Александр Дюма - Цецилия

Иногда они спрашивали себя: нет ли другого средства, кроме того, на которое они решились? Не могут ли они извлечь пользу из образования, ими полученного? Но ни одна сторона их воспитания не была доведена до такой степени совершенства, чтобы могла доставить им помощь; притом Генрих был готов на все, но хотел, чтобы Цецилия была вне всякого влияния судьбы.

Есть минуты в жизни, когда чувствуешь себя опутанным какою-то железной сетью. Тщетно ищешь дороги; надобно идти по той, которую она вам открывает, которой ведет вас к спасению или гибели.

Бедные дети беспрестанно возвращались к идее о путешествии в Гваделупу, беспрерывно отталкиваемой ими и беспрерывно возвращавшейся.

Наступил день отъезда Генриха. Но ничто, кроме его собственной воли, не заставляло его ехать в этот день, то он, придя поутру к Цецилии, провел с ней весь день, и до конца вечера не было произнесено ни слова о горестной разлуке. Наконец, при прощании, они печально взглянули друг на друга, понимая чувства, которые их занимали.

— Когда вы поедете, Генрих? — спросила Цецилия.

— Никогда, — отвечал Генрих, — никогда, если меня не принудит к этому власть сильнейшая, нежели моя воля.

— Так вы останетесь здесь потому, что если я эта власть сильнейшая, нежели ваша воля, то я не буду в силах потребовать, чтобы вы меня оставили.

— Что же делать? — спросил Генрих.

Цецилия взяла его за руку и подвела к распятию, которое она сняла с изголовья матери и привезла с собой. Генрих понял ее намерение.

— Клянусь, — сказал он, — именем той, которая умерла, глядя на это распятие, что поеду через неделю, и во все путешествие единственной моей мыслью будет — возвратиться как можно скорее, чтобы составить счастье ее дочери.

— А я, — сказала Цецилия, — клянусь ждать Генриха, надеясь только на его возвращение; если же он не возвратится…

Генрих закрыл рукой рот Цецилии и остановил окончание фразы. Потом при этом распятии оба запечатлели свою клятву поцелуем, чистым и непорочным, как поцелуй брата и сестры.

В следующее утро Цецилия и Генрих вошли к маркизе. Молодые люди были в таких отношениях, что им нечего было скрывать состояние своих денежных дел. Генрих хотел знать, что остается у Цецилии, чтобы она и маркиза в его отсутствие распорядились этим как должно. Маркиза, которая ненавидела занятия делами, сперва хотела отклониться от ответа Генриху и Цецилии, но они так настаивали, что она решилась на последнее средство избавления — отдать Цецилии ключи от бюро и сказать ей, чтобы она сама свела счеты.

В бюро было восемь тысяч пятьсот франков: в этом заключался весь остаток от богатства маркизы и баронессы. Этим с большой бережливостью можно было прожить полтора года, а путешествие Генриха должно было продолжаться только полгода, следовательно, с этой стороны молодые люди могли быть покойны.

Однако Генрих дал совет, внушенный ему благоразумием и любовью. Он посоветовал Цецилии и маркизе переехать из отеля, в котором они остановились, в небольшую меблированную квартиру, которая будет стоить гораздо дешевле. Притом, если эта мера, на которую надобно решиться рано или поздно, будет принята в то время, пока Генрих еще в Париже, то он, по крайней мере, будет знать комнату, в которой живет Цецилия, и получит возможность во время продолжительного своего отсутствия мысленно следить за нею в этой комнате днем и ночью.

Последняя причина была не очень уважительна для маркизы, не знавшей всех нежных струн сердца, но ее убедили представлением о необходимости экономии.

На следующий же день Генрих пустился в поиски и нашел приличную квартиру на улице Сент-Оноре.

День был употреблен на переезд. В отеле заплатили немногим более пятисот франков, и таким образом капитал Цецилии уменьшился до восьми тысяч франков.

