Антон Ярев - Цветом света

Евгений ровнехоньким готическим шрифтом вычертил каждое слово и поставил точку:

– Все. Который час? Ух ты, второй час ночи!

– Неужели ты предлагаешь вздремнуть?

– Что ты, – блекло ответил Лесков. – Я страшусь времени. Оно больно шустрое.

– Да… Жуткая штука… А что, если Валька-Гомер прав?.. А? Но я даже представить не могу, насколько сейчас это сложно.

– Ты о танце?

– Да. Это не быть музыкантом. Здесь все зависит не только от техники и мысли, но и непосредственно от самого тела…

– Вынужден огорчить: с твоим телом что-то не в порядке, – кривляясь, прогнусавил Евгений.

Женя хлопнула его ладонью по макушке и соскочила с дивана на пол. Подняв руки, словно упираясь в небо, она оторвала от пола одну ногу, вытянула носок и, не теряя равновесие, выпрямленной ею медленно очертила полукруг вверх, да так и замерла в воздушном шпагате. Потом Женя столь же медленно и в той же плоскости, только с другой стороны переместила свой корпус от ноги, указывающей в потолок, к опорной, при этом воображаемая вертикальная линия вдоль ее ног ничуть не шелохнулась. Кулон с кусочком янтаря шлепнул ее по носу и закачался перед глазами. Девушка улыбнулась восхищенному Евгению вверх тормашками (или, если быть более точным – тормашкой).

– Ты не балерина. Ты акробатка, – сказал Лесков, когда она вернулась в нормальное состояние.

Женя прыгнула в постель и чмокнула его в озадаченный лоб:

– Я, как умела, сохраняла пластику. Но движение!.. Предстоит каторжная работа. Я все восстановлю, вот увидишь!

– Верю, – Лесков обнял любимую за талию и поцеловал ее горячий живот.

– Женька, родной, я возвращаюсь сама к себе. По крупицам, но возвращаюсь! И это все ты, – говорила она склоненной перед ней голове. – Господи, а если бы ты не вышел в ту ночь? Или пошел бы другой дорогой?

– Тогда тебя спасли бы твои церберы, а я утопился бы чуть позже, – приложившись щекой и ухом к ее сердцу, проговорил Лесков.

– Мне страшно. Обними меня крепче…

В этот момент в дверь их комнаты постучали. Женя вздрогнула. Лесков раздраженно загудел и повел головой:

– Чертова баба! Ложись под одеяло. Сейчас узнаю, что ей надо, – он стал надевать брюки.

– Может, мы громко говорим?

Евгений пожал плечами. Подошел к двери и отодвинул щеколду. Дверь неожиданно с силой распахнулась и сшибла его с ног. Девушку словно током ударило. Она закричала и, заикаясь, стала просить:

– Н… н… не на-а-до!

Тяжелая рука сдавила ей горло. Цепочка сорвалась, ободрав шею. Оправа смялась. Янтарик выскользнул из серебряной клетки и затерялся в постельном белье. В дверном проеме Женя увидела монументально-невозмутимого Хеллера.

Евгений, с разбитыми лбом и губой, не успел подняться: челюсть дернулась, комната подпрыгнула, затылок звонко узнал паркет. Крапинки перед глазами собрались в предметы. Ни разу в жизни ему не угрожали оружием, а тут смотрели целых три ствола. Осенила простая бесстрашная мысль: сейчас в голову войдет раскаленная пуля. Он оглянулся в надежде увидеть Женю последний раз, но мощный удар ногой шарахнул его лицом в полировку тумбочки.

– Оставь его, Я-ан! – сквозь слезы умоляла Женя.

Кто-то стиснул ей зубы и залепил рот скотчем. Она узнала Майка. Бандит перекинул блестящую катушку Славе-Москиту. С художником проделали ту же операцию, потом ему склеили за спиной руки и стянули ноги.

В руках у Москита возникла милицейская дубинка. Женя, яростно мыча, рванулась к нему, но Майк держал бульдогом. Девушка не выдержала: зажмурилась и отвернулась. Ян подал Майку знак, бандит коротко ударил ей свободной рукой под ребро и, схватив за волосы, заставил смотреть, как избивают Лескова. Но теперь ее глаза застилали слезы, и больной удар Майка позволял замкнуться на себе. Хеллер остановил пытку.

– Во всех уважающих себя театрах есть антракт, – цинично намекнул он.

Поглаживая свои руки, тевтонец подошел к Жене и сорвал заклейку с ее губ:

– Я знаю: ты умеешь ненавидеть, но почему же, когда дело доходит до драки, в твоих глазах одна лишь покорность? Ты боишься?

