Александра Соколова - Царский каприз

Последние слова генеральша произнесла уже на пороге комнаты, вышла, не обернувшись, и властно пошла вперед, как бы рассекая сгустившиеся в окружавшем ее воздухе грозовые тучи.

Звуки ее шагов давно затихли в смежном зале, а князь Несвицкий и его невеста все еще стояли друг против друга, как бы загипнотизированные силой только что произнесенных перед ними властных слов.

Несвицкий заговорил первый.

— Что же это такое? — произнес он медленно и осторожно, как бы боясь разбудить или потревожить кого-то среди наступившего молчания. — Что это?.. Скажите мне! Провокация? Шантаж?!..

— Ни на то, ни на другое мы с матерью не способны! — гордо подняв свою красивую, характерную головку, ответила Софья Карловна.

— Ах, Боже мой! Я о вас и не говорю… я знаю, что вы ни на что подобное не способны!

— А моя мать еще безупречнее меня! — гордо ответила она. — Вы — первый и единственный в мире человек, способный усомниться в этом!..

— Я, как вам известно, тоже никогда не высказывал по ее адресу ни малейшего сомнения, но все, что сейчас здесь произошло… Согласитесь, что в этом трудно разобраться.

— А что именно «произошло», князь? Оскорбленная и убитая горем мать вступилась за поруганную честь своей дочери? Неужели у вас там, в вашей хваленой Москве и в вашем московском «большом свете», это считается таким необычайным явлением?

— Гм… Но я, в таком случае, тоже имел бы право сказать, что об этом надо было раньше думать.

— О чем именно? — дрогнувшим голосом переспросила Софья Карловна. — О том, что у меня нет стыда, а у вас нет чести? Моя мать виновата тем, что верила в нас обоих, и за такую веру нам с вами меньше, чем кому бы то ни было, следует претендовать на нее!

— Вы тоже ударяетесь в фразы и в трагедию, а между тем нам с вами не до спектаклей! — сердито произнес Несвицкий. — Мне лично необходимо строго и здраво обсудить сложившееся положение. Жениться теперь, сейчас, не повидавшись с отцом и в особенности с матерью и не заручившись их согласием и благословением, мне положительно невозможно! Это значило бы и себя, и вас обречь чуть ли не на голодную смерть! У меня своего лично нет положительно ничего. Ни на какое постороннее наследство я рассчитывать не могу. У меня есть меньшие братья и сестры, которых впереди ждет большое состояние, но мы, старшие, в этом грядущем благосостоянии не участники!

— Да… Я об этом слышала стороной, — с холодной улыбкой заметила Софья Карловна. — Меньшие дети вашей строгой и безукоризненной матери являются прямыми наследниками ее богатого родственника, всю жизнь прожившего в вашем доме и всего себя отдавшего на служение интересам ее и ее старого мужа… Ведь ваш отец что-то лет на двадцать или на тридцать старше вашей матери?

— Да… Но я не знаю, что вы хотите сказать этим?..

— Зато я сама хорошо знаю это! — спокойным голосом произнесла Лешерн.

— Но я в праве требовать, чтобы вы объяснились…

— Нет, князь! После сегодняшнего «объяснения» вы не вправе ничего требовать! — покачала она своей характерной головкой. И знаете, что я скажу вам? — продолжала она, пристально вглядываясь в его растерянное лицо. — Если бы подле меня не было святой, безупречной матери и я не носила славного имени моего отца, я наотрез отказалась бы выйти за вас замуж!

— Вы? Вы отказали бы мне? — переспросил Несвицкий, видимо не веря своим ушам.

— Да, наотрез отказала бы!.. Уважать вас я давно перестала; это чувство мало-помалу отходило от моего сердца, как бы гасло во мне!.. Но за ним оставалась любовь, та святая, беспредельная любовь, которая заставила меня доверчиво прийти к вам в минуту вашей невзгоды и которая… подвигла меня… простить вам мое поруганное доверие, мою разбитую и в грязь втоптанную веру. Теперь и эта любовь угасла, и я уже не счастливой невестой, навеки связанной с любимым человеком, пойду с вами к святому алтарю, а к одной цели прикованным каторжником выступлю рядом с вами в долгий, безрадостный жизненный путь!.. Вы слушаете меня с выражением глубокого удивления на своем картинно-красивом лице?.. Вам вряд ли понятны вся безотрадная горечь моих слов, весь ужас моего позднего сознания!.. Но еще раз: теперь рассуждать уже поздно!.. Готовьтесь к свадьбе, князь!.. Я, как и моя мать, ни ждать, ни откладывать не стану!..

