Настасья Карпинская - Ты – мой воздух

– Ник! – Игорь идет позади. – Постой! – надеваю пальто, оборачиваюсь к мужчине.

– Какого черта ты творишь? Зачем это все? Мне не пятнадцать. Я знаю, куда это все ведет. И не говори, что не понимаешь. Хватит! Ничего не будет! Я не из тех, кто скачет из койки в койку в отсутствии мужа. – Игорь подходит почти в плотную ко мне, и мне приходится сделать шаг назад, прислонившись спиной к колонне.

– Я слишком хорошего мнения о тебе, чтобы так считать.

– Тогда держись подальше от меня.

– Ты действительно этого хочешь?

– Да.

– А твое тело говорит обратное, – он склоняется, опаляя своим дыханием кожу на щеке, обхватывает губами мочку уха. Парализующая волна дрожи проходит через все тело. Я выдыхаю и забываю вдохнуть воздух. Замираю всем телом. Ноги словно приросли к полу. Меня трясет он его близости. На мгновение просто забываю, где я нахожусь.

– Дыши, Ник, – Игорь произносит почти шепотом на ухо и немного отстраняется. Я делаю, наконец-то, вдох. Как мне кажется, это получается чересчур громко. Облизываю пересохшие губы. Вижу, как взгляд Игоря скользит к ним. Черт! Нет! Нет! Нет! Выскальзываю из рук Игоря. Хватаю свою сумку и выбегаю из кинотеатра. Слышу, как Игорь окликает меня. Не поворачиваюсь. Сажусь в машину и с диким визгом шин выезжаю с парковки.

Всю дорогу до дома меня трясет. Даже рука пару раз слетает с руля, поэтому еду я около 50 км/час. Пытаюсь успокоиться. Медленно вдыхаю и выдыхаю, но не получается. Подъезжаю к дому, открываю с пульта гараж. Заезжаю внутрь, при этом сбиваю бутылки с незамерзайкой. Черт! Роняю голову на руль. Что я творю?

Выхожу из машины на ватных ногах. Принимаю горячий душ и забираюсь в кровать. Сон не приходит. Стоит только закрыть глаза, и сразу все мысли возвращаются к Игорю. Ворочаюсь в кровати еще какое-то время, пока не проваливаюсь в тревожный сон, в котором чьи-то мужские руки блуждают по моему телу, даря сладкое наслаждение.

***

Стою еще пару минут, как истукан у входа в кинотеатр. Сорвался, знаю. Зачем к ней полез? Какой черт меня дернул? Съездил, бл*ть, к Артему. Крышу сносит рядом с ней напрочь. И не только крышу, в штанах до сих пор тесно. Как юнец зеленый в пубертатный период. Внутри сейчас такой винегрет. Сажусь в машину. По пути в клуб к Артему выкуриваю, наверное, пол пачки сигарет. В клубе оседаю у друга в кабинете с бутылкой коньяка. Хочется надраться до лежачего состояния. Но, как назло, крепкая жидкость вливается в меня, словно чай. В голове нет даже легкого опьянения. Мысли льются, как еб*ный водопад, и все о ней. Даже треп Артема не может отвлечь. Темыч выходит решить какие-то вопросы по напиткам в баре, я остаюсь один в кабинете. Прикрываю глаза. Ненависть к самому себе все разрастается внутри. В каком возрасте обычно люди осознают правоту родителей? Наверное, у каждого по-своему это происходит. Вот, а меня накрыло это понимание сейчас. В тридцать шесть лет осознал, что мать была права.

Я был единственным ребенком и до 15 лет не понимал, почему мать относится ко мне, как к пустому месту. В основном я был предоставлен сам себе. У нас не было никогда разговоров по душам. Элементарной материнской ласки я тоже не видел. Даже скупого поцелуя в макушку никогда не было. И как бы я не пытался заслужить ее расположение, все было впустую. Лет в тринадцать я ввязался в плохую компанию. Ростом, да и внешне, я выглядел намного старше своих лет. Поэтому и друзья были намного старше со взрослыми, не совсем законными делами. В один из дней, возвращаясь с очередной разборки с разукрашенной физиономией, нашел свою мать в ванной с перерезанными венами. Думаю, не многие знают, какого это вытаскивать в 15 лет свою мать из ванны с располосованными лезвиями руками. Она была уже без сознания. Но дыхание было ровное. Вытащил, крепко перемотал руки бинтами. Ринулся к телефону, но отвлек ее стон. Мама приходила в себя. Именно в тот момент впервые она обняла меня. Прижала меня слабыми руками к себе и расплакалась.

Что может зеленый пацан понять в такой момент? Вот и я все не понимал, но то, что в тот момент почувствовал и осознал, осталось со мной на всю жизнь.

Позже мы сидели на кухне, впервые вот так, по-домашнему. И даже с какой-то теплотой и доверием глядя друг на друга. Отпаивал маму горячим сладким чаем и слушал, ловил каждое ее слово.

