— Ну, почему сразу без меня?! Куда я денусь? Я буду рядом, Саш, слышишь? Глаз с тебя не спущу.

— Тогда мне, наверное, нужна какая-то одежда. И зубная щетка и… — нет, она все-таки не выдерживает и начинает беззвучно плакать. Господи боже мой.

— Алла Яковлевна, давайте оформлять, — слышу уверенный голос брата. Он берет ситуацию в свои руки, пока мы с Сашкой пытаемся осознать, что произошло. Практически тут же они тактично выходят. И мы остаемся одни.

— Сашка, Саш… Ну, ты чего ревешь? Это же такое счастье. Тебе-то и нервничать нельзя, прекрати.

— Счастье. Да… — всхлипывает. — Счастье.

— Ну, тогда тем более, зачем плакать?

— А если я не сумею выносить, а если…

— Тш-ш-ш! — прикладываю палец к её бескровным губам. — Зачем бы бог дал нам ребенка, если бы планировал его забрать?

Мой вопрос Сашку озадачивает. И даже словно бы отрезвляет. Её взгляд проясняется, страх вытесняет какая-никакая осознанность. Она слабо улыбается и, вновь спрятав лицо у меня на груди, шепчет совсем мне непонятное:

— Если у нас будет ребенок, ты не уйдешь…

И такое в её голосе облегчение, что словами не описать. Оно настораживает меня уже тогда.

— Я и так никуда бы от тебя не ушел. Никогда.

Сашка что-то бормочет, тяжелеет в моих руках, кажется, окончательно дойдя до ручки. К счастью, благодаря Мише, палату нам выделяют довольно быстро. Даже не осмотревшись, укладываю Сашку в кровать. Её обкалывают, ставят капельницу, с трудом находя вену, и ненадолго нас оставляют одних. Я пересаживаюсь из кресла на край Сашкиной койки. Протягиваю руку и осторожно касаюсь рукой низа ее живота. Она такая худенькая, что моя ладонь как раз вмещается между тазовых косточек. Я пытаюсь осознать, что там, под кожей и мышцами, растет мой ребенок. Пытаюсь и… не могу. Мой ребенок — подумать только.

— Значит, ты считаешь, что моя беременность — дар божий?

Моргаю. Я-то думал, Сашка давно вырубилась. А она — нет.

— А как иначе, с твоим-то диагнозом?

— Я не знаю. С богом у нас сложились не самые лучшие отношения.

— Может быть, я вас помирил?

Сашка открывает глаза. Некоторое время смотрит на меня с непонятным выражением на лице, а потом запрокидывает голову и смеется. Я впервые за много-много дней слышу ее смех-колокольчик.

— Ты всегда был о себе крайне высокого мнения, Василек.

— Неправда. Я был очень скромным парнем.

— И это тоже, — задумчиво кивает головой Сашка и теперь уж точно проваливается в сон.

Целую ее в запавшую щеку. Ни жив ни мертв выхожу из палаты и с удивлением замечаю сидящего на стуле в коридоре брата.

— Ты почему еще здесь?

— Подумал, что тебе может понадобиться моя поддержка. На случай, если хочется нажраться, а не с кем.

Усмехаюсь. Прислоняюсь к стене, откидываю голову. И только в этот момент ощущаю, как же я замахался.

— Очень хочется. Но не могу.

— Что так?

— Да как обычно. Надо быть в форме.

Со дня на день произойдет передача данных, но мы до сих пор не знаем, через кого. По-хорошему, мне вообще следует заняться работой. Я так и планировал сделать. Но Сашка смешала все карты.

— Давай хоть домой тебя подброшу. Ты что-то совсем никакой.

— Это можно, — не стал я отрицать очевидное.

На стоянку спускаемся в тишине. Я ценю то, что Миша не задает мне лишних вопросов. Сейчас мне не хочется говорить. Потом я с головой уйду в работу и отсеку от себя любые эмоции. Но пока… Пока я могу насладиться своим тихим счастьем.

— Так, когда свадьба? — интересуется Миша, когда притормаживает у моего дома.

— Скоро. Как только я доведу до конца дело, над которым бьюсь.

Следующие дни я работаю на пределе человеческих сил. Бесконечные совещания, сводки, переговоры… Шифровки. Ради этого дерьма мне приходится идти на огромные жертвы. Я знаю, как нужен Саше, но не могу быть с ней. Всё какими-то урывками. Неудивительно, что она будто отдаляется от меня с каждым днем. Становится все печальнее. И это, пожалуй, хуже всего. Лучше бы она злилась, как любая нормальная женщина. А она… Она не злится, нет. Она замыкается в себе. И оттого, что я понятия не имею, о чем она там себе думает, я просто схожу с ума.