Софья Карловна в свою очередь вышла из комнаты, не подав руки жениху, не обернувшись в ту сторону, где он остался, весь погруженный в состояние глубокого, бесповоротного удивления, весь охваченный тревожным, безотчетным страхом.

Вернувшись домой от Лешернов, князь Несвицкий весь отдался тревожной и, надо сознаться, несколько трусливой думе. Сам робкий и нерешительный, он с благоговейным страхом сторонился от всего, что носило характер непреклонной воли, а именно с такой волей столкнула его судьба в лице будущей жены и будущей тещи.

Безрассудно увлекшись в своих отношениях к красавице Софье Карловне Лешерн, Несвицкий на первых порах почти с преступным легкомыслием отнесся к тем обязанностям, которые он так опрометчиво принял на себя, воспользовавшись неопытностью и страстной любовью молодой красавицы. Ему казалось, что все это само собой «обойдется» и что ему, как и многим из его друзей и товарищей, не придется ценой целой жизни расплачиваться за одну минуту горячего увлечения.

— Если бы на всех непременно жениться, так тут и всего состояния турецкого султана не хватит! — смеялся и подшучивал он наедине сам с собою, обманутый тем упорным и успокоительным молчанием, которое воцарилось в первые дни, последовавшие за объяснением с будущей близкой родней.

Три дня подряд Несвицкий не заглядывал в дом Лешернов, не посылал даже осведомиться об их здоровье; то же самое проявляли и Лешерн по отношению к нему; с их стороны тоже хранилось мертвое и, как ему казалось, робкое молчание.

Это значительно успокоило князя.

«Погорячилась старуха, да и на попятный! — весело рассуждал он, тщательно расчесывая свои выхоленные густые усы, которыми он особенно гордился и щеголял. — Поразмыслила хорошенько, горячка спала, и образумилась!.. Ну что за радость дочь родную подводить под такое существование, какое поневоле создалось бы при том насильственном браке, которым она угрожала мне?.. Ведь не младенец же я в самом деле, которого можно под венец поставить, как ставят в угол за то, что нашалил и с огнем поиграл! Кабы всякое лыко ставить в строку, так на один наш полк ни церквей, ни священников бы в Петербурге не хватило!»

Под наитием всех этих веселых мыслей князь, по прошествии еще недели полного молчания, отправился в офицерское собрание своего полка и нашел там уже многочисленное общество. Все о чем-то оживленно рассуждали, но при его появлении все как будто осторожно затихли.

Несвицкий заметил это, но серьезного впечатления это не произвело на него. Он привык к тому, что его товарищи по службе подчас, как старые бабы, были готовы перемывать косточки отсутствующих.

— «О чем шумите вы, народные витии?» — с широким жестом продекламировал он, бросая на стол фуражку. — Давайте прежде всего завтракать, а там поведайте мне все, что сами успели узнать и проведать!..

— Да что тут проведывать? — озабоченным тоном проговорил толстый Борегар. — Из Зимнего дворца идут невеселые вести!.. Маленький наследник занемог, и довольно опасно!..

— Наследник? Да? — повторил Несвицкий, видимо, не особенно удрученный сообщенным ему известием. — Что же с ним случилось? Он, кажется, вообще — здоровый мальчик?

— Во-первых, он тебе, дураку, не «мальчик», — сердито оборвал его Борегар, услышавший в словах князя то выражение глубокого равнодушия, каким они были продиктованы. — А случилось с ним то, что может случиться только в одной нашей несуразной России!.. Простудили наследника престола! Понимаешь ли ты, про-сту-ди-ли!.. Присмотреть некому было!.. Мало их там, сердечных, во дворце-то понатыкано! То есть взял бы толстейшую палку да всех их там подряд — и дядек, и нянек, и мамок — как Сидоровых коз вздул бы!

— Тебе, Борегар, все бы лишь бить да лупить! — рассмеялся Несвицкий.

— А тебе, конфетка чертова, все реверансы делать бы! — огрызнулся толстяк и вслед за тем уже заметно смягченным тоном прибавил: — А впрочем у тебя теперь сердце жениховское, расплывчатое.