— Если нетрудно, сделайте кофе на двоих, — попросил сосед, вызвав у проводницы сальную улыбку.　

— Оставьте меня, — устало попросила я.　

— Простите, но не могу. Совесть не позволяет. Вы ночью кричали во сне, толкались в стену и плакали, я так и не смог заснуть. Вам плохо. Не заставляйте меня чувствовать себя последним подонком, позвольте вам помочь.　

— Чем?　

— Для начала убедиться, что вы не простудитесь.

— В поезде тридцать градусов.　

— Всё равно. — Расправив полотенце, он высушил мои волосы, как заботливая мать — ребёнку. Потом щёлкнул по носу и улыбнулся. — Вот так-то лучше.　

У него наверняка есть дети. Трое, а то и четверо.　

— Сколько у вас детей?　

— У меня только племяшки, — улыбнулся он. — Двое. Близнецы, если хотите знать, ходячие кошмарики. Теперь давайте, я выйду, а вы переоденетесь в сухое.　

Через пять минут он вернулся с чашкой кофе, стаканом горячей воды и книгой. Забравшись с ногами на полку, я смотрела на идеальную синеву за окном. Мужчина отразился в стекле на фоне деревьев, и я долго разглядывала его, не подавляя симпатии. Отражения намного добрее и безопаснее людей.　

— Значит, так. Мне — кофе, а вам — горячая вода. Моя бабушка говорила, что от кошмаров помогает горячее молоко. Молока у нас нет, так что попробуем воду. Выпейте и ложитесь спать, а я вас покараулю. Если что, разбужу или просто… — он отвёл взгляд, немного смущённо, — подержу за руку. — Выдерну вас из кошмара.　

Да. Да и ещё раз да. Где же он был всю мою жизнь? Спаситель, чтоб его. Просто возьмёт и выдернет меня из кошмара? Наивный.　

— Идите к себе, — устало подавляю в себе неприязнь к соседу и заворачиваюсь в простыню.　

— Не могу, у вас уютнее.　

— У вас точно такое же купе.　

— В моём купе нет вас! — Сосед глубокомысленно дёрнул бровями. — Я шучу! Шучу! — увидев, как я подпрыгнула на полке, мужчина рассмеялся. — Вот, смотрите, я оставил дверь открытой. Позвольте мне хоть разок почувствовать себя джентльменом и покараулить покой дамы. Мне есть, чем заняться: я решил на старости лет научиться программированию. — Хлопнув учебником по столу, он устроился у окна и с невозмутимым видом погрузился в чтение.　

Глотнув кипятка, я поставила гранёный стакан на стол. Пить горячую воду в такую жару невозможно, даже в лечебных целях. Сейчас выгоню мужчину, проветрю купе, и сама попробую почитать.　

— Вы надолго в Анапу? — спросил попутчик, не поднимая глаз от книги.　

Остатки сна клубятся в памяти, чудовище всё ещё волочет меня в отдельную комнату. Олави смотрит на меня, одними губами повторяя «убью».　

— Раз уж мы теперь обитаем в одном купе, хорошо бы представиться, — невозмутимо продолжает сосед, невзирая на моё молчание. Вот же, непонятливый. — Не злитесь! Только назовите своё имя — и спите.　

Я послушно прилегла, накрывшись простынёй. Бояться мне нечего. Незнакомец не может причинить боль, которая мне не знакома. А знакомая боль не так страшна.　

— Давайте я начну, — весело предлагает он. — Меня зовут…　

— Нет. Не надо. — Закрываюсь простынёй с головой и сразу засыпаю. Проваливаюсь в пустой сон, без кошмаров, без мужчины со шрамом, без Олави. Понемногу мышцы расслабляются, одна за другой, я даже храплю во сне и тогда чувствую, как меня переворачивают на бок, заботливо поправив плоскую подушку.　

Я дремлю, не теряя осознанность, продолжаю ощущать присутствие соседа по купе, и это спасает меня от кошмара.　

Нет, лгу. В какой-то момент я проваливаюсь совсем глубоко, настолько, что не замечаю, как над моей головой готовят еду.　

— Танюш, просыпайся! — кто-то легко трясёт меня за плечо. — Сейчас будет последняя нормальная остановка перед Анапой. Можно немного погулять.　

Надо мной навис мужчина, безымянный сосед. Светлые пряди свесились на лоб, синие глаза улыбаются. Хорошо, что я узнаю его и не успеваю закричать, но он заметил ужас в моих глазах и отступил на шаг.　

— Танюша, это всего лишь я! Осталось десять минут до остановки. Быстро перекуси, выпей кофе и пойдём погуляем.　

— Почему вы называете меня Танюшей? — Следует спросить, почему он мне «тыкает», но я не заморачиваюсь. И без этого проблем хватает.　

