Мария Акулова - Ты постучишься в дверь мою

Три месяца тому назад…

— Иван Николаевич, вы уверены? — двое мужчин стояли у забора и наблюдали за тем, как с каждой секундой все ярче разгорается пожар. Шале жалко не было, да и поздно жалеть уже…

— Да. Уверен, — один из «зрителей» смотрел на огонь. Спокойно, делая вдох за вдохом, выдох за выдохом, второй же смотрел на него. Сомневался… Дико сомневался в правильности всего происходящего, да только… его ведь не спрашивали о сомнениях…

— Но может… Может, другой выход есть?

— Нет, — он пресек на корню, глянул мельком, но будто резанул. Если бы был другой выход — он им воспользовался. Он сделал все, чтобы найти этот — другой — выход. — Ты помнишь, что нужно сказать ей?

— Помню, — один из мужчин скривился, второй же кивнул. — Что это правда все — вы с любовницей тут были…

— Именно.

— Но зачем?

— Чтобы возненавидела… Ей так легче будет… — а ему… А ему никогда больше легче не станет, кажется.

— Это жестоко…

— Думаешь, я не знаю? — Иван хмыкнул. Его вообще любить было чертовски сложно, удивительно, как она влюбиться умудрилась… А потом прощать-прощать, любить-любить, верить… Да только это уже вряд ли простит. — Просто сделай, как прошу…

Еще один кивок, а потом вновь два взгляда устремились на пожарище. Огненные блики отражались в радужках голубых глаз, жар доходил до лица, хотя расстояние было приличным… Иван моргал, дышал, казалось, умирал медленно душой, стараясь не думать, что ей пережить придется. Но так надо. Иначе у них ни единого шанса, а так… Один. Маленький. Когда-то. Если простит.

Его девочка, его любимая, его судьба. Ксюша. Ее побег. Его плен. Та, что обещала любить до последнего вдоха. Та, что сдержала обещание.

Вот только узнает об этом завтра.

А он… Свой последний вдох хотел бы сделать ее воздухом. Закрыл глаза, представил лицо… Сделал тот самый, последний… А потом началась новая жизнь. После. За его последним вдохом…

Сон…

— Вань…

— Мммм?

— Я люблю тебя. Ты знаешь, правда?

Вместо ответа — ухмылка.

— Почему молчишь?

— Потому что… Это удивительно, Ксень.

— Что?

— Что ты меня любишь.

— Почему удивительно?

— Я не идеальный принц для идеальной принцессы…

— Я тоже не принцесса, — сказала обиженным голосов, бросила мятежный взгляд, откатилась голая… В простыню завернулась, встала, начала комнату шагами мерить.

Его комнату — они вдвоем с другом снимали квартиру с первого курса. Ничего особенного, скромнее некуда. Кровать не двойная даже, они с Ксюшей и помещаются, только если сплестись телами… Да только так им не до сна обычно… Зимой холодно, летом жарко, ванная совсем не для нее… Кафель старый, обвалился местами, даже тумбочки нет, чтобы она могла свое белье кружевное не на пол бросить, а пристроить куда-то… То самое белье, вероятно, стоило, как ремонт незамысловатого санузла, но… у нее деньги были, а вот у него — нет. Ни папы богатого, ни мамы красивой. Сирота. Пробивной. Дерзкий. Шустрый. Бесшабашный. Но сирота. Бродяга, как его друзья звали еще с детдомовским времен за то, что сбегал при первой же возможности…

Она же… Дочка богатых родителей, принцесса, иначе и не назовешь. Тонкая, нежная, хрупкая, такая красивая… Кожа без единого изъяна, по голой спине волосы струятся — густые, темно-каштановые, профиль… Ваня каждый раз, как смотрел на нее, влюблялся. Гордячка, полна амбиций, умница… Ею хвастался отец. О ней мечтали десятки. Она досталась ему.

— А кто ты? — Ваня следом за ней встал, подошел, не стесняясь наготы, поймал новый мятежный взгляд, одной рукой подбородок поддел, голову запрокидывая, другой ту самую простыню выдрал буквально, она к ногам упала, теперь уже ее тело оголяя. Идеальное. Черт… — Ты принцесса, Ксень. Моя принцесса.

