Мэри Блейни - Твой пылкий поцелуй

– Капитан, у вас девочка!

Ближе к рассвету волнение в доме улеглось настолько, что его обитатели смогли, наконец, заснуть, но перед этим новоявленный член семейства был показан остальным родственникам.

Линетт и Гейбриел были тоже причислены к членам семьи. Мадлен, сияя, не уставала повторять, что радость момента начисто стерла все ее предшествующие переживания.

Наконец Гейбриел и Линетт решили, что им пора, и Гейбриел взял ее за руку.

– Почему бы нам не отправиться в дом на озере, где мы сможем посидеть на террасе и полюбоваться звездами, – предложил он.

– Вы это серьезно?

– Вполне. Я же сказал вам, что мы будем играть по вашим правилам, но лишь тогда, когда вы того пожелаете.

Неожиданно Линетт, миновав парадный вход, вошла в салон, который Мадлен использовала для приема гостей.

– Наверняка когда-нибудь в вашей жизни найдется место и для меня. – Гейбриел явно не собирался сдаваться.

Линетт неожиданно обернулась:

– Послушайте! Десять дней назад я получила письмо от человека по имени Адам Шоцко. Мама уже раньше говорила мне, что кто-то разыскивает миссис Страусе, но я и подумать не могла, насколько это интересно для меня. Оказалось, что жена этого человека увидела мои работы и показала их доктору Шоцко, после чего он разыскал меня, чтобы предложить мне работу: изготовление многослойных калек на базе рисунков Везалия. Вам знакома эта книга?

– Да, конечно.

– Шоцко хочет, чтобы я попробовала сделать прозрачные копии рисунков, и готов оплатить мою работу. Если результат окажется удовлетворительным, он закажет мне целую серию таких рисунков.

– Но это же чудесно! Искусство – это словно далекий отзвук чего-то, сотворенного прежде, не правда ли?

– Пожалуй, вы правы. Я собираюсь встретиться с Шоцко завтра или даже уже сегодня.

– Разве он уже здесь?

– Надеюсь, что да. Выполняя этот заказ, я несколько лет смогу содержать семью, а это очень важно для меня.

– В самом деле идеальное сочетание: вы делаете работу, которая вам нравится, получаете за это достойное вознаграждение…

– Да, это так, – ответила она с удовлетворением. Услышав шум колес подъезжающего экипажа, Гейбриел осторожно положил руку на плечо Линетт.

– Скоро вы с головой уйдете в работу, а финансовая обеспеченность гарантирует вашу независимость. Неужели пропала моя последняя надежда стать вашим покровителем и поддерживать вас? Неужели я совсем не тронул ваше сердце? – Линетт рассмеялась:

– Жаль вас разочаровывать, но мое сердце заледенело много лет назад так сильно, что до сих пор пребывает в этом состоянии.

– Но разве оно не оттаяло чуть-чуть хотя бы после того, как эта страшная война закончилась?

– Может, она и закончилась, но все доброе в моей душе было выплакано кровавыми слезами задолго до этого, и в ней остались лишь уродливые рубцы и шрамы.

Гейбриел не сомневался, что это было правдой, но не мог придумать, как отвлечь Линетт от горьких воспоминаний. Приступ неудержимой ярости охватил его.

– Я бы убил этого ублюдка Страусса собственными руками, если бы он не умер собственной смертью. Единственное утешение, что теперь он осужден навечно гореть в самом страшном круге Дантова ада.

Линетт покачала головой, но ничего не сказала, и Гейбриел продолжил:

– Вы не просто хорошая, вы редкостная женщина – благородная, верная, внушающая доверие, решительная, изобретательная…

– Перестаньте сорить словами, словно влюбленный дурачок, – решительно прервала его Линетт.

– Но я действительно хочу, чтобы вы были рядом. Почему бы вам не потребовать от меня вернуть вам всю любовь и все, чего вы так долго были лишены? И разве сами вы не хотите этого?

Линетт долго смотрела на него, затем отвернулась.

– Вы ошибаетесь, а ваши выводы из собственной болтовни ровно ничего не значат.

И тут Гейбриел неожиданно для себя взял ее лицо в ладони. Он ожидал, что Линетт оттолкнет его, но она и не думала этого делать.

– Поймите, я люблю вас, люблю каждую вашу частичку, даже самую колючую и сердитую. Любовь – это не тюрьма, Линетт, и я докажу вам это. А пока я готов ждать до тех пор, пока вы не передумаете. – Сказав это, он отпустил Линетт, и они в молчании направились к экипажу.