— Раз ты не хочешь назвать настоящее имя, будешь Танюшей. Садись. Тебе сахар класть?　

— Нет.　

Я люблю сахар, вообще обожаю всё сладкое, но не хочу, чтобы сосед за мной ухаживал. Не хочу, чтобы он знал моё имя и мои привычки. Пусть всё делает неправильно, подпитывая мою неприязнь. Молча пью горькую жижу и смотрю в окно. Это не кофе, а мерзость.

— Это не кофе, а мерзость какая-то, — говорит сосед, и я вздрагиваю от совпадения мыслей. Попробуем ещё раз, вдруг сработает. «Убирайся из моего купе», — мысленно внушаю я, надеясь, что он услышит и эту мысль, но сосед невозмутимо продолжает есть бутерброд. Не сработало.　

Назло ему, назло себе, допиваю кофе. С удовольствием съедаю бутерброд. Сделано вкусно и красиво. Думаю, что он — холостяк, хотя, судя по внешнему виду, пора бы уже остепениться. Лет 35–38, а то и все сорок. Ухоженный, не без денег.　

— У вас домработница?　

— Нет, — удивлённо отвечает он. — Только уборщица. А что?　

— Значит, вы — холостяк.　

— С чего вы решили?　

— Сыр и колбаса нарезаны вами, причём идеально. Да и хлеб тоже. Даже корочки срезаны.　

— А вдруг мне жена сделала бутерброды?　

— Нет, жёны режут криво, торопливо.

— По себе судите?　

Щурюсь и отворачиваюсь, смотрю в окно на волнистые поля.　

— Я уже проснулась, так что можете идти в своё купе.　

Мужчина смотрит на меня долгим взглядом, потом закрывает книгу и, подхватив тарелку, уходит к себе.　

— Мужчина! — зову, когда он уже в дверях. Заглядывает в купе, синие глаза холодные, как льдинки. — Спасибо.　

— Пожалуйста, — смягчается он и уходит.　


******

Я не разговаривала с соседом до самой Анапы. Старательно не замечала, как он гулял по перрону во время остановки. Вышагивал под моим окном и косился до тех пор, пока я не занавесила окно. Отвернулась и открыла книгу. Смотрела на страницы, переворачивала, замечала отдельные слова. За сорок минут до прибытия я переоделась, собрала вещи и ушла в другой вагон. Намекнула незнакомой проводнице про навязчивого ухажёра, та запылала праведным гневом, даже чаем напоила. Так и дождалась Анапы, с её гостеприимным теплом и стеклянными квадратиками вокзала. Вышла на перрон и потерянно огляделась. Приключение с соседом отвлекло меня от страха. Страха с большой буквы, который живёт во мне, злится, урчит и не любит, когда его игнорируют. Как ревнивый зверь, он требует внимания и не прощает забывчивости. Я позволила себе расслабиться, умилилась тому, что скрылась от соседа, и тут меня прихватило. Не вдохнуть, как будто душат, ей богу. Еле доволокла чемодан до конца перрона, подальше от толпы. Села на тёплый асфальт и уставилась в сумеречное небо.　

«Всего лишь паника, всего лишь паника, — повторяла заученно, — я в безопасности».　

Мне холодно при тридцатиградусной жаре. Мурашки на коже, как холодно. Дрожащие ноги отплясывают чечётку, бутылка воды трясётся в руках. Скоро стемнеет. Надо спешить, вызвать такси, прибыть на место до полной темноты. Я знала, что первый день будет ужасным, так и должно быть. Потом станет легче, обязательно.　

«Первый день должен быть ужасным», — повторяю эту фразу нараспев, направляясь к зданию вокзала. Чемодан спотыкается, переваливается на толстое брюхо, награждая меня огромным синяком на голени. Тяну его следом, поднять уже нет сил. Паника схлынула, и осталась только усталость. Глубинная, до костей.　

В здании вокзала тихо, народ уже разбежался, кто куда. В углу обнимается молодая парочка, их сумки и чемоданы разбросаны вокруг, как ягоды на торте. Счастливые, надо же. Счастливые в Анапе. Украдкой слежу за ними, пытаюсь отогреться у их огня. Парень лезет девушке под футболку, и я смущённо бреду прочь, провожаемая гортанными стонами увлёкшейся пары. Не успела отогреться.

Как назло, не вижу ни одного такси. Может, плюнуть на всё и снять гостиницу, а завтра с утра отправиться искать виноградный домик? Оглядываюсь на здание вокзала, в котором приветливо мигает окошко, обещающее предоставить гостиницу на ваш выбор.　

— Если ты ищешь такси, то придётся позвонить.