Томас Уайсман - Царь Голливуда

Этот вопрос Алекс задавал и раньше, но никогда не получал достаточно определенного ответа.

— Тут целая история, — говорила Леушка. Она говорила это со вздохом. — Твоему папе изменила удача… — На секунду Алексу показалось, что сейчас она ему все объяснит, но она удержала себя от рассказа. — Это было просто катастрофой… — сказала она и замолкла.

Все время, что Оскар отсутствовал, в доме припасалось достаточно еды, чтобы ознаменовать его, как всегда неожиданное, возвращение достойной трапезой. Часто, сидя за шитьем, Леушка на миг замирала и прислушивалась, определяя, чьи это шаги на лестнице. Когда она слышала, что это не его шаги, не шаги Оскара, она глубоко вздыхала и возвращалась к шитью. Временами она подходила к окну и напряженно смотрела вниз, на улицу. Иногда в ней просыпался страх, что Оскар никогда не вернется к ним, что с ним случилось что-то плохое, он при смерти, или он встретил другую женщину и предпочел остаться с ней, — она знала, что у него были другие женщины, иногда она улавливала среди его запахов и запахи этих, чужих женщин, это случалось сразу, как только он возвращался. Но она старалась не думать об этом, она не любила думать о плохом. Во всяком случае, она ничего не говорила ему, а принималась за шитье или за кормление ребенка.

Когда Алекс совсем выздоровел, она стала частенько брать его с собой, отправляясь за заказами и относя выполненную работу, чаще всего починки и штучную штопку, все то, что она делала для разных мелких торговцев галантереей и трикотажем, которые не имели в своих крошечных заведениях постоянных мастериц для такого рода работ. Пока его мать занималась своими делами в галантереях, Алексу разрешалось побыть на улице, с напоминанием, что он не должен далеко уходить, иначе потеряется. И был один галантерейщик, визиты матери к которому особенно радовали Алекса, потому что рядом с ним, по соседству было нечто совершенно очаровавшее мальчика: соседний магазин был переделан в театрик, где показывали фильмы. Его отец считал это весьма низкой формой развлечения, подходящей разве лишь неграмотным и невежественным людям, не знающим языка той страны, где они живут, и которые могут следить за происходящими событиями, лишь когда они им рассказаны языком движущихся картинок. Алексу запрещено было входить в такие места, но это не могло запретить ему глядеть на плакаты и афиши, вывешенные снаружи театра и в его вестибюле. Под оштукатуренными колоннами входа, арки которого были украшены гирляндами цветных электрических лампочек, находилось название театра, составленное из гигантских букв высотой в два этажа. Днем, когда иллюминация была выключена, можно было видеть между буквами окна и в окнах людей, живущих там, и они казались маленькими и ничтожными в сравнении с громадными буквами. Название театрика "Бизу" являлось основанием рекламных украшений. От буквы "И" фонтанообразно извергались гирлянды цветных электрических лампочек, уходящих по фасаду здания гораздо выше букв, и там, на вершине импровизированного фонтана, будто мячики, поддерживаемые восходящими струями воды, расцветали гроздья звезд, каждая из которых содержала разные сообщения: "Вход 5 центов", "Мир в движении", "Непрерывный показ", "Приходите всей семьей", "Здесь показывают только те картины, которые чисты и моральны — приводите детей", "Непрерывное действие — восемь фильмов до полуночи". Вечером, когда темнело и все зажигалось, гроздья звезд периодически гасли и снова зажигались по порядку; сначала вспыхивало созвездие "Вход 5 центов", потом по всему фасаду поочередно зажигались все остальные. Внутри, в колоннаде входа, в центре вестибюля находилось нечто вроде будки с куполообразной крышей, где можно было приобрести билет на сеанс. Вестибюль обычно был переполнен народом; одни терпеливо стояли в очереди за билетами, другие рассматривали афиши и плакаты. Большинство людей приходило сюда в рабочей одежде, кое-кто явно нуждался в бритье и умывании, и Алекс понимал, почему его отец пренебрежительно относился к этому виду развлечений: клиентура здесь вряд ли была образованна и воспитанна так, как образованы и воспитаны люди высшего класса.

— Ты не представляешь, какие болезни можно подцепить в подобных заведениях, — сказал Оскар, когда Леушка спросила его, нельзя ли ей сводить ребенка на один из этих фильмов. — Ты думаешь, это полезно для детского ума, смотреть подобный вздор? Ты забыла Леушка, я привык к лучшему из лучшего, и я хочу, чтобы ребенок привыкал к тому же.

