Кэтрин казалось, что сердце ее сейчас выскочит из груди. Она не могла думать ясно, кажется, даже забыла, что надо дышать. Доминик сжал ее руки, прижал к своей груди, обнял крепко-крепко. Кэтрин почувствовала силу его мускулов, язык его показался ей шелковым, руки — нежными, как бархат, и одновременно жгущими, как огонь. Но жар его рук, его тела, прижатых к ее ногам мощных бедер не обжигал, а ласкал, заставлял ее всю трепетать.
Кэтрин застонала. Боже, так не должно быть, нет, не должно! Но доселе неведомая Кэтрин часть ее существа хотела его, хотела того, что должно было вот-вот произойти.
Руки ее обвили его шею, вначале осторожно, потом крепче, смелее. Сквозь туман, затопивший ее мозг, она все же различала его руки, сжимающие сквозь тонкую ткань блузки ее грудь, ласкающие ягодицы.
Но едва почувствовав его восставшую плоть, Кэтрин протрезвела, словно на нее вылили ведро ледяной воды. Она отскочила от Доминика; в глазах ее были возмущение и гнев. Размахнувшись, она ударила его по щеке.
Доминик ошеломленно отступил.
— Как смеете вы позволять себе подобные вольности?!
Так могла сказать графиня Арундейл, леди благородного происхождения и прекрасного воспитания, женщина с чувством собственного достоинства, которая, разумеется, ни за что не позволит какому-то цыгану целовать ее.
Доминик, прищурившись, смотрел на нее, потирая рукой горящую щеку.
— Я мог бы тебя за это побить, — заметил он, но в голосе его не было гнева — одно лишь разочарование. — И был бы совершенно прав.
— Так почему бы тебе не поступить в соответствии со своими желаниями, если только так ты можешь почувствовать себя настоящим мужчиной?
На губах его заиграла усмешка.
— То, что могло бы заставить меня почувствовать себя мужчиной, я только что готов был тебе показать, моя рыжая кошечка. Но сама ты сейчас тоже не ангелочком была.
Кэтрин покраснела как рак. Господи, ведь он прав! Почему она не остановила его? Зачем она вообще позволила ему себя целовать? Как могла она себя так вести? Кэтрин приходилось напрягать всю свою волю, чтобы не отводить взгляда от этих дерзких черных глаз.
— Да, вы правы. Я вела себя непростительно глупо. Надеюсь, вы извините меня. Я еще никогда… то есть я была несколько не в себе.
Брови Доминика поползли вверх. Какое-то время он приглядывался к девушке, словно что-то решая, а потом, тряхнув головой, улыбнулся.
— Ты продолжаешь удивлять меня, Катрина. Вот уж чего никак от тебя не ожидал, так это извинений.
— Тебе тоже не мешало бы извиниться.
В глазах его мелькнуло удивление, но он, продолжая предложенную Кэтрин игру, отвесил поклон.
— Прошу принять мои самые искренние извинения, миледи.
Он поднес ее руку к губам, едва коснувшись се, как того требовал принятый в высшем обществе обычай. Так мог бы вести себя кавалер в королевской гостиной.
— …боюсь, что это единственное, что мне остается, хотя, должен признаться, другой поцелуй доставил мне куда больше наслаждения.
Кэтрин не смогла скрыть улыбку. О, как она его понимает!.. Опомнись, Кэтрин! Не об этом тебе стоит размышлять. Она подумала о том, насколько он, сам того не зная, оказался близок к истине. «Миледи», — так он назвал се. И тут же укорила себя: какая из нее сейчас леди, и одета она как крестьянка, а уж манеры… Да, далеко ей сейчас до светских салонов.
Уповая на то, что Доминик не заметит ее вспыхнувших щек, она взяла предложенную руку и пошла с ним к вагончику. Поблизости горел костер. Единственный во всем таборе. Доминик остановился у самой кромки светового круга. У костра, скрестив на груди руки, стояла молодая черноволосая женщина. Казалось, она ждала их.
— Добрый вечер, Яна, — любезно поздоровался Доминик, но от Кэтрин не ускользнули нотки раздражения в его голосе.
— Так, значит, это та гаджио, которую ты купил у Вацлава. Какой же я была дурой, что не поняла этого.
— Это Кэтрин, — спокойно ответил Доминик, и Кэтрин невольно почувствовала к нему благодарность за то, что он назвал ее настоящим, английским именем, а не тем, которым ее звали в таборе. Дураку было ясно, что у этих двоих есть повод для выяснения отношений. В глазах и позе женщины читалась нескрываемая угроза, вот-вот готов был разразиться скандал.
