– В гинекологическую клинику в западной части Мюнхена, – отвечает он.

Девушка разворачивается, смотрит на своего другого товарища и кричит:

– Эрнандес, дай мне дорогу и время. Томсон, позвони Брайану и сообщи о ситуации. Скажи ему, чтобы ждал нас через час там, где мы договаривались. А я позвоню Нэйлу.

Видя, что мне немного легче, Бьорн наклоняется и с серьезным видом спрашивает:

– Откуда взялась эта суперженщина?

Я начинаю хохотать. Я совсем не знаю Мэл, но мне нравится, как она руководит. Она так легко разговаривает на английском, как на испанском или немецком. Закрыв свой мобильный, она говорит что-то своему товарищу, затем поворачивается к Эрику и приказывает:

– Следуйте за мной. Я доставлю вас в больницу через двенадцать минут.

– Не нужно, – отвечает Бьорн, глядя на нее. – Я сам их отвезу.

– За двенадцать минут? – спрашивает она.

Ловко поднимаясь на ноги, наш друг бросает на нее взгляд, одергивает пиджак и, касаясь узла галстука, цедит сквозь зубы:

– За восемь, Женщина-Кошка…

Мы с Эриком переглядываемся. Меня разбирает смех. Это дуэль титанов. Тогда девушка улыбается, не устрашаясь присутствием такого типа, как Бьорн, озорно пробегает по его телу своим голубоглазым взглядом и говорит, надевая очки-авиаторы:

– Не смеши меня, Джеймс Бонд. – Затем, глядя на меня и Эрика, поясняет: – У вас три варианта. Первый – это я. Второй – это Джеймс Бонд. А третий – это ждать, когда приедет скорая. Решать вам.

– Я выбираю первый, – решительно отвечаю я.

Бьорн изумленно протестует, а она с победной улыбкой смотрит на Эрика и говорит:

– Иди за мной.

Эрик смотрит на меня, и я киваю. Он знает, что до больницы ехать около сорока минут, но я почему-то верю, что, если Мэл сказала, что мы туда доедем за двенадцать, значит, так и будет. Эрик берет меня на руки и бежит через весь торговый центр. Когда мы выходим, нас ждет впечатляющий «Хаммер». Садимся в него, и, когда Бьорн тоже собирается сесть в машину, девушка останавливает его и говорит:

– А ты лучше езжай на своем «Астон Мартине».

Тут же закрывает дверь, и «Хаммер» выезжает на всей скорости. Мэл смотрит на нас.

– Сейчас 16:15, в 16:27 мы будем на месте.

Боль возвращается. Она очень сильная, но мне удается ее сдержать. Эрик и Мэл заставляют меня дышать, и я с благодарностью принимаю их внимание, в то время как машина летит на всех парах и ни разу не сбавляет скорости.

Когда мы останавливаемся, слышу голос водителя:

– Мы приехали.

Эрик ударяется с ним руками и с широкой улыбкой шепчет:

– Спасибо, дружище.

Когда я выхожу из машины, у входа в больницу нас ждет Марта и, усадив меня на кресло, говорит медсестре:

– Предупредите родильное отделение, что приехала сеньора Циммерман. – Затем, глядя на меня: – Поехали, моя чемпионка, как только ты родишь, отпразднуем это в «Гуантанамере».

– Марта, не перегибай, – возражает Эрик, а я смеюсь.

Ко мне подходит Мэл:

– Сейчас 16:27. Я обещала, что довезу тебя сюда за двенадцать минут, и я выполнила свое обещание. – Я расплываюсь в улыбке, и она добавляет: – Была рада с тобой познакомиться, Джудит. Надеюсь, что все будет хорошо.

Крепко сжимаю ей руку и, не отпуская ее, говорю:

– Спасибо тебе за все, Мэл.

С очаровательной улыбкой она отвечает:

– Если у меня завтра будет свободное время, заеду познакомиться с Медузой, ладно?

– Будем очень рады, – отвечает Эрик с благодарностью.

– Возьмешь с собой Саманту? – спрашиваю я.

Мэл с улыбкой кивает. Через мгновение девушка садится в машину и исчезает. Мы входим в больницу, и меня сразу отвозят в родильное отделение, в очень красивую палату.

Приходит мой гинеколог и говорит, чтобы я не беспокоилась о будущем Медузы. Все будет хорошо. Затем она засовывает в меня руку и причиняет мне такую боль, что у меня искры сыплются из глаз. Проклинаю всех ее родственников. Эрик крепко меня держит и страдает вместе со мной. Женщина вынимает из меня руку и сообщает, снимая перчатки:

– Ты раскрыта на четыре сантиметра. – И, увидев мою татуировку, говорит: – Ну и ну, Джудит, какое у тебя сексуальное тату.

