– Да не переживай ты так! ― поймал меня Валера в объятья. Чмокнув его в щеку, я продолжила нервно наматывать круги по квартире, слушая позитивные речи: ― Сейчас выйдешь на работу, вернешься на занятия, и станет спокойнее.
«Так обычно и бывает, не с первого же раза всё должно получиться», ― вторили сообщения от Алисы.
– Отпусти ситуацию, ты слишком напрягаешься, ― поддерживала мама.
А я всё надеялась, что моя карьера начнется так же легко и быстро, как оживление библиотеки.
И вот, наконец, ещё через несколько дней пришел ответ Жанны:
«Спасибо за помощь. Работать с вами не смогу».
Вот так и стало очевидно ― зря дергаюсь, я полная бездарность.
Последние дни зимних выходных я проводила дома. Валера, хоть и с трудом, но привыкал к моим перепадам настроения. Я старалась быть с ним милой или хотя бы вежливой, но выходило не всегда.
Минус проживания не в одиночестве ― некуда спрятаться. Рыдания под душем должны быть тихими, а красные глаза ― объясняться компьютером. За ним я действительно проводила всё время, когда не спала. Играла в вымышленную жизнь, читая и смотря фильмы, ничего о реальности я видеть, слышать и думать не хотела.
Скоро надоело и это, и я сбежала гулять по заснеженным паркам и греться с книгами в небольших кофейнях. Гулять Валера не любил, а потому я выиграла больше времени с собой ― на сомнения и на то, чтобы грызть себя. Жаль, рядом с домом парков и кофеен особо не было, и пришлось ехать в центр.
Когда я в плохом настроении, справляться с раздражением становится сложно. В эти моменты метро ― не аквариум, а камера пыток.
Куда едут все эти люди? Что им дома не сидится?
Ну вот, наступили на ботинок сзади, придется выползать из толпы и обуваться.
Зачем трясти пассажиров за плечо, и так ведь понятно, что я стою у дверей и собираюсь выходить?
Зачем стоять у дверей, если ты не собирался выходить?
Почему в любой очереди на эскалатор в метро находится человек, который фотографирует толпу?
Вот со мной едет компания «за тридцать», смеясь и жестикулируя, разговаривая так громко, что заглушает музыку в наушниках.
Потом ― ребенок, который без остановки ерзает по сиденью и роняет на меня свой бестолковый ярко-зеленый рюкзак.
Потом ― мужчина невероятных размеров, дышащий мне в макушку и с интересом изучающий мою книгу.
Наконец я оказываюсь прижата к паре лесбиянок. Таких классических лесбиянок: одна хрупкая, похожая на престарелую поэтессу, другая плотная, со стрижкой почти под ноль, по-хозяйски оглаживающая подругу по плечу, волосам и поправляющая пуговки на её кофточке. И такой интимной и неприличной мне кажется эта сцена, что я проталкиваюсь сквозь толпу, стою у дверей, не планируя выходить, наступаю на ноги пассажирам, скидывая с них туфли, пихая всех рюкзаком и тряся за плечо, когда объявляют мою станцию.
Осталось всего лишь вытерпеть пинок самокатом, несколько овец, застывших посреди пути, да стоящих вплотную ко мне на эскалаторе пассажиров, и я смогла вывалиться с толпой в сияющий снегом и украшениями центр и оглядеться в поисках кофейни, где можно погрустить.
Прекратить грызть себя не удавалось. Почему я решила, что талантлива, что могу участвовать в конкурсах, сниматься в клипах, собирать цветы и аплодисменты? Может, моя судьба ― работать день за днем, ужинать и ложиться спать, чтобы наутро всё повторилось? Я ведь стремилась к такой жизни, к покою, ждала стабильности.
Теперь покой выглядел для меня заключением, а жизнь ― серой и безрадостной. Поверив, что пение ― моё призвание, я не могла забыть и смириться. Творить же без публики ― совершенно бессмысленно. Как графоманить ― скорее жалко, чем поэтично. Да и можно ли это считать творчеством? Я не пишу песни сама, а лишь транслирую чужие, и то ― плохо.
Я боялась возвращаться на занятия вокалом после выходных. В моей жизни не всё так просто и радужно, как у красотки Кати, мне не предложат спектакль. Я лишь буду бесконечно стараться перед преподавателем, ожидая снисходительной похвалы. Светит ли мне отчетный концерт? Туда ведь берут лишь лучших.
