Вопрос ошарашивает меня. Я ведь ничего не говорила про стыд...
Ромин смотрит на меня без осуждения. Более того, в его проницательном, умном взгляде есть кое-что очень важное: чувство, что любой мой ответ - ценен. Что не надо отвечать правильно. Надо просто сказать, как есть.
Закусываю губу. Прислушиваюсь к себе.
- Потому что... нарушила договорённость. И... потому что провоцировала тебя нарушить её. Потому что делала это специально...
Невольно опускаю взгляд.
Рома качает головой:
- Нет. Не нарушила.
- Правда? - спрашиваю я.
Грудь переполняет что-то очень большое, объёмное. Трудно справиться. В горле ком. Не понимаю саму себя. Хочется плакать.
- Правда, - кивнув, спокойно отвечает Рома.
Его низкий, бархатный голос звучит умиротворяюще. Но почему-то расплакаться хочется только сильнее.
- Мы все находимся в плену тех или иных установок, - говорит Рома. - Правда, это так. Они взращены в нас с детства. И воспринимаются, как сама наша суть. Как свойство личности. Но это ведь часто не так. С самой первой встречи с тобой, я поймал себе на мысли о том, что ты постоянно подавляешь свою сексуальность, свою женственность. Помнишь, в первый раз, в отеле, я говорил тебе об этом?
- Да, помню, - кивнув, тихо отвечаю я.
- Я не о смущении, которое было вполне понятным, продолжает Рома. - Не о том, что ты чувствовала себя неловко, решившись на такой шаг. Нет. О другом. О чувстве, что твоё тело для тебя - будто клетка. А в нём бьётся птица. Жаждущая свободы.
Снова кусаю губу. Глаза уже откровенно влажные. Очень стараюсь сдержать эмоции, но... моргаю и... и слеза катится по щеке. За ней сразу вторая...
- Скажи мне, Маш, ты не устала? - тихо спрашивает меня он.
- Устала... - шепчу я в ответ. - Устала, Ром... И ты даже не представляешь как...
- Скажи мне, ты - красивая?
Пожимаю плечами:
- Тебе виднее.
- Ты красивая, Маш. И очень.
Говорить трудно. Стараюсь сдержать нахлынувшие, распирающие грудь, эмоции, но, наверное, получается очень плохо:
- Правда?
- Да, Маша, да. Он изменял тебе не потому, что ты - плохая. Ты не плохая. Ты - замечательная.
Зубы дрожат на прикусанной нижней губе. Я всячески стараюсь сдержать слёзы, но они просто текут и всё...
- Почему тебе так плохо? - спрашивает Рома. - Ты думаешь, я спасу тебя сексом, да?
- Я не знаю... - шепчу я.
Он внимательно смотрит на меня.
- Знаешь такую писательницу, Маргарет Этвуд?
Качаю головой:
- Нет.
- "Никто не умирает от недостатка секса. Умирают от недостатка любви". Её афоризм. Сексом нельзя спасти, Маш. Даже помочь им трудно. Помнишь, я говорил тебе о том, что ты пока не готова к отношениям с мужчиной? Не к сексу. К отношениям.
Всхлипнув, вытираю слёзы ладонью:
- Да, помню.
- А о том, что говорил, что ты очень стараешься быть хорошей девочкой, помнишь?
Понимаю, что моё лицо невольно искажает гримаса боли. Понимаю, что выгляжу глупо и недостойно... И слёзы мои меня не красят... Но ничегошеньки не могу с собой поделать...
- Расскажи мне про папу, - мягко произносит Рома.
О Боже... Он будто видит меня насквозь... Только зачем он ковыряет это всё? Зачем сейчас?... Слёзы душат меня. Рвутся наружу.
- Зачем? - шёпотом спрашиваю я. - У нас с ним не самые лучшие отношения...
- У вас их нет, - мягко говорит он. - И это очень видно, Маш. Твоё чувство незащищённости, твоя неуверенность в том, что ты - красивая, сексуальная, яркая, интересная, умная, замечательная - очень видно.
- Да?
- Да. И в твоих отношениях с родителями, и есть корень проблемы, Машуль. Потому что это очень старая и очень сильная болячка. Её надо вскрыть. Она ведь нарывает даже тогда, когда ты этого не осознаёшь. Нам с тобой, как минимум, два дня вместе жить. Давай проведём их классно?
- Давай.
- Тогда поговори со мной, Маш. Я не обижу тебя. И очень постараюсь понять. Расскажи мне.
