— Я уверен, что комиссия благодарна вам за это объяснение, однако то, что вы говорили, не соответствует информации, которой располагает комиссия. Комиссия располагает информацией, что в 1938 году у вас был членский билет коммунистической партии за № 27331 и что вы были приписаны к клубу второй северо-западной секции коммунистической партии в Лос-Анджелесе. Есть ли у вас членский билет компартии, выданный вам в 1938 году?
Это утверждение вызвало вздохи и шум в зале, и председатель постучал молотком, заявив, что, если они будут шумом прерывать консула, он прикажет очистить зал. Казалось, что Стефан колебался довольно долго, прежде чем ответить. Затем он резко сказал, словно отсек:
— Я отказываюсь отвечать на основании тех же поправок. Это нарушает мои права и принуждает меня к самооговору.
Прежде чем слушания прервались и комиссия отправилась на ланч, Александр послал Стефану через адвокатов записку с предложением встретиться до возобновления слушателей. Он предложил для встречи квартиру друга, чтобы пресса не знала о ней. Когда они остались одни, Александр сказал:
— Стефан, вы должны открыться комиссии.
— Вы знаете, что это значит, Александр? Вы знаете, что будет потом, какие цели они преследуют? Они хотят показать, что я использовал свое влияние, чтобы заставить вас делать "подрывные" картины.
— Я считаю, что вы должны отвечать на их вопросы обо мне, я знаю, что вы чисты, и знаю, что вы пытались защитить других. Думаю, что наша игра — дать им столько информации в одной области, о которой они хотят знать, о ваших профессиональных отношениях со мной, чтобы у них не осталось времени или желания узнать о чем-либо еще. Не беспокойтесь, как на мне это отразится, это не причинит мне боли.
— Вы уверены в этом, Александр?
— Уверен.
Когда после ланча слушания возобновились, конгрессмен Свенригг сделал сообщение:
— Сегодня утром я получил записку с просьбой дать возможность свидетелю сделать разъясняющее заявление по его показаниям. Целью этого слушания является выяснение правды, мы хотим знать, насколько проникла компартия в киноиндустрию, и использовать любой путь, чтобы выяснить, насколько эта угроза распространилась. Считаю, что свидетелю надо дать три минуты для заявления. Но должен предупредить свидетеля, что ему не разрешат делать тенденциозные пропагандистские заявления; ограничьтесь только тем, что касается дела. Пожалуйста, м-р Рейли, и будьте, насколько возможно, кратки.
— Благодарю вас, конгрессмен, — сказал Стефан. — Я признателен за эту возможность. Я хотел бы сказать, во-первых, что мое нежелание отвечать на некоторые вопросы утром было вызвано исключительно нежеланием вовлекать людей, которые не способны защититься. Каковы бы ни были выводы комиссии или американского народа о моей деятельности, я не хочу, чтобы были вовлечены невинные люди просто потому, что я их знаю и что я был связан с ними деловыми отношениями.
— М-р Рейли, — прервал его конгрессмен Свенригг, — я предупреждал вас воздержаться от пропагандистских заявлений.
— Потерпите, конгрессмен, потерпите, — ответил Стефан в своей спокойной задумчивой манере, скорее как лектор, урезонивающий шумного студента. — Мне можно продолжать?
— Пожалуйста, ограничьтесь фактическими заявлениями.
— Я считаю, то, что происходит на этих слушаниях, можно охарактеризовать так: вы предоставляете людям выбор: либо быть информаторами, но опирающимися главным образом на сплетни и слухи, которые не могут быть представлены в суд, либо быть оскорбленными этой комиссией и попасть в тюрьму. Я считаю, что люди не должны стоять перед такой альтернативой, я не считаю, что американское правосудие, насколько я знаю…
— Вы произносите пропагандистскую речь! — крикнул конгрессмен Свенригг. — Я предупреждал вас… Я не позволю, чтобы эти слушания использовались как трибуна для пропаганды.
— Могу я продолжать, сэр? — твердо настаивал Стефан. — Конечно, конгрессмен меня перекричит, но я не буду пытаться перекричать вас, сэр. Вы можете взять слово, если хотите…
— Продолжайте, м-р Рейли. Факты, пожалуйста, факты.
