— Триста одиннадцать — вышка… У нас ЧП.
— Вышка — триста одиннадцать. Что случилось?
— Еще непонятно. Мы услышали грохот, у нас разгерметизация салона. Черт… — выругался Артур. — И, похоже, у нас остался один двигатель!
— Триста одиннадцать — вышка. Горит ли сам самолет?
Бл*дь!
Еще бы он знал!
— Артур Михалыч! — заглянула в кабину белая, как мел, бортпроводница, — там… там двигатель… Его просто оторвало! Мелкие осколки пробили фюзеляж и один из иллюминаторов.
— Триста одиннадцать — вышка! Мне докладывают, что мы лишились части самолета. Разгерметизацию подтверждаю.
— Вышка триста одиннадцать. Горит ли самолет?
— Похоже, что нет. Запрашиваем экстренную посадку! Идем на одном двигателе, — повторил Артур, проверяя показания приборов.
— Там паника. Ранено несколько человек, — едва не плакала Леночка…
— Оказывайте первую помощь, и повторяете очередность действий при экстренной посадке! — рявкнул Артур. — Триста одиннадцать — вышке. Пришлите медиков на аэродром. У нас пострадавшие на борту.
Казалось, что напряжение сковало все тело Артура. Но паники не было. Было четкое понимание того, что если он не справится, то унесет с собой сто сорок шесть жизней. Сто сорок шесть жизней зависели от его мастерства, и еще тысячи других ему неподвластных факторов.
Сглотнув, Артур снова сверился с приборами, которые показывали, что за каких-то пять минут они снизились с десяти тысяч метров до трех тысяч. Управление лайнером осуществлялось только за счет одного двигателя. При таком раскладе крен был неизбежен. Не дай бог, боковой ветер — и все. Копестиренский это прекрасно понимал. От невероятного напряжения, в попытке выровнять машину, пот струился по лбу и стекал по желобку позвоночника. Форменная рубашка была мокрой — хоть выжимай.
— Вышка — триста одиннадцать… Снижайтесь до относительной высоты семьсот метров.
— Снижаюсь до семисот метров. Подтвердите давление девятьсот девяносто восемь.
— Вышка — триста одиннадцать… девятьсот девяносто восемь. Подтверждаю.
— Триста одиннадцать — вышка, запрашиваю курс!
— Вышка — триста одиннадцать. Влево двести восемьдесят.
— Вас понял. Влево двести восемьдесят. Андрей, — Копестиренский кивнул на панель, и второй пилот понял его с полувзгляда.
— Вышка — триста одиннадцать, заход по ИЛС1 к ВПП2 двадцать два разрешаю! Сообщите захват курсового маяка3!
— Триста одиннадцать — вышка. Захват маяка подтверждаю. Запрашиваю метеоданные.
— Вышка — триста одиннадцать. Приземный ветер двести тридцать градусов. Ветер восемь. Порывы двенадцать.
Переговоры по правилам международных авиаперелетов велись на английском, но обе стороны понимали друг друга прекрасно. Их действия выглядели максимально слаженно в текущей ситуации. Артур был удовлетворен работой наземных служб. Хотя напряжение такое, что, кажется, еще вот-вот, и у него оторвется тромб, или случится инфаркт. Сердце колотится в горле, его глухие удары оглушительно громко стучат в ушах.
— Дамы и господа, — тихим спокойным голосом говорит Артур, — наш самолет совершает экстренную посадку в аэропорту… Просьба не расстегивать ремни до полной, я повторяю: до полной остановки самолета.
Ему ни в коем случае нельзя допустить панику на борту. Если не получится сесть, как надо… Если придется экстренно эвакуироваться — паника — худшее из зол. Артур очень рассчитывал на то, что девочки-бортпроводницы справятся.
Их главная опасность — крен и боковой ветер. Копестиренскому с большим трудом удается удерживать самолет, но при таких условиях — это не может продолжаться бесконечно. В момент приземления задевает крылом полосу. Чувствует толчок. Слава богу, не слышит криков. Скорость гасится нехотя. Движение лайнера по взлетной растягивается до бесконечности, на кончике которой — неизвестность. Нервы натянуты до предела.
— В салоне возгорание! — докладывает бортпроводник Леночка и выбегает прочь. К ним уже несутся пожарные расчеты и кареты скорой помощи. Машина замирает. И только потом Артур встает и выходит из кабины. В нос ударяет запах гари, в уши — крики и стон. Это ад. Настоящий ад… В котором бушует пламя. Артур кричит изо всех сил:
— Говорит командир корабля Копестиренский! Аварийные трапы спущены! У каждого эвакуационного люка, кроме люка над левым крылом, находятся члены экипажа, которые вам помогут. Следуйте по стрелкам, согласно ранее проведенному инструктажу!