- Я... я не могу... - дрожащим голосом выдавливаю из себя я.
Всячески стараюсь сдержаться, чтобы не разреветься, но слёзы уже просто душат меня.
- Хорошо. Давай тогда сделаем так. Я буду произносить утверждения, а ты просто отвечать "Да" или "Нет". Как в том блице в поезде, когда мы только познакомились. Хорошо?
- Хорошо, - благодарно шепчу я.
- Готова?
- Я не знаю... - едва не плачу я.
- Будет трудно. И будет больно. Но потом сразу станет легче. Это нужно сделать, Маш. Уверяю тебя, я очень чувствую твою боль. И постараюсь быть чутким.
- Ты очень чуткий...
- Спасибо. Мне приятно слышать это от тебя.
- Но только вот... Скажи... Ты сейчас... Ты сейчас работаешь со мной, да?
- Ты о том, что я - дипломированный психолог?
- Да.
Он качает головой:
- Я не могу работать с тобой. У нас - личные отношения. Просто хочу избавить от этой боли. Я могу. Тебе больно, мне небезразлично, и я могу помочь. Для меня этого достаточно, Маш. Если не согласна, мы прекратим. Всё хорошо.
- Я... - сглатываю слёзы, - согласна... И я тебе благодарна...
- Вижу, - нежно глядя на меня, произносит Рома. - Станет легче, девочка. Поверь мне, станет легче.
Вытираю ладонями слёзы. Выпрямляю спину, в кресле ровно, набираю воздуха в грудь и медленно выдыхаю.
- Готова.
- Ты первый, но не единственный ребёнок в семье.
- Да...
- У тебя есть брат.
Распахиваю глаза:
- Откуда ты знаешь?
Рома поднимает указательный палец, чуть качает им:
- Машуль, мы договорились. Это блиц.
- Хорошо, - нервно кусаю губу. - Да. У меня есть младший брат.
- Когда мама забеременела тобой, они с папой очень хотели сына. Особенно папа.
Стараюсь не расплакаться. Лицо снова искажается из-за боли, и я переживаю, что выгляжу сейчас отвратительно... Старательно беру себя в руки. Губы дрожат... Спешно вытираю кончиками пальцев глаза.
- Подожди немножко, - вставая, говорит Рома.
Киваю.
Он выходит из комнаты. Вскоре возвращается и протягивает мне упаковку бумажных платочков.
- Спасибо, - тихо благодарю я.
Достаю одну и вытираю щёки и кончик носа.
Рома снова садится напротив.
- Да, Ром, - вздохнув и шмыгнув носом, говорю я. - Они хотели мальчика. А родилась я.
- Родилась нежная, милая девочка. Таких папы обычно очень любят, но ты считаешь, что твой папа был разочарован самим фактом твоего появления на свет.
Я не в силах сказать "да". Закусываю губу и склоняю лицо. Слёзы капают на платье, оставляя тёмные, расползающиеся пятна на ткани.
Рома молча ждёт.
- Да...
- Он был строг и порой тебе казалось, что строг - несправедливо.
- Да... - слёзы капают и капают на платье.
Дрожащими пальцами вынимаю новый бумажный платок. Быстро вытираю глаза и щёки. Снова стараюсь взять себя в руки. Выпрямляюсь.
- А ты очень хотела его любви.
- Да, - сглотнув ком в горле, говорю я.
- Ты старалась её заслужить. Хорошими поступками. Хорошими оценками в школе. Примерным поведением.
- Да, - уже спокойнее, даже как-то отрешённее говорю я.
- Но отец не был ласков с тобой. Он придирался к тебе, раздражался, иногда срывал на тебе злость.
- Да.
- А мама обычно тихо поддерживала отца.
- Да.
- Ты почти не чувствовала её защиты.
Уже почти успокоившись, шмыгаю носом и киваю:
- Да, всё верно.
- Сейчас ты надеваешь на себя броню. И чувствуешь, что боль уходит.
- Да.
- Чувствуешь, что перестаёшь становиться уязвимой.
- Да.
- Когда тебе больно, ты часто выбираешь эту модель защиты.
Задумываюсь.
- Да, похоже на то.
- Ты могла бы поплакать вволю, но считаешь это недостойным проявлением слабости.
- Да.
- С самого рождения твоего брата ваши родители в нём души не чаяли. Ты считала его - любимчиком.
- Да.
- А себя - незаслуженно обделённой любовью.
Киваю:
- Да.
- Прошло время и ты стала трудным, неуправляемым подростком.