– Клянусь, я думала, что Эрик никогда от этого не оправится, – продолжает Марта. – Слишком много бед за такое короткое время. Две недели после похорон Ханны мы ничего о нем не знали, он просто исчез. Мы безумно волновались. Когда он вернулся, его жизнь стала сплошным кошмаром. Ему пришлось столкнуться с отцом и Ребеккой. Это было ужасно. И последней каплей стало то, что Лео, определенно негодяй, который жил с Ханной и Флином, сообщил, что не намерен заниматься малышом. Он вдруг перестал считать его своим сыном. Сначала мальчик очень страдал, но Эрик взял его под свое крыло. Он сказал, что займется им. Именно это мы и можем до сих пор наблюдать. А что касается рождественских праздников, я знаю, что ты права. Но Эрик сам разрушил эту традицию, когда в первый год отвез Флина на Карибы. На следующий год он сказал нам с матерью, что ему не хотелось бы большого праздника в эту ночь. Так и прошло два года. Поэтому мы с мамой привыкли строить свои планы.
– Серьезно? – потрясенно спрашиваю я.
Как раз в этот момент открывается дверь и маленький Флин обвиняюще на нас смотрит. Через мгновение он уходит.
– Черт! – ругается Марта. – Приготовься.
– К чему мне готовиться?
Опершись на косяк стеклянной двери, она улыбается:
– Он сейчас наябедничает Эрику, что мы здесь курим.
Я смеюсь. Наябедничает? Я вас умоляю, мы же взрослые люди!
Но я не успеваю досчитать до десяти, как снова распахивается дверь и мой дорогой немец, за которым следует его племянник, подходит к нам с устрашающим видом, а его голос не обещает ничего хорошего:
– Вы курили?
Марта не отвечает, а я киваю. С чего бы это мне лгать? Эрик смотрит на мою руку. Кривится и забирает сигарету. Меня это злит, но я спокойным голосом шиплю:
– В последний раз ты делаешь то, что только что сделал.
Его ледяной взгляд пронизывает меня насквозь.
– В последний раз ты делаешь то, что только что сделала.
Вокруг нас сгустился воздух.
Испания против Германии. Это очень скверно!
Я не понимаю, почему он злится, но зато понимаю, что меня это возмущает. Никто со мной так не обращается. Не думая ни секунды, беру со столика пачку сигарет и прикуриваю новую. Да ну тебя!
С отвисшей челюстью Эрик смотрит на меня. Марта и Флин наблюдают за нами. Через секунду Эрик снова забирает у меня сигарету и бросает ее в раковину. Ну уж нет. Этому не бывать. Беру следующую сигарету и опять прикуриваю. Он повторяет то же самое.
– Да будет вам! Вы хотите перепортить весь мой запас сигарет? – возмущается Марта, забирая свою пачку.
– Дядя, Джуд сделала что-то плохое, – не успокаивается мальчик.
У меня сжимается сердце, услышав такой противный детский голос, но, поскольку Эрик и Марта ничего не отвечают, сердито на него смотрю:
– А почему ты ябедничаешь?
– Курить – это плохо, – говорит он.
– Флин, послушай. Ты ребенок и должен держать язык за зубами…
Эрик прерывает меня.
– Не веди себя с ним как с ребенком. Джуд, он просто сделал то, что должен был сделать.
– Он должен был наябедничать?
– Да, – уверенно отвечает он. И затем, повернувшись к сестре, добавляет: – Мне кажется ужасным то, что ты куришь и побуждаешь курить Джуд. Она не курит.
Э, нет! Это не так. Я курю, когда выпью, и, не в силах промолчать, привлекаю его внимание и обиженно бормочу:
– Эрик, ты ошибаешься. Ты не знаешь, курю я или нет.
– Но я никогда не видел, чтобы ты курила, – угрюмо говорит он.
– Ты не видел, как я курю, только потому, что я не заядлая курильщица, – стараясь говорить спокойно, произношу я. – Но уверяю тебя, что иногда мне нравится выкурить одну-две сигаретки. Это была не первая и, конечно, не последняя сигарета в моей жизни, нравится тебе это или нет.
Он смотрит на меня. Я смотрю на него. Он упрекает меня. Я упрекаю его.
– Дядя, ты говорил, курить нельзя, а она и Марта это делали, – не унимается мелкий монстрик.
– Да замолчи ты, Флин! – говорю я, недовольная бездействием Марты.
С серьезным видом мой суровый немец замечает:
– Джуд, ты не будешь курить. Я тебе этого не позволю.
Еще чего, не дождешься! Мое сердце колотится с такой силой, что я понимаю, это может плохо закончиться.
– Послушай, мужчина, не выводи меня из себя. Ты мне не отец, и мне не десять лет.
– Джуд, не зли меня!
