Алекса рассмеялась.
— Не думаю. Ты не поместишься. Эй, стой, что ты делаешь, сумасшедший? Прекрати, я сейчас упаду…
— Не бойся, места хватит.
Филипп сел к ней лицом, привлекая к себе и целуя.
— Я потеряла мыло…
Филипп нащупал кусок мыла, забрызгав и себя, и Алексу, и сделал движение, от которого она чуть не подпрыгнула.
— Так нечестно! — закричала Алекса. — Ты дотрагиваешься до запрещенных мест!
— Что-то не припомню, чтобы ты раньше жаловалась.
— Тогда было другое дело… Ох, Филипп, ты неисправим!
— Надеюсь. Перестань дергаться. Если ты позволишь мне, я позволю тебе. Оп… прощай, мыло.
— Оно мне больше не понадобится, — заявила Алекса, потянувшись за полотенцем. — Я готова. Ой, дорогой, посмотри, что мы натворили. Кругом вода и…
— Ничего страшного, это дело поправимое. — Филипп вытерся, затем бросил полотенце на пол и отвесил галантный поклон.
— Après vous, madame![4]
Алекса встала на полотенце, как на ковровую дорожку, и рассмеялась:
— Сударь, почему вы обращаетесь ко мне на вы после того, как мы были так близки?!
Филипп пожал плечами:
— Я знаю, что мы были близки, но не знаю, как сказать по-французски «ты». Tu?
— В данном случае toi. Après toi.
Алекса сидела на кровати и расчесывала волосы, когда Филипп вышел из ванной, поигрывая мускулами, как культурист на конкурсе. Она не смогла сдержать улыбки.
— Красавец ты мой, — прошептала Алекса.
Филипп двинулся к ней и, порочно улыбаясь, сделал несколько особенно сексуальных движений. Алекса рассмеялась, откинулась назад, опираясь на руки, и раздвинула ноги, с вызовом улыбаясь Филиппу. Он опустился на колени возле кровати и начал медленно поглаживать ее ноги, двигаясь снизу вверх. Алекса наклонилась и поцеловала его в макушку, при этом волосы Филиппа щекотали ей грудь. В следующее мгновение она почувствовала, как его влажный теплый язык касается самой чувствительной точки ее тела, и затрепетала. Ноги ее раздвинулись еще шире, и она выгнула спину.
Их руки и ноги переплелись, они перекатывались по кровати — сверху находился то Филипп, то Алекса, потом снова Филипп. Наконец они легли на бок лицом к лицу, целуя и покусывая друг друга, раскачиваясь в едином ритме. Наступившая разрядка была не такой бурной, как прежние, но не менее сладостной.
Через несколько минут Филипп растянулся на спине, беспомощно раскинув руки и ноги.
— Что, совсем обессилел?
— Нет, — пробормотал он с закрытыми глазами. — Просто жду, когда откроется второе дыхание. Как-никак сейчас пять утра.
Алекса положила голову на плечо Филиппа и взяла его за руку.
— Интересно, это правда, что двадцать минут секса освежают так же, как четыре часа сна?
— Кто сказал?
— Никто. Я только что сама это придумала.
Филипп усмехнулся:
— Ну, что до меня, то сон нужен не затем, чтобы освежиться, а затем, чтобы восстановиться. Я только что исчерпал ноябрьскую квоту, а если так пойдет и дальше, то еще до конца уик-энда я потрачу изрядную долю декабрьской…
Алекса легонько ткнула его в бок.
— Эй, кажется, меня обвиняют? Разве не ты был таким ненасытным? Такое впечатление, будто ты вознамерился наесться досыта и даже про запас.
— О-о-ох, — простонал Филипп. — По-моему, каламбуры — моя специализация, твое дело — кирпичи и бетон. Черт, как я устал! Спроектируй мне комнату отдыха с холодильником, битком набитым сырыми яйцами и устрицами. Одна хорошая девочка… — Он не договорил. Заглянув ему в лицо, Алекса увидела, что муж спит.
Она пристроилась рядом, чувствуя себя самой счастливой женщиной на свете.
Филипп сладко потянулся и посмотрел на спящую рядом Алексу. Она лежала на спине, повернув к нему голову, волосы разметались по постели. Жена спала безмятежно, как ребенок. И во всем ее облике было что-то детское, даже безупречной формы грудь казалась маленькой и юной.