— Благодарю вас, конгрессмен, вы не запугаете меня. Сэр, если мне не позволят сделать заявление, в таком случае я хочу, чтобы американский народ знал, что мне не позволили его сделать. Если конгрессмен воздержится от выкрикиваний, я продолжу. Что касается моих собственных политических связей, то они таковы: я был членом коммунистической партии с 1938-го по 1941 год, когда я вышел из партии…
В то время как шум и вздохи пробежали по залу и председатель стучал молотком, Стефан смотрел прямо на Александра. Александр тоже смотрел на него, но лицо его было непроницаемо. Когда был водворен порядок, Стефан продолжил:
— Я не оправдываюсь, но хочу подчеркнуть, что многие из нас, бывших коммунистами в 30-х, руководствовались некоторым идеализмом, чувством общей цели — противостоять фашизму и нацизму. Мы прошли через то, что я могу назвать только стадией политического увлечения и что от этого нас вылечили позже действия Советского правительства. Каждый, кто читал мои книги, мог найти в них как выражение первоначального идеализма и надежды, так и последующее разочарование. Я считаю, что таков процесс поиска истины различными путями, и решение отвергнуть прежние идеи, обнаружив, что они ложные, — это достойный процесс и необходимый при демократии. Я не делал ничего подрывного, пока был членом партии. И я не знаю никого, кто что-нибудь сделал, что можно считать подрывным…
Консул прервал Стефана в этот момент.
— Я считаю, что вам была предоставлена большая свобода сделать заявление, а теперь я хотел бы задать вам несколько вопросов.
— Очень хорошо.
— В период, когда вы были членом коммунистической партии, как вы признались, вы написали очень много сценариев?
— Да.
— Вы так же официально или неофициально оказывали большое влияние на Сондорфа, который в то время почти полностью заправлял студией "С.Х.С.", и ваше положение позволяло рекомендовать принимать на работу писателей и актеров, многие из которых в соответствии с нашей информацией тоже были членами коммунистической партии. Некоторые из фильмов, сделанные Сондорфом, резко критиковали американские нормы и американский образ жизни.
— Я считаю, что необходимо делать различие между фильмами, которые критикуют некоторые стороны американского общества и прокоммунистическими. Между ними нельзя ставить знак равенства. Я никогда не писал коммунистических сценариев или коммунистических книг. Я считаю, что искусство не может быть слугой какой-нибудь идеологии.
— В этот период вы посещали собрания ячейки коммунистов?
— Да.
— Ваши работы обсуждали?
— Да.
— Предпринимались ли усилия повлиять на вашу работу?
— Было несколько обсуждений материалов, которые можно использовать в кино.
— Какого рода были эти материалы, м-р Рейли?
— Считалось, что должно быть больше рассказов о рабочем, о фабриках, забастовках, об оппозиции рабочего капитализму.
— Какие действия вы предпринимали в результате этих дискуссий?
— Я не предпринимал действий. Как я уже сказал, я возражаю против искусства, которое служит идеологии. Одной из причин, которые осложнили мои связи с партией, была та, что наши взгляды на действия не совпадали.
— Но вы продолжали быть в партии между 1938-м и 1941-м? Как они могли терпеть в своих рядах кого-то, кто был таким бесполезным и отказывался сотрудничать?
— Возможно, они считали меня хорошей добычей и были готовы мириться с моей непокорностью.
— Понимаю. Скажите мне о ваших отношениях с м-ром Сондорфом. Можете ли вы назвать их близкими?
— Да.
— Очень близкими?
— Да.
— Вы были фактически тем, кого можно назвать доверенным лицом и главным помощником? Да?
— Мы были близкими друзьями.
— Интимными друзьями?
— Если угодно.
— Знал ли Сондорф, что вы были членом коммунистической партии, тайком посещали собрания партийной ячейки, на которой обсуждалась ваша работа для него?
— Нет, не знал.
— Несмотря на близость, интимность ваших отношений, вы скрывали это от него? Если ваша деятельность в коммунистической партии была так невинна, как вы говорите, — не более чем группа по обсуждению литературы, — почему вы предпочли скрывать от него эту сторону жизни? Чтобы сохранять ее в тайне, вам потребовалось много уловок?