Она отвернуться попыталась, он не дал, губами в губы впился, спиной к шкафу прижал… Такому же, как все в комнате — старому, скрипучему, шершавому… Рывком приподнял… Она могла дальше сопротивляться, без сомнений, но…

Оплелась ногами, руками за шею ухватилась, послушно грудь подставила, позволяя языком ласкать, как ей нравится, как ему хочется…

Дыхание учащалось у обоих, Ксюша голову запрокинула, глаза закрыла, сглотнула…

— Я просто твоя, Вань… Не зови принцессой… — шепнула, он услышал, замер, дождался, пока почти трезвый взгляд на него устремит…

— Принцесса. Точка.

Во взгляде снова возмущение… Но ненадолго. Ведь его губы на груди опять, руки на талии, женское тело навстречу подается, и он прекрасно понимает, чего оно хочет. Дает, как может.

Сначала спиной в тот самый шкаф вбивая, потом позволяя стоны в подушке топить, следом — в его губы… И так взлетают. Вдвоем. Всегда вдвоем.

Бродяга и его принцесса…

* * *

Настоящее…

— Ксюш, все хорошо? — в ванную стучала мать. Ксюша же… Сжимала зубами полотенце, чтобы не слышен был вой. Ни к чему это. Ни ей жалость не нужна, ни матери ее имитация… — Ксюш, ты слышишь меня? — Нина снова постучала, прислушалась… Понятно было, что дочь в ванной, и это нормально, вероятно, когда на часах восемь утра, да только… За Ксению теперь всегда беспокойно было.

— Да, хорошо, мам… — она и сама не знала, как собралась, как три слова из себя выдавила, а потом сползла на пол, снова полотенце в зубы и рыдать. Рыдать потому, что… Ваня снова снился. Три месяца уже, как нет, а он… Так реально. Так ощутимо. Так… жестоко.

Любил ее, она его любила. Им по двадцать с небольшим было. Еще студенты, однокурсники, вернулись воспоминания о том, как все началось. Его съёмная квартира дурацкая, в которой ни условий, ни уюта, хозяйка-идиотка, зато… Оттуда самые сладкие воспоминания. Оттуда первый раз. Оттуда признание первое. Оттуда предложение. Оттуда любовь…

— Спускайся, завтрак ждет уже… — Нина сказала, помедлила пару секунд, а потом в ванной слышно было, как вышла из спальни.

Этого оказалось достаточно, чтобы Ксюша позволила себе небывалую роскошь — хоть немного… хоть чуть-чуть… порыдать без полотенца.

* * *

— Как спалось, моя родная? — Ксения Тихомирова спустилась к завтраку ровно через двадцать пять минут. Пять на поплакать, десять на горячий душ… в котором тоже можно мешать слезы с водой. Дальше сложнее — одеться, волосы собрать, глаза накрасить, губы… Надеть маску.

У нее все хорошо. Она жива.

— Хорошо, спасибо. А вам? — к матери подошла, поцеловала в щеку, к отцу — ответила нежной улыбкой на его, села на свое место, принялась имитировать аппетит…

— Да что-то кошмар замучил… Все снится, что ты плачешь и о помощи просишь… — Нина с тревогой на дочь посмотрела, та же только улыбнулась.

— Глупости, мам, забудь. На ночь ромашковый чай выпьешь — все пройдет, — Ксюша подмигнула матери, сделала большой глоток кофе… Не потому, что любит. Просто от вкуса еды на языке тошнить начинало.

— Ты в офис снова? — следующий вопрос уже отец задал. Игорь Станиславович Веремеев окинул дочь внимательным взглядом поверх газеты, приподняв бровь. Этот взгляд читался как: «я на тебя не давлю, но долго ты еще будешь тащить на своих плечах дело мужа и даже о помощи не попросишь?». И ответ у Ксюши был. Долго. Всю жизнь. Столько, сколько обещала любить его. Столько, сколько любить живого уже не сможет.

— В него. Дел много…

— Но Кирилл тебе помогает? — в разговор снова Нина включилась.

— Да. Кирилл помогает, спасибо ему…

— Еще бы… После всего, что его дружок натворил…

— Нина… — Игорь сказал тихо, но обе женщины поняли, что тему развивать не стоит. Нина на мужа раздраженно посмотрела, а Ксюша… допила в три глотка чертов кофе, из-за стола встала.

— Если что — звоните.

Вышла из столовой, холл пересекла, оттуда в подвальный гараж…

Когда машину заводила — руки тряслись. Пришлось делать несколько дыхательных упражнений, чтобы хоть какое-то самообладание вернуть. Чертова пара слов… Пара слов от женщины, которая должна ее чувствовать лучше всех, которая жалеть должна, которая понимать должна, а теперь…