– Да, – всхлипывая и отворачиваясь, чтобы не смотреть на кровавое месиво в центре комнаты, проскулила девушка.

– Так зачем же ты все это устроила?

– Не я, – плакала она.

– Неужели он? – с фальшивым удивлением Ян указал на глухо стонущего художника.

Женя покачала головой.

– Так кто же? – воскликнул Ян.

– Ты! – крикнула она с обидой и злостью.

– Вот те раз! Отпусти-ка ее, Майк…

Хеллер ударил Женю по щеке. Она вскрикнула, закрыла лицо руками, но плакать перестала.

– Расскажи-ка мне, дрянь: как я заставил вас трахаться?

Женя открыла глаза. Мелькнул бесенок:

– Ты выиграл меня в карты, ты прислал мне идиотское платье от Версаче, ты показал мне портрет, ты оставил меня наедине с собой и твоей дурой-матерью!..

Девушка получила вторую пощечину. На подушку брызнула кровь. Ян помял ушибленную ладонь.

– Сучка! Так ты его любишь? Отвечай, шлюха!

Женя оценила ненавидящий взгляд Хеллера: презрительно фыркнула и расхохоталась:

– Мне нужен был мужик, а не импотент!

Ян снова замахнулся, но его бесстыжая содержанка не закрылась, а наоборот – вытянула шею и, слизнув с губы кровь, оскалилась.

– Ты его любишь… – опустил руку тевтонец. – Черт возьми, кого ты дурачишь!

Женя безразлично усмехнулась.

– Поднимите его, – приказал Ян.

Москит и Карлик поставили скорченного Евгения на ноги. Все тело его было в кровоподтеках, страшных, багровых, с надрывами кожи, нос и правая бровь сверкали темным рубином, левая часть лица уродливо вздулась. Ян проглотил взгляд девушки – тоскливый и равнодушный – с непонятным торжеством закивал, словно разгадал ее истинные чувства, а не то, во что она заставляла его верить.

– Теперь гляди ты, – сказал он художнику и вернулся к Жене:

– Становись, Перчик, на колени…

Показалось, что с лица ее сошел загар.

– …Развернись: не хочу видеть твои блядские глаза. А теперь прогнись. Вот так!.. Ноги шире…

Евгений болезненно смотрел, как безропотно Женя выполняет повеления своего хозяина, и горло его слепилось в комок, готовый сорваться на плач от осознания пошлой смерти, на какую их обрекают.

– Я вижу, ты знаешь, что теперь будет, – почти плюнул ему в ухо Ян. – У тебя богатое воображение. И все свое оставшееся время ты будешь думать именно об этом.

Хеллер взглянул на Майка:

– Займись им.

– Я работаю за наличные, – с холодком ответил Майк.

– Ты мне не доверяешь?

– Я доверяю своим принципам.

Ян огляделся. Слава-Москит и Гена-Карлик настороженно и даже с неким ужасом по-гусиному выгнули шеи. Из другого угла комнаты на него таращился Владик. Каждый из этих троих держал в кобуре за пазухой по девятимиллиметровой пушке, но первые двое молодчиков не излучали надежности, а на лбу Владика вообще просвечивалось строжайшее предписание совести: «чисто для бутафории». Обеспокоенный взор Хеллера скользнул по огромным полкам, забитым виниловыми дисками, обшарпанному шифоньеру и остановился на стуле с одеждой Лескова. Ян схватил бежевый пиджак, достал из него бумажник.

– Здесь почти семь «штук». Считай – авансом, – он бросил портмоне Майку. – Владик, помоги ему. И вы – двое – ждите в прихожей.

Лескова вытащили из комнаты. Хеллер приблизился к Жене и обратил внимание, как странно подрагивает ее тело. Но сейчас она не боялась ничего: ни боли, ни смерти – душили слезы бессилия и ненависти к привитому ей послушанию. Она готова. Стиснула зубы и покрепче сжала в кулаке янтарное сердечко.

Машина остановилась. Всю дорогу Лесков пролежал на дне багажника, запакованный в большой и прочный полиэтиленовый мешок. Нащупать какой-либо инструмент, завалявшийся поблизости, сделать в мешке дырку для доступа воздуха, вообще хоть немного пошевелиться, пленнику не удавалось. В камере становилось душно, тело взмокло, раны и ссадины по-адски жгло. Сколько прошло со времени отъезда машины от дома Вальки, Лесков не знал, показалось – не меньше часа, но был он до сих пор жив. Это позволяло сделать вывод о пакете: либо не завязан, либо все-таки дыряв.