Потом опять с опаской подставила пальцы к свету. Кожа мгновенно запузырилась, будто ее окунули в кипящее масло. Клеопатра отдернула руку и прижала ее к груди. Глаза сильно заслезились. Шипя от боли, она захлопнула ставни.

Неужели она оскорбила не только дочь Ра, но и самого божественного отца? Не распахнуть ли окно и дать солнцу убить себя?

Нет. Обожженная рука исцелялась с пугающей скоростью. На месте волдырей красовалась здоровая ровная кожа.

Похоже, боль способна только временно искалечить ее. Чтобы успокоиться, Клеопатра решила считать удары сердца, но не обнаружила их.

Она прислушалась к себе еще раз. Тщетно. Там, где всегда было движение и песня, все стихло. Осталась пугающая пустота.

Богиня забрала ее сердце. Ее душу. Ка.[11]

Клеопатра забилась в угол, дрожа от ужаса. Даже если она умрет, ей будет запрещен вход в царство мертвых. Ведь ее сердце должно быть взвешено по всем правилам!.. И она не сможет последовать за Антонием. Она представила, как ее везут на лодке к Острову Огня. Осирис начнет судить ее. Что она предложит ему? У нее нет оправданий.

Она затаилась в темноте, вслушиваясь в тишину, чувствуя зияющее ничто в груди.

Наконец, в покои допустили служанок. Ирада и Хармиана убрали волосы царицы и расписали ее лицо перед аудиенцией у императора. Девушки поднесли ей зеркало из полированного металла, чтобы Клеопатра взглянула на свое отражение. Она была бы прекрасна, если бы не запавшие щеки и яркие отметины от клыков Сохмет на горле.

Клеопатра ахнула при виде незнакомки, которая смотрела на нее из блестящей полированной поверхности.

Эта женщина жаждала убить всех до единого во дворце, поняла она. И каждого в городе. Пальцы Клеопатры шевельнулись, объятые странным огнем. Нечто чужое внутри нее желало уничтожить мир и, пожалуй, было вполне на это способно.

Оно пощадит только себя.

Она услышала нарастающий звук. Глухой гул рвался с губ и перерос в рев разрушительной силы. Он мог стереть с лица земли Александрию. Затем из самых глубин сознания кто-то заговорил с ней.

«Ты моя», — произнес голос, сумрачный и сияющий, как ночь.

Клеопатру начал бить озноб. Откуда такие мысли? Чей голос украл слова Антония? Перед глазами проносились видения: реки крови, разрушенные города. Она не хотела их видеть.

Обеспокоенная Хармиана коснулась царицы.

— Вам нехорошо, госпожа? — спросила она.

Клеопатра распрямилась, а по позвоночнику расползались щупальца пламени. Усилием воли она заставила себя не шевелиться. Безумие. Она не должна поддаваться. Клеопатра пощупала лоб. Она полагала, что у нее жар, но кожа оказалась холодной, как мрамор.

Ирада принялась невесомыми движениями касаться ее век. Нанесла на них переливчатый зеленый порошок из истолченных священных насекомых и подвела ресницы сурьмой.

— Безупречно, — произнесла девушка, но, когда она принялась красить ледяные губы Клеопатры кармином, то слегка нахмурилась.

Ирада и Хармиана в четыре руки заплели ей волосы. Обе переглянулись при виде серебристой пряди, появившейся после смерти Антония.

«А ведь я — уже не юная девушка», — подумала Клеопатра. Тридцать восемь лет созерцал ее бог солнца Ра. Сейчас она ощущала себя древней старухой, однако не приблизилась к могиле. Она будто застыла во времени и сравнялась возрастом с двумя молодыми служанками. Смерть не желала ее забирать.

— Он — ваш, госпожа, — произнесла Хармиана, складками драпируя тонкое льняное одеяние на груди Клеопатры. После она поправила лазуритовые серьги и диадему царицы наиболее выгодным образом. — Ваш Цезарь был из того же рода, что и он. У них схожие вкусы. Ни один мужчина не устоит перед вами и вашей улыбкой.

— Вы очаруете его, как покорили и всех остальных, — подхватила Ирада. Она аккуратно нанесла по капле благовонного масла за каждое ухо Клеопатры и припорошила ее обнаженные плечи золотой пудрой. Служанки почему-то позабыли то, чему стали свидетельницами в мавзолее. Или же были слишком преданы царице, чтобы напоминать о запретном заклинании.