Он, правда, не объяснял, как этого достичь при их скромных и нерегулярных доходах, но тем не менее при любых условиях он не мог допустить, чтобы детский ум развращался таким мертвенно-белым вздором. Действительно, мертвенно-белым это и было. "Бизу", гордящейся собой, именовавший себя "Домом искусства публичных развлечений", выставлял напоказ достаточное количество примитивно раскрашенных афиш и плакатов, рекламирующих очередной сюжет. И поскольку Алексу. Не дозволено было видеть то, что там показывали, он создавал свои собственные картины; например, он воображал такой сюжет: он с матерью идет домой или он сидит в квартире, а помогали ему в создании этих воображаемых сюжетов увиденные ранее афиши и плакаты, а также рекламные тексты, размашисто намалеванные намеки и обещания — все это служило отправной точкой для его фантазий. Таким образом, он создал дюжину историй о себе, сюжетов с вполне достоверными деталями, взятыми им с афишных тумб, рекламирующих картины, которые ему запрещено было видеть. Об одной из них кричало название: "Женщина-пантера", а под названием можно было прочитать нечто о содержании "Королева Преисподней. Почему парижский Душегуб ее боялся? Кто был ее ужасный Избавитель? Беседа о Вожделении. Это — предел! Ужасы, ужасы и снова ужасы. Ее взгляд, победивший Смерть". Художник изобразил женщину-пантеру весьма красочно — немного чересчур основательного сложения особа, усыпанная драгоценностями, с большим количеством толстых черных ресниц вокруг гипнотизирующе-пристальных глаз (художник передал это исходящими от глаз лучами), а рядом демонизирующий душегуб, перерезавший в своей жизни множество парижских глоток, обхватив себя руками, с разверстым воплем ужаса ртом пребывал в таком состоянии, что даже выронил пистолет. Алекс потратил немало дней, обрабатывая только один этот сюжет. В одной из версий он окончательно установил, что она была гипнотизеркой (в предшествующей версии, которой мальчик не был удовлетворен, она была ведьмой), Женщина-гипнотизер являлась главной фигурой высшего парижского общества, а по ночам становилась предводительницей банды уголовников и мошенников, совершавших страшнейшие преступления, жертвами которых становились светские друзья гипнотизерши. Алекс решил, что причины всех ее ужасных злодеяний заключались в том, что она не была истинной аристократкой, это была девушка из рабочей семьи, покинувшая свой круг, выйдя замуж, а муж ее, которого она ограбила и бросила, вынужден был впоследствии с большими трудностями зарабатывать деньги, чтобы кормить ее малолетнего сына.

В субботу, вскоре после его десятого дня рождения, Алекса взяли на прогулку к Пятой авеню. Собственно, это был способ отметить день рождения и редкий случай, когда они отправлялись на прогулку все вместе, втроем. Выдался прекрасный летний день, и все трое облачились в свои лучшие одежды. Леушка надела бледно-голубое муслиновое платье с короткими рукавами, высокой талией и сборчатой юбкой, длину которой она слегка уменьшила в соответствии с требованиями последней моды, так что теперь можно было видеть ее щиколотки. На голове светлая соломенная шляпка с низкой тульей и широкими полями, а также пышные, вьющиеся над полями перья, купленные ей Оскаром еще в прошлые годы и сберегаемые ею в коробке под кроватью, поскольку случаи надеть их представлялись очень редко. Оскар, в рубашке с высоким белым воротничком и негнущимися манжетами, с почти незаметным галстучным узлом, в сером визитном костюме, жемчужно-серых гетрах и остроносых туфлях, в серой шляпе с небольшой низкой тульей и слегка загнутыми полями, выглядел совершенно изумительно. И Алексу разрешили по такому случаю надеть панаму, широкую блузу с поясом, именуемую "Норфолком", и широкие брюки до колен, подаренные ему отцом на день рождения. К этому времени Оскар сделал немного денег, его посещения дома стали более регулярными, и это были волнующие и радостные события, ибо приносились и разворачивались пакеты, планировались экскурсии, произносились целые монологи, обращенные к ребенку, и происходили семейные дискуссии о переезде на новую квартиру, которую они вот-вот снимут в Томпкинс-сквэе.