– Припозднился ты, капитан.
Из глубины квартиры тихо доносился пока еще ленивый, однообразный разогрев темпа «When the music’s over» [11] .
Братва заседала в холле, вернее, наполовину заседала, наполовину залегала. Их было всего двое: Москит в полудреме валялся на диване, Карлик громоздился над журнальным столиком, обильно усыпанным пеплом, облитым водкой и замазанным осетровой икрой. Владик вошел следом за Майком:
– Что же так долго?
– Следы заметал.
Карлик кровожадно оскалился:
– Нарисуй.
Майк сел за столик:
– Ты еще не просох, чтобы понимать глубоко интимные вещи.
– Ой, птаха, пером слаба! Брякнешься! – набычился Карлик.
– Заткнись, Гена, – прогнусил с дивана Москит, недоуменно посмотрел на пиджак Майка – в такую-то жару! – и снова плюхнулся опухшим лицом в подушку.
Владик налил капитану водки. Майк жестом отказался. Карлик хмыкнул, мальчишка пожал плечами, уселся напротив Майка, выпил сам и игриво заметил:
– А каргу-то старую Ян в Швецию отправил…
– В Швейцарию.
– Короче, понял. Мы здесь одни!..
– В курсе: был у Грека, брал отпуск.
– На свою Вуоксу?
– Да, на пару дней.
– А расслабиться не хочешь? – Владик кивнул на закрытую дверь, откуда пробивалась музыка. – Танцует вот. Мы ее тут раком поставили.
Майк презрительно фыркнул:
– Анекдот слышал? Прилетает комариха в свою стаю и кричит: «Ой, что было, что было! На том берегу реки слона метелили – я два раза ногой ударила!..»
Карлик загоготал. Владик не понял. Москит замотал головой, поднялся и потянулся:
– Да не-е, дупло-то у нее что надо!
– И ляжки! Душевно отваляли, – посмеиваясь, пробасил Карлик.
– А голосу ни хрена не подала! – обиженно и пунцовея почти взвизгнул Владик. – Козлиха!
– На халяву медок, – сочувственно закивал Майк. – Вот если бы ты ей червонный накинул, она бы тебе минет сделала, а за сотенный – «вибрирующую манжетку». Скупой ты, мальчик, и недалекий. Это все от комиксов.
Карлик опять разразился гусиной песней на один непрерывно повторяющийся слог.
– Ну что, Слава, перекинемся в буру напоследок? – весело окликнул Майк с трудом просыпающегося Москита.
– Отчего бы?.. – все потягивался елецкий паладин. – Давай. Щас мы тебя подчистим.
Он присел справа от Майка. Капитан внимательно оглядел братву, значительно повеселевшую в предвкушении постпохмельной кампании. Карлик достал колоду, начал сдавать. Майк взял со стола бумажную салфетку, обернул ею больше чем наполовину опустевшую бутылку водки и разлил бодрящую влагу по рюмкам. Что осталось – выплеснул на пол.
– На хрена? – гаркнул Москит.
Капитан перехватил бутылку за горлышко и вместо ответа лупанул ею Москита по голове. Череп несчастного хрустнул. Стекло выстрелило новогодней хлопушкой и разлетелось звонким конфетти по комнате. Рука убийцы мгновенно метнулась влево, тонкие зубы осколка врезались в бронзовую шею Карлика. В следующий миг Гена, хрипя и пытаясь ухватить что-то невидимое, лежал на пестром ковре. Из бутылочного горлышка хлестала ржавая кровь. Владик дернулся, ухватился за рукоятку пистолета, но на него уже зловеще поглядывал черный глазок «беретты».
– Правильно, – одобрил убийца. – Только не спеша и двумя пальчиками.
Бледный, как минувшая ночь, Владик протянул ему свой пистолет.
– Литра два из него уже вышло, – не глядя на Карлика, прикинул Майк. – Ну-ка, мальчик, вытащи розочку из шейки.
– Ты что?.. – нерешительно покачал головой Владик. – Ты спятил?
– Играем в игру: я – говорю, ты – выполняешь. Если хочешь изменить правила, то спроси разрешения у моей волынки.
За полтора года работы на Гречишникова, Владик уяснил одно весьма стойкое положение: Майк – человек занятой и все проблемы решает очень быстро. Не суетясь, молодой человек наклонился к отходящему Карлику и, испачкавшись по локти в крови, убрал осколок.
– Отбрось в сторону. Замечательно. Теперь лезь под стол.
Надо заметить, что столик был передвижной – на колесиках – и имел, кроме верхней крышки, еще и нижний ярус. Майк смахнул со столешницы весь неопрятный натюрморт и жестом пригласил Владика занять долженствующее место. Тот немедля выполнил, что от него требовали: прополз под столешницей, улегся на поддон лицом кверху и вытянул руки.