Хармиана обвила руку Клеопатры повыше локтя богато изукрашенным обручем в виде змейки. Прикрыла отметины богини Сохмет шелковым покрывалом. Хоть какое-то доказательство того, что ей это не примерещилось, вздохнула Клеопатра. Две ранки от клыков припухли по краям и горели незримым огнем.

Ей хотелось умереть, но первый гражданин Рима требовал, чтобы она пообедала в его обществе. Он опасался, что Клеопатра задумала уморить себя голодом. Тогда она покроет себя мученическим ореолом, который плохо отразится на репутации победителя.

— Поешьте немного, — попросила Ирада, протягивая госпоже блюдо с ломтиками инжира. Раньше они были ее любимым лакомством. Теперь от запаха и вида мясистых красных сердцевинок ее чуть не вывернуло. Пустой желудок сводило, губы пересохли, но вода вызывала тошноту. Даже вино не манило. Она не способна проглотить ни куска.

«Я уничтожу Октавиана», — пообещала себе Клеопатра. Он поплатится за гибель ее мужа. Ведь Антоний был жив, когда легионер заколол его. Она заставит императора Рима заплатить за смерть возлюбленного. Она готова на все.

— Император идет, — прошептала Ирада.

Клеопатра вскинула глаза, но увидела вовсе не Октавиана. Вместо себя он прислал ее родных детей.

Десятилетние близнецы — Александр Гелиос и Клеопатра Селена — бросились к матери. Солнце и Луна, так нарекли детей она с Антонием. Царственные родители вообразили себя богами. Ох, как же она сейчас об этом жалела!.. Малыш Птолемей Филадельф, которому исполнилось четыре, влетел в покои следом. Он широко улыбался и был по уши перемазан сладостями.

«Они в моей власти», — заявил ей тем самым Октавиан. Он знал, что делать, если Клеопатра окажется несговорчивой.

Ее окатила ледяная волна горя. Как же она любит их!.. Нередко она отпускала нянек, наставников и часами учила детей говорить, писать и читать. Делилась с ними своими познаниями в иноземных наречиях. Она ворковала с ними на арабском, распекала на греческом, хвалила на египетском, отказывала им на македонском. За едой они беседовали на иврите. Теперь, когда дети подросли, давала советы на латыни.

— Мама! — закричал Птолемей, и его радостный голосок лишил Клеопатру последних остатков спокойствия. Ямочка на подбородке, посадка головы…

Все трое были точной копией Марка Антония. Их лица немедленно воскресили в ее памяти мужа. Ночи, проведенные за вином и танцами. Его руки на ее талии, его губы на ее шее… Тоска обрушилась на Клеопатру с новой силой. Когда-то они вдвоем под одним плащом гуляли по улицам Александрии, притворяясь простолюдинами. Они считали себя бессмертными, но ошибались. А она? К какому финалу она пришла: вдова с детьми без отца. Скоро все они будут растоптаны.

Даже сейчас она чувствовала, как разверзается внутри чудовищное ничто, как и тогда, в мавзолее. Пустота, черное небо, и она, лишенная сердца. Ледяные мурашки, бегущие по спине… Ее пошатнувшаяся и безнадежная любовь.

Птолемей забрался к ней на колени и устроился на руках. Несмотря на решимость быть сильной, она прижала ребенка к себе. Нельзя показывать Октавиану, что дети ей дороги. Если он догадается, то может их убить.

— Уведите их, — приказала она, сдерживаясь, чтобы не разрыдаться. Антоний погиб. Неужели им не рассказали? Сама Клеопатра росла только с отцом. Мать умерла при родах. Неужели дети пока ничего не поняли?

— Но, мама… — пролепетал Птолемей.

Из глаз у него покатились слезы. В руке он держал игрушку — миниатюрного льва, вырезанного из слоновой кости. Клеопатра взглянула на пухлые пальчики Птолемея. Он не выживет без нее, подумала она. Он ведь совсем еще малыш. Заплакав, она на мгновение прижала сына к себе, а затем мягко спустила на пол.

Сын растерянно посмотрел на мать. Тотчас же он напомнил ей Антония в его последние секунды перед кончиной. Муж умер с уверенностью, что она совершила предательство.

Близнецы успокоили брата. Клеопатра Селена — ее прекрасная черноволосая дочь — обернулась, стоя на пороге. Ее взгляд пронзил Клеопатру насквозь.

— Кто ты? — резким тоном спросила она. — Ты — не наша мать.

Клеопатра молчала, хотя слова дочери обожгли ее, как луч солнца. Что она знала, ее девочка?

— Мне нездоровится, — выдавила она наконец.