— Кэтрин, — повторила Яна. Столько ненависти и презрения было в голосе цыганки, что по спине у англичанки прокатился неприятный холодок. — Не слишком ли пышное имя для грязной шлюхи?
— Нагляделась? — спросил Доминик у женщины. — Так иди к себе.
— Без тебя? Нет уж. Пойдем со мной, и я подарю тебе наслаждение, какое дарила каждую ночь, с тех пор, как ты вернулся к нам.
— Ты с самого начала знала, что это когда-нибудь кончится.
— Верно. Ты из тех, кто любит разнообразие. Но ты умеешь ценить настоящих женщин. Эта драная рыжая кошка мне и в подметки не годится. Она никогда не согреет твою кровь так, как это делаю я. Ты только посмотри на нее: в чем только душа держится!
Яна была близка к истине, У Кэтрин от всего этого закружилась голова, она с трудом стояла на ногах. Кто эта цыганка? Жена Доминика? Его возлюбленная? Что случилось? Он как-то обидел ее?
— Я позабочусь о том, чтобы ты жила хорошо, можешь не беспокоиться.
— Ты ведь привык откупаться, не так ли, Доминик? Заплатил и считаешь, что свободен!
— Я всего лишь забочусь о тебе.
— Ты думаешь, что победила, — воскликнула цыганка, обернувшись к Кэтрин. — А вот и нет! Видит Бог, ты ему скоро надоешь, как надоела я.
Доминик шагнул к темноволосой женщине, сжав кулаки.
— С меня довольно, Яна! Иди в свой вагончик, пока я не потащил тебя сам.
Кэтрин переводила взгляд с цыганки на Доминика. «Ты надоешь ему, как надоела я!» Во рту стало горько. Доминик вернет ее в Англию, можно не сомневаться. Вернет, после того, как получит от нее все, что хочет. С удовольствием избавится от нее. Потом, после того как овладеет.
— Прошу вас меня простить, — произнесла Кэтрин как можно спокойнее (Боже, как иногда трудно держать себя в руках!), — но я устала и хочу спать.
Яна смотрела на нее с лютой ненавистью. Цыганка считала, что Доминик спал с ней, что она ему это позволила, мало того, согласилась с удовольствием! Краска стыда, унижения, досады залила щеки Кэтрин. Она рванулась вперед, и Доминик вынужден был отпустить ее.
— Поговорим утром, — сказал он ей вслед.
Яна стояла около лесенки. Кэтрин пришлось подойти к цыганке вплотную, чтобы забраться в вагончик. И вдруг Яна схватила ее за плечо, развернула соперницу к себе и с размаху залепила пощечину.
— Яна! — воскликнул, бросаясь к ней, Доминик.
Случись такое месяца два назад, Кэтрин бы только заплакала, но сейчас — дело другое. Схватив цыганку за волосы, Кэтрин дернула изо всех сил и ударила в ответ еще сильнее. Яна упала навзничь в грязь. Зеленые пышные юбки ее задрались до самых бедер, обнажая красивые точеные ноги.
— Не нужен мне ни он, никто другой, — прошипела Кэтрин. — Одного хочу: поскорее уйти отсюда, от всех вас, чтобы меня оставили наконец в покое.
— Врешь!
Яна встала и, хмуро глядя на Кэтрин, начала отряхивать грязь, сделала шаг назад, оступилась и снова упала в грязь.
Из тени появилась Перса.
— Что ты буянишь, Яна? — спросила она. — Девчонка ничего тебе не сделала. У моего сына своя голова на плечах. Ему решать, с кем проводить время: с тобой или с ней.
— Не вмешивайся, старуха.
— Иди домой, Яна, — тихо произнес Доминик. — Я хотел, чтобы мы расстались друзьями. Если ты уйдешь прямо сейчас, такое еще возможно.
— Я тебе не какая-нибудь гаджио, мной не покомандуешь!
— Иди в свой вагончик, — повторила Перса, — пока я не напустила на тебя порчу. Смотри, а то как бы тебе не лишиться своих чудных волос!
Яна подхватила руками отливающие синим роскошные волосы и попятилась.
— Ты всегда меня ненавидела. Но уж ни за что не подумала бы, что цыганка может принять сторону гаджио!
— Пошла вон! — крикнула Перса, вытаскивая из кармана юбки сморщенную цыплячью лапку. Длинные черные когти зловеще блеснули в свете костра. Яна, вскрикнув, бросилась наутек. Оглянувшись, она бросила Доминику:
— Ты еще поплатишься за то, что сделал! Ты отдашь больше, чем отдал за эту девчонку. Ты отдашь все!
Мелькнул зеленый водоворот юбок, мелодичный звон монист растворился в ночи. Цыганка пропала.
Доминик обернулся к Кэтрин. Девушка побледнела, ее слегка трясло.