Александра Соколова - Царский каприз

— Ну, и раздумай, если думал! А сегодня у меня оставаться нельзя. Место занято! — И, нагло бросив ему эту циничную фразу, Шишкина почти вытолкала его, чтобы вернуться к пьяному купцу, бесцеремонно расположившемуся у нее, как у себя дома.

Несвицкий и тут смолчал и покорно удалился, чуть не с завистью оглядываясь на покидаемый им вертеп. Он уходил весь заколдованный, порабощенный, загипнотизированный, как сказали бы теперь, когда всему, что казалось сверхъестественным, нашлось и свое точно отведенное место, и свое точно определенное имя.

Услужливый друг или враг анонимным письмом предупредил молодую княгиню Софью Карловну о том, что бриллианты, отданные ее мужу, перешли во владение одной из тех позорных женщин, которые носят в обществе деланный и нелестный титул «жертв общественного темперамента». Но это извещение не взволновало и даже почти не смутило ее.

Одновременно с этим ей принесли другое письмо, над которым она серьезно призадумалась и по поводу которого захотела переговорить и посоветоваться с матерью. Но она застала старую генеральшу совсем больной и даже хотела отказаться от маскарада, чтобы просидеть этот день и вечер с ней; но Елена Августовна наотрез отказалась от такой, по ее словам, бесполезной жертвы и взяла с дочери слово, что она непременно поедет в Павловск и на другой же день после маскарада приедет рассказать ей все, что там увидит и услышит.

День, назначенный для летнего маскарада, выдался светлый и ясный на славу. С утра было жарко, но к вечеру жара спала, и залитый огнями парк весь дышал свежей и ароматной прохладой.

Публика начала съезжаться почти с сумерек, и к десяти часам вечера в широких и тенистых аллеях парка почти тесно было.

Блестящие гвардейские мундиры сияли и пестрели среди корректных черных фраков и утопавших в кружевах черных дамских домино, отличавшихся одно от другого только кокардами из ярких цветных лент или приколотыми к груди не менее яркими букетиками живых цветов.

Несмотря на густые и строгие складки широких домино, нескромные бархатные полумаски открывали почти все инкогнито, и в толпе громко называли чуть не всех подряд замаскированных красавиц.

Исключением являлись только те из посетительниц, которые, серьезно храня свое инкогнито, озаботились надеть полные маски, сплошь закрывавшие их более или менее красивые молодые личики.

Государь приехал ровно в десять часов, и его появление было сигналом ко всеобщему оживлению.

К тому пункту, который занял он в конце правой аллеи, ведущей к излюбленной им Китайской беседке, устремились все любопытные взоры, и мимо него началось усиленное движение масок. Все знали слабость державного гостя к маскарадным интригам; при дворе циркулировали задорные слухи о том, что этот маскарад был, главным образом, организован по его желанию, и всех интриговал вопрос, чем именно вызвано такое исключительное внимание к импровизированному роскошному празднику.

Но угадать это было нелегко. Государь смотрел как-то озабоченно и тихо, всерьез разговаривал о чем-то с бессменно находившимся при нем своим сверстником-фаворитом.

— Которая? — сдвигая свои густые брови, спросил государь, скользя взором по сновавшей перед ним оживленной толпе.

Фаворит, в свою очередь, зорко всматривался во всех проходивших мимо замаскированных посетительниц разом ожившего маскарада и наконец ответил:

— Я не вижу, ваше величество!.. Быть может, она еще не приехала.

— А быть может, она и вовсе не приедет? — с досадой заметил государь.

Любимец в недоумении повел плечами.

— Я исполнил желание вашего величества… я написал… Я ясно указал костюм и цветок…

— Ах, да что же из того, что ты указал? Этого достаточно было бы для всех тех навязчивых масок, которые так лихорадочно засуетились и забегали вокруг меня, как только я показался в аллеях парка!.. Но ведь она к числу этих… податливых особ не принадлежит, и надо было удостовериться в том, что письмо будет не только прочитано, но и исполнено!

Фаворит повторил свой жест тяжелого недоумения. Он чувствовал, что наступает минута гнева государя, и признавал себя бессильным отдалить и умиротворить этот гнев.