Меня рассмешило это его «не зли меня».
В этот момент моя улыбка, словно сверкающая афиша, предупреждает: «Берегись!» – и с насмешливым тоном я смотрю ему в глаза. Марта, я вижу, не может поверить своим ушам.
– Эрик, ты меня уже разозлил.
В этот момент появляется мама Эрика и, увидев нас, спрашивает:
– Что происходит? – Вдруг она замечает у дочери в руках пачку сигарет и восклицает: – О, прекрасно! Дорогая, дай мне сигаретку. Умираю, как хочется курить.
– Мама! – возражает Эрик.
С моих губ слетает улыбка, когда я слышу Соню:
– Сынок, эта невыносимая жена Винченсо вывела меня из себя.
– Соня, курить нельзя! – осуждающе говорит Флин.
Марта с матерью переглядываются, и дочь, не желая больше оставаться в кухне, берет мать за руку и тащит за собой упирающегося Флина:
– Пойдем что-нибудь выпьем… Нам это просто необходимо.
Когда мы остаемся в кухне одни, приготовившись к противостоянию, я говорю Эрику:
– Не смей со мной так разговаривать при посторонних.
– Джуд…
– Не смей мне что-либо запрещать.
– Джуд…
– Что ты заладил «Джуд» да «Джуд»! – в бешенстве взрываюсь я. – Ты заставил меня почувствовать себя маленькой девчонкой перед твоей сестрой и мелким ябедой. Да кем ты себя возомнил, чтобы разговаривать со мной в таком тоне? Ты разве не понимаешь, что вступаешь в игру на стороне Флина? А у игры этой простая цель – нас поссорить! Эрик, ради всего святого, твой племянник – это маленький дьяволенок, и если ты это не остановишь, то однажды утром он станет чудовищным человеком.
– Не преувеличивай, Джуд.
– Эрик, я не преувеличиваю. Для своих девяти лет этот ребенок преждевременно повзрослевший. Я… я в конце концов…
Приблизившись ко мне, Эрик обхватывает ладонями мое лицо и говорит:
– Дорогая, послушай. Я не хочу, чтобы ты курила. Всего-навсего.
– Ладно, Эрик, это можно понять. Но почему бы тебе не сказать мне, когда мы окажемся с тобой в комнате наедине? Была какая-то необходимость упрекать меня перед Флином, потому что он так захотел? Эрик, черт возьми! Трудно поверить, что ты, всегда такой умный, иногда бываешь таким глупым.
Отворачиваюсь от него и смотрю через стеклянную дверь. Я сержусь. Очень сержусь. На протяжении нескольких секунд я проклинаю все на свете, как вдруг чувствую, что Эрик становится у меня за спиной, проводит руками по талии, обнимает меня и кладет подбородок мне на плечо.
– Прости меня. Я сожалею.
– Вот и сожалей, потому что ты повел себя как полный козел.
От этого слова Эрик рассмеялся.
– И я рад, что я твой козел.
Мне хочется рассмеяться, но я сдерживаюсь.
– Мне жаль, что я повел себя так глупо и не понял тебя. Ты права. Я плохо поступил и пошел на поводу у Флина, который только этого и хотел. Ты меня прощаешь?
От его слов и в первую очередь от его объятий я таю. Я побеждена. Ну что ж… Пусть я мягкотелая, но только потому, что люблю. Настолько сильно люблю, что, без сомнения, чувствую: он хочет, чтобы я его простила. И тут моя злость улетучивается.
– Конечно, я тебя прощаю. Но повторяю: не смей мне больше что-либо запрещать, тем более на людях, понятно?
Я чувствую, как он кивает. Тогда я поворачиваюсь и сама целую его. Целую его страстно и пылко. Он приподнимает меня и прижимает к стеклянной двери, а его руки ищут, где же заканчивается платье, чтобы продолжить изучение моего тела. Мне хочется, чтобы он не останавливался. Мне хочется, чтобы он продолжил, но, когда я чуть ли не взрываюсь от наслаждения, я отстраняюсь от него и шепчу:
– Дорогой, мы в кухне твоей матери, а за дверью ее гости. Не думаю, что это подходящее место, где мы можем продолжить то, чего хотим.
Эрик улыбается. Опускает меня на пол. Я поправляю юбку моего очаровательного вечернего платья, и, когда мы идем в гостиную, он шепчет, заставив меня улыбнуться:
– Мне подходит любое место, если я с тобой.
Домой мы возвращаемся на рассвете. На улице грохочет гром и дождь льет как из ведра. Несмотря на то что мне невероятно хочется заняться с Эриком любовью, я веду себя сдержанно. Потому что знаю, что с нами будет спать преждевременно повзрослевший дьяволенок, и я ничего не могу с этим поделать.