой девчонки, что заставляет меня, пусть на миг, но терять равновесие.
14. Тая
Бывают моменты, когда ты над собой не властен. Не знаю, почему я потянулась к нему: объяснений этому поступку нет. Сквозь злость в Эдгаре, как на лакмусовой бумажке, проступало нечто глубоко личное. Подавленность. Демоны, что сжирают изнутри. Мне ли не знать подобные состояния, когда ты бессилен что-то изменить.
Хотелось его успокоить, но я не смела лезть. Ровно до тех пор, пока он не начал меня рассматривать. С интересом. Мужским. Осязаемым.
Я умею прятать мысли и чувства, но реакцию тела трудно скрыть, когда оно предательски показывает своё волнение.
Я хотела, чтобы он меня поцеловал. Может, поэтому и сделала невероятное — протянула руку и прикоснулась. Я знала, чем это закончится.
Он был резок и, наверное, груб. Слишком настойчив и стремителен. Пугающе властен. Ему ничего не стоит подмять под себя человека и дёргать за верёвочки, заставляя проделывать всевозможные движения, выгодные лишь этому мужчине. Может, поэтому я ничего не почувствовала. Почти. До тех пор, пока он не перестал давить.
Он словно вырвался из кокона и стал настоящим. Мне так показалось. И захотелось дать больше. Гораздо больше, чем думала до этого.
Урок?.. Ах, урок. Ну, конечно же. Дорогой господин Гинц, ты вообще не представляешь, с кем связался. Хочешь послушную ученицу? Ты её получишь — без вопросов. Только не жалуйся потом и не посыпай голову пеплом. Ты ещё не раз не злым тихим словом вспомнишь тот вечер, когда зацепил меня взглядом и решил использовать в своих дурацких взрослых играх. Ты не понял лишь одного: я человек с богатейшим жизненным опытом. И я умею за себя постоять.
— Итак, мы познакомились в «Дон Кихоте» два месяца назад, — голос мой звучит бодро и весело. Оптимистично и с энтузиазмом даже. — Я обслуживала ваш столик. Ты не смог не оценить мои выдающиеся достоинства: ум, доброту, мягкий покладистый характер. Впрочем, о чём это я? Сиськи и задницу — так будет честнее.
— Не льсти себе, — скрипит он как аллигатор. Зубки у него режутся, что ли?
— Что? Задница маловата? Ну, извини. Других выдающихся частей тела у меня нет. Зубы и уши в порядке. А, я забыла про ноги. Они потрясающие. И попробуй только возразить.
Эдгар молчит. Руки сжимают руль. Непроизвольно. Он, наверное, даже не заметил. Лицо каменное, а пальцы напряжены. Пауза.
— Ты закончила? — спрашивает он холодно.
— Я только начала, собственно.
— Тогда продолжай. Выходит у тебя паршиво, но забавно.
— Зато правдиво. Что ещё такого умного, интеллигентного, богатого мужчину, как ты, могло привлечь в такой девушке, как я? Только достопримечательности.
— Язык. Мне понравился твой язык.
Я краснею. Хочется пнуть его под коленку и побольнее. Но я давно не детдомовка. И почти замужняя дама. Да. Надо бы потренироваться держать себя в руках, когда он откровенно намекает на поцелуй. Когда он чуть не задымился. Да что там — вон штанишки колом стоят. До сих пор его колбасит. Поэтому-то он и злой, поди.