— Что ты такой мрачный сегодня? — останавливаясь перед государем, заискивающим голосом произнесла одна из масок, слегка дотрагиваясь веером до его руки, с тем фамильярным заигрыванием, которое допускается маскарадными законами и не возбранялось тогда даже придворным этикетом.

Государь окинул беглым взглядом свою смелую собеседницу. Его опытному взору достаточно было этого беглого взгляда, чтобы определить и степень миловидности, и степень ее красоты.

Нескромная бархатная полумаска не скрывала ни красивого маленького рта с ярко блиставшими жемчужными зубками, ни блеска красивых и, очевидно, молодых глаз, ни круглого, несколько чувственного подбородка, а крошечная рука, так смело дотронувшаяся богатым веером до руки державного маскарадного гостя, была замечательно мала и обличала аристократизм ее обладательницы. В общем получался вполне аристократический тип одной из тех красавиц, которые украшали в то время высочайший двор и внимание которых так мало льстило избалованному им государю.

Но на маскарадную интригу он все-таки откликнулся и с холодной улыбкой ответил:

— Я не мрачен!.. Мне просто скучно!..

— Как это лестно для всего наличного общества! — рассмеялась маска.

— Само «наличное общество» виновато в этом! — нехотя произнес государь. — Надо быть занимательнее.

— Ты слишком взыскателен! — задорно продолжала маска, между тем как любимец императора, предполагая, что этот разговор может принять более интимный характер, скромно отошел в сторону. — Мы все хорошо знакомы с твоими требованиями… О, я хорошо знаю тебя!

— Сомневаюсь! — спокойно и лениво произнес государь.

— Сомневаешься? Почему?

— Потому что если бы ты действительно хорошо знала меня, то не настаивала бы на разговоре со мною, видя, что этот разговор не занимает меня. Ты знала бы, что я надоедливых собеседниц не люблю!..

У элегантной маски вырвалось движение резкого нетерпения.

— С тобой сегодня нельзя разговаривать! — заметила она.

— Вот если ты поняла это, то я верю, что ты немножко знаешь меня! — кивнул головой император, отходя от маски и направляясь к стоявшему в стороне другу детства.

Маска порывисто прошла дальше и опустилась на стоявшую сбоку скамейку.

— За что вы ее так, ваше величество? — невольно рассмеялся фаворит с той фамильярностью, которую позволял ему государь в те минуты, когда он являлся поверенным его сердечных тайн.

— За то, чтобы не приставала и знала свое место!

— А вы знаете, кто это?

— Нет, толком не разобрал.

— Это княгиня Голицына.

— Которая? Нэлли?

— Да, ваше величество, она!..

— Ну, я так и знал, что это — одна из наших собственных, придворных глупышек!.. Мало мне их всех видеть ежедневно и на дежурствах, и на выходах!.. Стоит мне еще в маскарадах терять время на разговоры с ними? То есть положительно для меня загадка, как у таких милых увлекательных женщин, как моя супруга и как была покойная матушка, все фрейлины поголовно чуть не глупы!

— Но княжна Голицына прехорошенькая…

— Ах, и эта невозможная Гольберг тоже очень хороша собой, а это не помешает мне каким угодно штрафом заменить повторение моего недавнего благополучия. И я под страхом смертной казни запрещаю тебе даже произносить ее имя при мне! Окажи ей какое-нибудь внимание! Пошли ей что-нибудь ценное, но раз навсегда покончим с этим!

Фаворит, почти не дослушав резкого замечания, вздрогнул и порывисто коснулся руки государя.

— Ваше величество!.. Вот она! — тихо, но внятно произнес он.

Государь в свою очередь встрепенулся.

Мимо них в эту минуту тихо проходила, опираясь на руку полного и довольно неуклюжего Преображенского офицера, высокая и стройная маска в черном домино, роскошно отделанном дорогими кружевами и с красной гвоздикой на левом плече.

— Что за прелесть! — невольно вырвалось у государя, и он смелым и крупным шагом двинулся навстречу заманчивой маске.

Преображенец почтительно стушевался, и государь подал руку оторопевшей и, видимо, глубоко удивленной маске.