Если бы у меня было много денег, чтобы записывать кавер-версии, покупая права (это ведь так должно работать?), и ещё ― на рекламу на всех ресурсах, тогда я смогла бы рассчитывать на десяток слушателей и, может, даже одного поклонника, непременно сумасшедшего, который обольет меня кислотой, поскольку я не буду принадлежать лишь ему…
– Прекрати ты себя накручивать, ― советовала мама. ― Уверена, ты всё сможешь, если не забросишь. Вот ― обещаю, мы с папой приедем на твой первый концерт.
– С папой? ― папа не выезжал из города уже много лет, предпочитая домашний уют. ― Ну ради этого точно стоит попробовать!
Выход на работу не слишком наладил настроение. Зоя хотела разузнать всё о первых занятиях, и я с трудом переводила разговор на её отношения с Германом, а она в свою очередь ― на рабочие вопросы.
Концерт в конце января пугал, и я понимала ― не вернувшись на занятия, не справлюсь.
Первая неделя на работе пролетела незаметно. В пятницу, собираясь гасить свет после заполнения каталога допоздна, я вздрогнула, заметив Анну Львовну в углу читального зала.
– Простите, не увидела вас сразу. Помешала?
– Нет, что ты. Люблю читать здесь вечерами в тишине. Чаю?
– Спасибо.
Она подвинула ко мне термос и упаковку одноразовых стаканчиков.
– Мне нужно бы к кошкам, но их характеры год от года всё хуже… Как и мой, впрочем. Потому иногда приятно отдохнуть от этих хулиганок.
– Это они вас? ― обратила я внимание на шрам на её руке.
Анна Львовна смутилась.
– Нет, это… молодость и глупость.
Сейчас, приглядевшись, я дала бы ей не больше сорока пяти, но внешность её уже подводила. Поджатые губы, морщинки на лбу, грустные и уставшие глаза.
– А ты что же не со своим молодым человеком?
Теперь смущена была я.
– У меня… сложный период в жизни, и я стараюсь не слишком его пугать. Одной сейчас быть проще.
– Не знаю, о какой ситуации идет речь, но скажу вот что. Я не помню ни одной из своих проблем в двадцать, а вот людей, которых потеряла ― помню. Отдаляясь и не позволяя ему пережить эту ситуацию с тобой, ты строишь стену, которая с годами будет лишь толще. Если, конечно, это не он тебя отталкивает…
– Нет, он всегда очень внимателен, даже слишком, к моим мыслям и чувствам.
– Так расскажи ему о своих переживаниях. Вместе всё легче пережить, не думаешь?
– Да, думала, пока была одна. Потом выяснила, что слишком привыкла к своему одиночеству.
– Во всем важна мера. Терять себя в отношениях ― дело не хорошее, но забывать о близких так же опасно. Обещаешь с ним поговорить?
– Спасибо за совет, я постараюсь. А вы… У вас есть хоть кто-то кроме кошек?
Она грустно улыбнулась.
– Я влюбилась очень поздно. До того времени уже успела вступить в серьезные отношения и отказать всем прочим ухажерам. Влюбившись, я держала чувства в себе до последнего, пока однажды утром не разорвала помолвку. Возлюбленному я нужна не была, а друзья и семья понять и принять моего поступка не смогли. Я привыкла быть одна, избегая бессмысленных однообразных вопросов, и не заметила, как перестала получать поздравления с праздниками. С матерью я помирилась перед её смертью, а друзей ловить было тогда поздно ― у всех семьи, многие живут в других городах. Анастасия Витальевна ― самый близкий человек для меня, хоть мы и общаемся исключительно в рамках работы. Она доверяет мне, знает, что на меня всегда можно положиться, и ценит это. Сейчас я думаю, что, попросив совета и разделив сомнения с близкими, я смогла бы укрепить отношения с ними. Многие из подруг нашли любовь уже после тридцати, некоторые в разводе, могла бы и я встретить кого-то, если не сидела бы дома… Прости, я утомила тебя? Давно никто ничего у меня не спрашивал.
– Что вы, совершенно не утомили! Мне так жаль!
– Право, не стоит. Я сама создала свою жизнь, о чем теперь жалеть. В последнее время я пыталась следить за модой, но усилия были тщетны, и я вернулась к привычному образу.
И правда, ярких свитеров я давно на Анне Львовне не видела, только вот мышиная окраска шла ей не больше.
– Думаю, вам было бы пошло платье цвета горячего шоколада или вишневое. Обещайте и вы мне, что поищете что-то элегантное к корпоративу.
– Попытка не пытка, после того молодежного образа я едва ли кого-то удивлю. Попробую.