Генрих устроил Цецилию в ее новом жилище; поставил каждую мебель на то место, где она должна была стоять, привесил распятие к алькову, разложил на столе альбомы. Условились, что все останется на этих местах.

Маркизе все эти подробности казались вздорными, но для молодых людей они имели большую важность.

Время шло; часто Генрих спрашивал у Цецилии: чем она будет заниматься во время его отсутствия, и Цецилия отвечала ему, улыбаясь: «Я буду вышивать мое подвенечное платье».

Накануне отъезда Генрих принес Цецилии кусок превосходной индийской кисеи.

Она начала на ней первый цветок при нем, с тем чтобы последний вышить при его возвращении.

Молодые люди расстались в три часа утра. Это была последняя ночь, которую они должны были провести вместе, и они не могли решиться расстаться.

В восемь часов они снова увиделись.

Этот день имел для них что-то торжественное.

Дав клятву, Генрих и не подумал о том, чтобы остаться, и сообразно с этим взял место в почтовой карете, отправлявшейся в Булонь в пять часов вечера.

Не будем описывать подробностей этого последнего дня, не осмеливаясь проникать в таинства двух непорочных и отуманенных грустью сердец. Слезы, обещания, клятвы, продолжительные и нежные поцелуи — вот история этого дня в жизни Цецилии, одного из печальнейших после того, в который она лишилась матери.

Между тем час разлуки приближался быстро, неумолимо, безжалостно; бедные дети ежеминутно смотрели на часы. Они бы отдали годы жизни за один день, а когда наступил час разлуки, — за один час отсрочки.

Наконец, когда часы показывали пять часов без четверти, они пошли в последний раз преклонить колени перед распятием. Когда они встали, оставалось только время поцеловаться.

Генрих бросился из комнаты, но тогда Цецилия так сильно вскрикнула, что он воротился. Сказали последнее слово, дали последнюю клятву, канула последняя слеза, раздался последний поцелуй — Генрих вырвался, из ее рук и убежал.

Цецилия нагнулась на перила лестницы и следила за ним глазами, потом побежала к окну, чтобы видеть, как он сядет в кабриолет; Генрих приметил ее у окна и кланялся, маша шляпой.

Кабриолет удалился по улице Сент-Оноре. Экипажи остановили его на минуту, и Генрих высунулся, сколько мог, и махал Цецилии платком.

Потом в темноте он видел у окна тень и платок, ему отвечавшие.

Кабриолет пустился в путь, но Генрих оставался в прежнем положении до тех пор, пока кабриолет не повернул на другую улицу, тогда он опустился на свое место и зарыдал.

Он был так же отделен от Цецилии, как если бы между ними был целый Атлантический океан.

Со своей стороны, видя, как скрылся за углом улицы Сент-Оноре кабриолет, увезший Генриха, Цецилия почти без чувств упала на стул.

Через десять минут постучали в дверь: это был разносчик писем, принесший ей письмо. Цецилия взглянула на адрес и узнала почерк Генриха. Она радостно вскричала, отдала рассыльному все, что было у нее в кошельке, и побежала к себе в комнату, вся дрожа от этого неожиданного счастья.

Да, счастья, потому что, когда любят той первой любовью, укрепляющей в самой глубине души те пламенные корни, которые не может потом вырвать никакая другая любовь, в это время исчезают все переходные чувства, и все есть или блаженство, или отчаяние.

Молодая девушка, вся дрожа, распечатала полученное ею письмо и, плача, смеясь, прочла следующие строки:

Это было первое письмо, которое Цецилия получила от Генриха. Она прочла его, потом перечла десять раз, потом встала на колени перед распятием и стала молиться, как будто для того, чтобы поблагодарить Бога за то, что была так любима.

В тот же вечер Цецилия начала составлять узор своего платья. Ей казалось, что чем скорее она будет работать, тем скорее возвратится Генрих. Узор состоял из самых лучших цветов, рисунки которых сохранились в ее альбоме; это были друзья ее, подруги, которых она приглашала на будущее празднество своего счастья.