Вскоре Линетт с головой окунулась в работу. Эстер зазывала ее на ужин, а Клер просила поиграть с ней, но чаще всего ей приходилось отказываться. Почтальон регулярно приносил посылки, которые заказывала Линетт. Ее план состоял в том, чтобы, полностью отдавшись искусству, прогонять мысли о Гейбриеле Пеннистане. До поры до времени это срабатывало, но затем пришло известие, что он покинул Уилтонов.

Уехал? Не увидевшись с ней? Не попрощавшись? «Не будь дурой! – выругала она себя. – Ты же сама сказала ему, что все это безнадежно и бессмысленно, и он поверил тебе». Правда, это так не похоже на него – безропотно признать свое поражение…

Шоцко одолжил ей на пару дней свой экземпляр книги Везалия, и Линетт, трудясь так, что у нее едва не сводило руки от судорог, сумела скомпоновать общий дизайн в целом, а затем начала заказывать недостающие материалы.

Шоцко обещал ей отвечать на все возникающие вопросы, но теперь ей очень недоставало совсем другого человека.

Линетт писала письмо доктору, когда кто-то без разрешения вошел в студию.

– Дочка, я просто не знаю, что делать с дворецким. – Эстер с треском захлопнула дверь и уселась в ближайшее кресло.

– Я полагала, что ты уже нашла кого-то на это место…

– Да, у меня на примете есть человек, который отлично подойдет нам.

– Тогда в чем проблема? – Линетт изо всех сил старалась сохранять терпение.

– Он не сможет приступить к работе в ближайшие две недели.

– Мама, у нас не было дворецкого последние два года, и мы жили совсем неплохо.

– Да, но теперь мы можем позволить себе нанять человека. Кстати, Гейбриел Пеннистан предложил нам помощь, пока новый дворецкий не сможет начать работать, и собирается приступить немедленно, сразу по возвращении из Лондона, куда он отлучился по делам.

– Мама, он же лорд, брат герцога Мериона, а не дворецкий!

– Конечно, не дворецкий, но он помогает нам в тех делах, где мне одной не управиться.

– Нет, это не годится. – Линетт покачала головой. – Ты уверена, что приняла верное решение?

Эстер Гилрей выглядела скорее раздраженной, чем уязвленной.

– Да, моя дорогая, в отличие от того случая, когда я сдуру согласилась помочь тебе в этой дикой авантюре по спасению детей.

Это положило конец раздражению Линетт.

– Прости, мне жаль, что я так сказала.

– А мне нет. Знаю, я далеко не лучшая мать и совершила ужасную ошибку со Страуссом, но теперь я стараюсь исправить ее и стать матерью, которой не смогла быть раньше.

– Ты всегда была моей самой чудесной мамочкой!

– Это ты сейчас так говоришь. Но иногда наступают моменты, когда я чувствую, словно ты никогда не простишь меня и какая-то часть в тебе будет всегда ненавидеть меня за то, что я подбила тебя на столь неудачное замужество…

– Ох, мама, довольно! – Линетт опустилась перед Эстер на колени. – Ты согласилась принять меня обратно, когда я ругала и проклинала тебя; с тех пор я не слышала от тебя дурного слова и чувствовала себя любимым, избалованным ребенком.

– Спасибо, доченька. – Эстер смахнула слезу. – Я скажу тебе так: мне нелегко далось решение помогать тебе. Поняв, что это будет не краткосрочная договоренность, я отправилась посоветоваться с нашим викарием. Мы долго говорили, и, в конце концов, он меня убедил, что любовь может исправить все. Нет такого гнусного преступления, которого бы не простил Господь. Но если Иисус может делать это, то почему я не могу простить свою дочь и позволить ей простить меня?

Это было самое красноречивое выступление Эстер, и Линетт, чмокнув ее в щеку, встала.

– Лорд Гейбриел может выступить в роли дворецкого, если тебе так хочется, – вздохнув, произнесла она, – но пока он находится здесь, я по-прежнему буду проводить большую часть времени в студии, и не хотелось бы, чтобы он навещал меня. Ты меня понимаешь?

– Да, дорогая, разумеется. Но иногда я задаюсь вопросом, а слышала ли ты меня вообще…

Особняк Мадлен Уилтон казался тихим аббатством по сравнению с жилищем Эстер Гилрей. Дом Гилреев был гораздо меньше, но зато обитало в нем вдвое больше детей, которым всегда что-либо требовалось: внимание, еда, лечение. Двери постоянно громко хлопали, а к полудню пол был усыпан мячиками и игрушками, несмотря на то, что каждый вечер их подбирали и раскладывали по местам.