«Мне было 23, я была замужем за очень хорошим человеком. Он заканчивал кандидатскую, преподавал в институте. Можно сказать, повезло, я же детдомовская была. Родителей не знала никогда. Но вот с детьми у нас с Константином как-то не получалось. Я работала на почте, и в один из обычных вроде бы дней познакомилась с мужчиной. Высокий, статный, широкоплечий, красивый. Сама не заметила, как влюбилась, а потом… А что потом? Да как в омут с головой. Сама не заметила, как все закрутилось. Я забеременела от него. Муж узнал. Скрывать такое было глупо, все равно все станет явным. Муж даже и не допускал мысли, что это его ребенок. Оказалось, что Константин не мог иметь детей. В общем, мы развелись. Грязно, с ссорами, криками, взаимными оскорблениями. А мужчина тот женатым оказался. Непросто женатым, там еще и двое детей было. А в город он в командировку приезжал по работе. Как услышал о беременности, его как ветром сдуло. Так я больше его и не видела. Сложно было приходить в себя. Любила его, казалось, больше жизни. Потом родился ты. Роль матери-одиночки – незавидная роль. Приходилось работать за двоих, чтобы как-то прокормить тебя и себя. Ночами было хуже всего, хоть волком вой от обиды. Разлюбить его так и не смогла. Дура… Ненависть к нему смешалась с болью, любовью и жалостью к самой себе. Ты рос, а я смотрела на тебя и видела его. Видела того, кто разрушил мою семью, меня, мою жизнь и сбежал, как последний подлец. Жалела себя. И не понимала, что во всем виновата сама. Только я виновата. Я, сын, виновата во всем. Я позволила себе слабость и поплатилась за это с лихвой. Ты прости меня, я и перед тобой виновата. Наверное, больше, чем перед кем бы то ни было. Прости меня. Я на себя злиться должна, себя ненавидеть, а не на тебя. Ты ни в чем не виноват…»

Разговор длился долго, до самого рассвета. Мы то молчали, то мать снова рассказывала и рассказывала о своем прошлом, о моем отце. Просила прощение снова и снова. Я простил, сразу простил. Зла я никогда на нее не держал. Наверное, подсознательно чувствовал ее внутреннюю боль.

После того вечера маму как подменили: объятия, горячий ужин. Она не упускала момента, чтобы обнять меня, взять за руку, провести по волосам. Да и я, как изголодавшийся, тянулся к ней, к ее ласке, которой за пятнадцать лет почти не было. Спешил домой после школы, стал реже появляться в компании местной шпаны. В общем, стал примерным сыном и наслаждался этим. Каждой минутой, проведенной рядом с матерью, наслаждался. На мой день рождения она испекла торт. Мы пили чай, сидя вдвоем на кухне, ели торт, и тогда она подарила мне этот браслет, который ношу до сих пор. Конечно, за столько лет пришлось поменять ремешок. Но пластина с изображением волка осталась прежней. Не знаю, где она ее отыскала, тогда в магазинах было сложно с такими вещами. На обратной стороне пластины была гравировка «Будь верен делу и слову». Я сразу понял, что мать хотела мне этим сказать, какой смысл она вложила в свой подарок.

Матери давно нет на этом свете. Еще в армии получил телеграмму от соседки бабы Маши с похоронкой. Мать покончила с собой, прыгнула из окна. Вернулся из армии в пустую квартиру, бросил сумку и поехал на кладбище. В гости к единственному родному человеку.

Строил свою жизнь все эти годы, как мог и как умел, но браслет не снимал. Когда появились связи и деньги, нашел отца, но знакомиться не стал. Не видел смысла, да и сейчас не вижу. Пусть живет, как хочет. Больше 20 лет на тот момент прошло. Его не волновало, где и как живет его сын. Хотел бы – нашел. Поэтому навязываться я и не думал. Посмотрел на этого чужого, по сути, для меня мужчину издалека и поехал домой. Внутри и не дрогнуло ничего.

Вот и сижу сейчас с бутылкой коньяка, надираюсь, вспоминаю прошлое и пытаюсь не быть таким же мудаком, как собственный отец. А выходит у меня это ху*во.

Утром отдираю себя от кровати, можно сказать, в прямом смысле этого слова. Настроение на нуле. Раздражает все вокруг: звук будильника, шум чайника, случайно упавшее с крючка полотенце. Понимаю, что я почти на грани нервного срыва. В обед звоню Диме. Он не отвечает. Позже присылает смс, что скоро вылетает домой. Я этому рада, но что-то внутри словно щелкает. Тревога возрастает до такого уровня, что даже руки начинают дрожать. Выпиваю две таблетки успокоительного, но мне ни на грамм не становится легче. Мечусь по офису, как тигр в клетке. Вера молча приносит чай с ромашкой и ставит на стол. Я не просила, но, видимо, мое состояние не осталось без ее внимания.