– Приподымись-ка…
Майк защелкнул наручники на его запястьях. Владик оказался в крайне неудобном, полувисячем положении.
– Я же всю кожу с рук посдираю! – возопил он.
Майк ничего не ответил, спрятал свой пистолет, а из чужого «ТТ» со свойственным тому грохотом, пустил пулю в голову Москита. Владик вскрикнул и зажмурился. Через секунду услышал второй выстрел, в оцепенении задрожал, из горла его с нарастанием понесся гул двигателя реактивной машины. Потом он вдруг почувствовал прохладное прикосновение металла ко лбу, вытаращил глаза, сведя их к переносице, словно это помогало отвести пушку в сторону. Двигатель стал глохнуть и заикаться.
– Могу и твои мучения прекратить. Будь паинькой.
Владик совладал с собой и затряс подбородком:
– Да-да-да-да-да!..
– Где ключи?
– К-ка-ак… кие?..
– От квартиры.
– Эт-эт-этой?
– Да, осел, да!
– На т-тумбочке! В ко-оридоре!
– А теперь отдохни. Я скоро.
Майк нашел ключи и выбросил их через форточку во дворик. Потом он вернулся в холл, подошел к двери, из-за которой уже срывался голос: «…until the end!..» [12] , и повернул ключ в замке.
Он едва не покачнулся, ошквалированный ревом динамиков. Музыка моментально исказилась и потеряла всякий смысл. Но Женя, существом своим подчиняясь бредовому грузному ритму, закрыв глаза, вытворяла в центре комнаты невероятные вещи. То от ее странной походки – чуть бедром вперед – веяло цыганщиной, то появлялись индийские интонации, то неясно откуда взявшимся, но неожиданно логичным фуэте она избавлялась от восточного темперамента, в ней просыпались не менее странные повадки антарктических птиц, то она, наконец, выпрыгивала из центра распрямленными дугами лука при лопаньи тетивы, но, словно магнитом влекомая, заворачивалась воронкой вихря, двигаясь по воображаемой спирали к центру…
Майк изрядно взопрел, прежде чем пришел в себя. Он подскочил к музыкальному центру и выключил магнитофон. Женя продолжала танцевать.
– Перчик! – окликнул ее Майк.
Девушка не останавливалась, словно оглохла. Бандит схватил ее за плечи и хорошенько тряхнул:
– Перчик!
Растрепанные сырые волосы залепили ей лицо, но Майка она увидела:
– Ах, это ты…
Голос у нее был как у проснувшейся кинозвезды: томный и капризный. Тянуло спиртовыми парами.
– Как желаете? – пошатываясь, осведомилась она.
– Дрянь, – протянул Майк. – С каким удовольствием я размажу твою мордашку.
Как ни была она пьяна, но плоские камни его кулаков и желваки на скулах не увидеть не могла. Женя закричала и ударила первой. Майк схватил ее руку, притянул к себе и крикнул в самое лицо:
– Ты дура!
Потащил за собой из комнаты:
– Идем!
Женя стала упираться, брыкаться, в итоге упала на пол и в бессилии заплакала.
– Уходим, уходим! – заорал Майк.
– Я не могу больше! Прикончи меня здесь!.. Лучше здесь!.. – вопила Перчик, для чего-то цепляясь свободной рукой за ножку стула.
В прихожей хлопнула дверь. Майк с силой отпихнул Женю:
– Вот дура! Иди сам с ней разбирайся! – и вышел.
Потом она услышала хныканья Владика, матерщину капитана и напуганный шепот третьего человека… эти знакомые интонации… не может быть!.. В висках задрожало холодное пламя. Она приподнялась с пола и, пытаясь отогнать возникший перед ней призрачный образ, толкнула ладонью воздух и зарыдала:
– Во-он!..
– Женька, – обняла ее нежданная тень прошлого.
– Я пила, – ревела Перчик. – Я так пила… и плясала на твоих похоронах… Я все забыла! Почему ты вернулся?
– Я за тобой. Мы будем теперь вместе.
Девушка послушно легла в объятия призрака:
– Вместе… – но сквозь слезы она увидела разбитое лицо Евгения. – Бог мой, Женя!.. – и опять утонула в рыданиях.
– Вы скоро? – просунулась в дверь голова Майка.
– Родная, нам надо идти…
– Женя… Господи, что происходит?.. – то ли смеясь, то ли плача, захлебывалась она. – Женя… Я такая пьяная…
– Я увезу тебя, – качая ее, как младенца, говорил Лесков. – Увезу далеко. Где никто нас не достанет, – повторял он свежевыдуманную считалочку и целовал мокрые, по-морскому соленые ресницы и веки. – Мы уедем в Лондон… Представляешь? Мы вместе выйдем на Тауэрский мост!..