Филипп поцеловал жену в щеку, встал и раздвинул шторы. Из окна открывался прекрасный вид на площадь Согласия. Сейчас было трудно поверить, что именно на этой, такой мирной на вид площади были обезглавлены Людовик XVI и Мария Антуанетта.
Иногда Филиппу искренне хотелось верить в переселение душ: все-таки немного грустно сознавать, что тебе дается одна-единственная жизнь. Может, поэтому его всегда так интересовали судьбы других людей, нравилось брать у них интервью, пытаясь разобраться, что ими движет. Отчасти по той же причине Филиппу хотелось иметь детей: дети в некотором роде обеспечили бы ему бессмертие.
Филипп вздохнул. Когда Алекса впервые упомянула про хорошую новость, он решил, что жена скажет о своей беременности. Филипп почти убедил себя, будто это и есть сюрприз, который приготовила ему Алекса. О чем еще нельзя рассказать по телефону? Как выяснилось, он принял желаемое за действительное.
Конечно, Филипп постарался не выдать своего разочарования, не желая портить ей праздник. К тому же он действительно был рад за жену и искренне поддерживал ее стремление сделать карьеру. То, что Алекса была не домохозяйкой, а независимой работающей женщиной, превращало ее в еще более интересную личность, не говоря уже о том, что снимало с него самого часть нагрузки по содержанию семьи.
И все же Филиппа очень волновало, как честолюбивые замыслы Алексы скажутся на их планах иметь детей. Ей недавно исполнилось тридцать шесть лет, дальше откладывать некуда. Если не сейчас, то когда же?
— Доброе утро, — услышал Филипп за спиной; нежные руки обняли его за талию, губы прижались к его плечу. — Дорогой, я чувствую себя просто восхитительно. Правду говорят, что секс прекрасно заменяет сон, к тому же он гораздо интереснее.
Филипп повернулся, поцеловал жену и прижал к себе. Ему всегда нравилось обнимать ее гибкую, узкую фигурку, а запах Алексы он всякий раз открывал для себя как бы заново — запах свежести, исходящий от волос, смешанный со слабым ароматом духов и едва ощутимым запахом секса, пьянил, как в первый раз.
Алекса с неохотой отстранилась.
— Мне нужно принять душ, да и тебе тоже.
Но Филипп не отпускал ее руку.
— Жаль смывать запах нашей любви. Знаешь, некоторые «ночные бабочки», чтобы привлечь клиентов, нарочно наносят на мочки ушей свою природную эссенцию.
— Клиентов они, может, и привлекут, но заодно сбегутся все окрестные коты и псы. Нет, правда, перед тем как идти на завтрак, мне нужно принять душ.
— Мы остаемся, завтрак сам к нам придет. Вчера я заказал завтрак в номер.
— Ты прелесть, но мне все равно нужно в душ.
— Не понимаю почему. — Филипп прошел за ней в отделанную мрамором ванную. — Разве ты не вымылась на этой штуке? — Он указал на биде.
— Только частично.
Алекса включила воду.
— Можно к тебе присоединиться?
— Только если будешь вести себя прилично.
— Можешь не сомневаться, не буру.
Он встал под теплые струи и поцеловал ее мокрое лицо. Филипп очень любил Алексу, но мысль о детях, которых у них пока не было, вызывала неприятное ощущение, и сколько он ни вздыхал, легче не становилось.
Алекса откусила свежий круассан, намазанный маслом, запила его кофе с молоком и замурлыкала от удовольствия.
— Все великолепно, если не считать дождя.
Филипп намазал свой круассан джемом.
— Что нам дождь? Может, к тому времени когда мы выйдем из номера, на небе уже будет полно звезд.
Алекса усмехнулась:
— Ты, конечно, ешь медленно, но не настолько же.
— Зато я медленно занимаюсь любовью.
— Да, в этом я убедилась.
Алекса вдруг вспомнила о красивой режиссерше, и в ее душу закралось сомнение, нет ли за мужем грешков, которые он теперь пытается искупить.
Глупо, конечно. Подавив вздох, Алекса попыталась напомнить себе, что она никогда не отличалась ревностью, а главное, Филипп никогда не давал ей повода ревновать. Муж ее любит, и она чувствует себя любимой. Разве не нелепо беспокоиться из-за того, что он хочет ее слишком часто? Конечно, нелепо.
Ее размышления были прерваны словами Филиппа:
— Так, посмотрим, дорогая Джером — это у нас уже есть, это ты. А как тебе Дэвид Джером? Даниель Джером? Дениза Джером? Дитци…