Я киваю головой. У меня все болит и вовсе не хочется улыбаться. Эрик взволнованно спрашивает:

– Доктор, все в порядке?

Она смотрит на него и жестом головы показывает: «Да».

– Все так, как должно быть. – Затем она ощупывает мою ногу и, дав мне успокаивающий шлепок, добавляет: – А теперь расслабься и попробуй отдохнуть. Я очень скоро к тебе вернусь.

Когда она уходит, смотрю на Эрика, и у меня дрожит подбородок. Увидев это, он быстро произносит:

– Нет, нет, нет, только не плачь, моя чемпионка.

Он обнимает меня, и я, чувствуя, что боль возвращается, возмущаюсь:

– Это чертовски больно.

Беру Эрика за руку и скручиваю ее с такой же силой, с какой у меня все сжимается внутри, но, несмотря на то что делаю ему больно, он не протестует. Он терпеливей, чем я. Когда боль стихает, смотрю на него и шепчу:

– Эрик, я не могу. Я не переношу боль.

– Ты должна это сделать, дорогая.

– Хрена лысого! Скажи, чтобы они уже сделали мне эпидуральную анестезию. Пусть они вытащат из меня Медузу, пусть сделают что-нибудь!

– Джуд, успокойся.

– А я не хочу! – кричу я вне себя от злости. – Если бы ты испытывал такую боль, я бы перевернула землю с ног на голову, чтобы она у тебя прошла.

Сказав это, понимаю, что я стала злой. Эрик этого не заслуживает. Крепко сжав его руку, притягиваю его к себе и, всхлипывая, шепчу:

– Прости… прости, дорогой. Никто в целом мире не заботится обо мне лучше, чем ты.

Он, не обращая внимания на мои ругательства, говорит:

– Успокойся, малышка…

Но мое ангельское и спокойное состояние быстро проходит. Боль опять возвращается, и я, выкручивая ему руку, цежу сквозь зубы:

– Боже мой… Боже мой… Опять начинается эта чертова боль!

Эрик вызывает медсестру и просит ее об эпидуральной анестезии. Женщина видит, что я в истерике, и сообщает, что не может мне ее сделать без разрешения врача. И я начинаю материться. Осыпаю матами абсолютно всех. Конечно же, по-испански, чтобы меня не поняли. С каждым разом боль становится сильнее, и я не могу ее терпеть.

Я – плохая больная…

Я – плохой собеседник…

Я – все наихудшее…

Эрик пытается отвлечь меня, приговаривая тысячу ласковых слов. Заставляет меня дышать, как нас учили, но я не могу. Я так сильно сжимаюсь из-за боли, что не понимаю, дышу я, пищу или матерю всех родственников больничного персонала.

Я потею…

Я дрожу…

Чувствую новый спазм…

Сжимаю руку Эрика, который подбадривает меня дышать.

Дышу… дышу… дышу.

Боль снова утихает. Но с каждым разом она возникает все чаще и становится все сильнее.

– Я умира-а-а-а-ю, – тяжело вздыхаю я.

Эрик вытирает мне лицо влажным полотенцем и говорит:

– Любимая, задержи взгляд на одной точке и дыши.

Делаю это, и боль стихает.

Но когда она возникает снова, я, предвидя, что он в энный раз скажет задержать на чем-нибудь взгляд, с силой хватаю его за галстук, притягиваю к своему лицу и рычу, вне себя от ярости:

– Если ты еще раз скажешь мне смотреть в одну точку, клянусь своим отцом, я выдерну твои глаза и прилеплю их к этой самой проклятой точке.

Он молчит. Он ограничивается лишь тем, что дает мне руку, когда я съеживаюсь на койке, умирая от боли.

Боже… Боже мой… Как больно!

Если бы мужчины рожали, то уверена, что они уже давно придумали бы, как выращивать ребенка в пробирке.

Открывается дверь, и я смотрю на врача с таким же выражением лица, как у девочки из фильма «Заклинание». Я убью ее, клянусь, что убью. Но она, ничуть не меняясь в лице, задирает простыню, засовывает опять в меня свою руку и, не обращая внимания на мой убийственный взгляд, говорит:

– Джудит, поскольку это твои первые роды, ты очень быстро раскрываешься. – Затем она поворачивается к медсестре и говорит: – Уже почти шесть сантиметров. Пусть придет Ральф и сделает ей анестезию. Да, уже! Кажется, этот ребенок спешит выйти наружу.

О да… эпидуральная анестезия!

Услышать эти слова для меня приятнее, чем оргазм. Чем два… чем двадцать. Я хочу килограммы анестезии. Да здравствует эпидуральная анестезия!

Эрик смотрит на меня и, вытирая мне пот, шепчет:

– Вот и все, любимая. Тебе сейчас ее сделают.