Где-то через неделю я вырываюсь к ней лишь под утро. Посещения сейчас, конечно, запрещены. Но по блату меня пропускают в любое время дня и ночи. Киваю постовой медсестре, плетусь через длинный коридор. Сашкина палата находится в тупике. Толкаю дверь. Свет выключен, зато фонари на улице горят так ярко, что он и не нужен. Без сил опускаюсь в кресло. Лбом упираюсь в край матраса. Удобного, ортопедического.

— Пришел? — Сашка сонно моргает. Сон смягчает её черты. Разбивает маску настороженности, которая к ней будто приклеилась. И я вижу ее прежней — до боли родной. А потом она стряхивает сон ладонями, и все возвращается. — Который час?

— Почти пять. Извини, что разбудил. Не мог вырваться раньше.

— Ну, конечно.

Черт! Она ведь понимает, чем я занимаюсь, так к чему этот сарказм в ее голосе?

— Саша, я знаю, что уделяю тебе преступно мало времени сейчас, но ты же дочь военного. И понимаешь, что бывают такие времена, когда… черт! Ну не могу я иначе. Как бы ни хотел.

— Ладно.

— Нет! Не ладно! Я же вижу, что ни черта не ладно! Ты мне можешь сказать, что происходит?

— Все хорошо. Правда… Я просто слегка волнуюсь, и мне… немного одиноко и страшно.

— И чего же ты боишься? Потерять маленького? Так ведь опасность миновала…

— Я, наверное, все-таки совсем пропащая, но, знаешь, я боюсь совсем не этого.

— А чего?

Она смотрит, будто не решаясь сказать, а потом все же тихо шепчет:

— Я боюсь, что он — то единственное, ради чего ты еще приходишь.

Веду рукой ото лба к макушке. Молчу, потому что, если начну говорить, не сдержусь. А она все-таки беременная. Сашка осторожно выбирается из постели.

— Ты единственная женщина, с которой я когда-либо хотел быть. Я не знаю, что мне еще нужно сделать, чтобы ты мне поверила.

— Не трахать других баб, пока я…

— Я никого не трахаю! — рычу я.

— Ну, конечно. А с той певичкой ты просто… — Сашка осекается на полуслове, вдруг осознав, что ляпнула. Но уже поздно! Чертовски поздно. Я ее услышал. Сигнал поступил в мозг.

— О какой певичке ты толкуешь?

— Это неважно, — тут же идет на попятный Сашка.

— Нет, важно! Откуда ты это узнала? — сощуриваюсь.

— Добрые люди просветили.

— И ты поверила? После всего… ты просто взяла и поверила чертовым сплетням?

— Нет, — шепчет она, опускает взгляд в пол и головой качает. — Нет. Я поверила своим глазам.

— Что это означает? Что ты хочешь мне этим сказать?

— Ничего! Я вообще ничего не хочу… Только чтобы ты остался… Со мной. — Губы Сашки начинают подозрительно дрожать, лицо кривится. Мое сердце рвется к ней. Но в то же время в голове звенит тревожный колокольчик. Я чувствую — вот оно! Подсказка, которую я искал так долго.

— Саша! Посмотри на меня! Это очень важно… Я не спал ни с кем, кроме тебя, клянусь. Ли — это мое прикрытие. Вспомни, кто я… Ну?! Или ты думаешь, я могу свободно перемещаться по миру, не вызывая подозрения? 

Сашка опускает взгляд, но тут же его вскидывает. Теперь у нее не только губы дрожат, у нее дрожит подбородок, дрожат руки, тело дрожит. И вся она будто соткана из этой дрожи.

— Как ты вообще могла поверить… — тут уж мне не хватает дыхания. Замолкая, жадно хватаю воздух. А пока прихожу в себя, Сашка сгребает телефон с прикроватной тумбочки, пробегается по экрану пальцами и сует мне под нос фото…

— Откуда оно у тебя?

—  От Жданова. Он сначала наговорил мне всякого. Я не поверила. И тогда он это прислал…

Колесики в моей голове начинают крутиться с бешеной скоростью. Тут и личное, и рабочее — все сплетается. Я судорожно вспоминаю расположение гостей в посольстве, где кто стоял, кто мог сделать это фото. То, что Жданов по уши в дерьме, я уже не сомневаюсь, но через кого он ведет передачу данных?

— Саша, ты сейчас должна вспомнить! Говорил ли он тебе когда-нибудь о каких-то своих контактах или связях в ***?

— Я не помню… Ты же знаешь Жданова, он постоянно чем-то хвастается, а впрочем, подожди… Кажется, у меня есть одна идея!