Очаг возгорания был не слишком большой и находился далеко от топливных баков, Копестиренский очень рассчитывал на то, что пожарным удастся справиться с огнем.
— Сюда! Сюда! — он помогал бортпроводникам, выталкивал дезориентированных пассажиров на надувной трап, пока в салоне никого не осталось.
— Артур Михайлович! Там мать с дочкой! Она, похоже, в ступоре… И тяжело раненный!
Артур кивнул и бросился в хвостовую часть. Там тоже были выходы, но женщина и правда обезумела. Его девчонки бы с ней не справились. Малышка лет четырех громко плакала, растирая по лицу чумазые слезы. Аварийное освещение мигало, готовое сдохнуть в любую секунду.
— Артур! Надо уходить, — крикнул второй пилот.
Копестиренский кивнул, подхватил девочку на руки, дал пощечину ее матери, в отчаянной попытке ту отрезвить, и буквально силой вытолкнул их к эвакуационному люку. Схватил кислородную маску, сделал несколько жадных вдохов. Он надышался угарным газом за те бесконечные сто восемьдесят секунд, что прошли с начала эвакуации. Голова кружилась. Перед глазами плыло. Артур замер на мгновение, концентрируясь, опустил веки. А когда снова открыл глаза, встретился взглядом с выцветшими, пустыми от боли глазами пожилой женщины. Рядом с ней в кресле, неестественно склонив голову набок, сидел дородный мужчина. Возможно, супруг. Артур приложил пальцы к пульсу и выругался:
— Ему уже не помочь. Пойдемте.
— Не могу, капитан. Мне повредило ноги какой-то штуковиной, влетевшей в иллюминатор.
Артур склонился над женщиной. Она была серьезно ранена, но кто-то уже наложил ей повязку, которая, впрочем, промокла от крови. Стараясь действовать максимально осторожно, Копестиренский отстегнул ремень и попытался поднять бабульку. Но та была далеко не худышкой, а он едва шевелился от усталости.
— Уходим, командир!
— Помоги!
— Твою ж мать! Ну, что ж ты за планочный такой?!
— Помоги, нас уже потушили. Где эти чертовы спасатели, мать их?!
— Берегут свои жопы, боятся — рванет! Ты как не знаешь, — пыхтел Андрей, таща подвывающую женщину по задымленному проходу. Кое-как спихнули ее по надувному трапу и, уже не помня себя, сами скатились вниз.
Вой сирен оглушал… Господи, почему так громко? Он то проваливался в вязкую жижу, то вновь выплывал на поверхность.
— Сколько жертв? — спросил, с трудом ворочая языком во рту.
— Пока ничего неизвестно, командир. Отдыхайте…
Разве он мог? Разве он мог не думать о тех ста сорока шести пассажирах? Разве мог не анализировать раз за разом каждое свое действие, каждую отданную команду? Не ошибся ли? Все ли инструкции выполнил? Мог ли справиться лучше? Все ли учел? По до звона натянутым нервам вопросы — один за другим. И снова, и снова. Еще, и еще. До сумасшествия прокручивая в голове.
Над ним суетились. А Копестиренский то и дело порывался встать. Только тело не слушалось.
— Пожалуйста, не шевелитесь. Нам нужно поставить вам капельницу…
слышал обрывки разговоров: ожог, но не страшный, а вот потеря крови критическая. У него? Потеря крови? Глупости какие… пошарил рукой в попытках обнаружить ранение. Но та едва шевелилась. А боль… чертова боль волной разливалась по всему его телу. Завязывала тугие узлы, натягивая звонкие струны…
— Отключился…
***
ИЛС1 (ILS — Instrument Landing System) — это система инструментального захода современных самолетов на посадку, базовое название — курсо-глиссадная система, хотя в русском языке систему часто называют просто ИЛС.
ВПП2 — взлетно-посадочная полоса.
Захват курсового маяка3 — (моими словами, поскольку, если объяснять это с физической точки зрения, один черт ничего не будет понятно) — курсовой маяк излучает некий сигнал. Данный сигнал является узконаправленным на глиссаду, по которой самолеты заходят на посадку. Когда оборудование самолета захватывает этот сигнал (видит его на своих приборах), это означает, что самолет находится вблизи посадочного курса.