— Она была в парике? — спросила сразу.
— Кто? — переспросил он и выругался: — Чёрт! Юлька, ты опять за свое! Только не начинай, я прошу…
— Я не собираюсь читать тебе нотаций! Просто спросила «она была в парике», это такой сложный вопрос?
— Я не знаю, Юль, честно, — в голосе усталость. — По виду вполне себе волосы.
— Ты не в состоянии отличить парик от настоящих волос? — начинаю я нервничать.
— Да на кой хрен мне сдались её волосы! — выпалил он, опомнился и завалил меня вопросами: — Что там, черт возьми, у тебя происходит? Парики, волосы, что за шпионские страсти? Ты где?
— Ничего не происходит, ладно, мне пора.
— Юля — Юль, — испугался он, что я нажму отбой. — Ты так и не ответила где ты.
— Я на родине отца, навещала тётку.
— У тебя всё в порядке, может за тобой приехать?
— Глеб, не болтай ерунды, я прекрасно доеду сама. Пока, — попрощалась я, нажала отбой и плавно тронулась.
Скорость не набирала, боялась пропустить дом. Отсчитала три, проехала ещё чуть и поняла — не тот. И по чётной стороне не нашлось нужного. Я проехала несколько метров вперед и развернулась. Миновала тёткин дом и снова отсчитала три. Остановилась, вышла из машины, осмотрелась и пожалела, что не уточнила у Валентины. Возвращаться не хотелось — вопросов не избежать. Уже начала убеждать себя, что этот дом мне абсолютно не нужен и тогда обратила внимание на проулок. Небольшой, совсем близко от тёткиных владений. Может «через три дома» это — образная фраза?
Очутившись в тупиковом проулке, поняла: фраза не образная, действительно через три, только буквой г. Два — если отсчитывать с этого ряда, а с примыкающей улицы дом стоял вторым и крайним. Определила его сразу, трудно обознаться, дом единственный выглядел нежилым. Заброшенные дома, как одинокие люди, и те, и другие — зрелище печальное. От него веяло пустотой и запустением. Обивка из досок почернела от осадков, местами наверняка и прогнила. Машину оставила в конце тупика, за ним начиналась лесополоса поредевшая, с обратной стороны теснённая высотками. Границы примыкающего участка обозначены едва живым штакетником, выглядывающим из сугроба. Подошла ближе и уставилась на окна: голубая краска на наличниках отшелушилась, оставив кое-где тусклые следы своего пребывания, стекла давно не мыты, мутные, особо ничего не разглядишь. На деревянных рамах налип снег, да и около дома его намело по колено, как минимум.
Я подумывала уехать, когда заметила узоры на крайнем окне: самое дальнее стекло частично покрыто изморозью. С печной трубы свешивалась снежная «шапочка». Если я хоть что-то понимаю в физике, то для создания таких узоров, нужна мало-мальски плюсовая температура в доме и худые, либо неправильно установленные рамы. Никакого дыма из трубы не наблюдалось, как и признаков того, что дом ближайшее время топили. Хотя и тут до конца не уверена, может, я просто в этом не смыслю. Я подошла плотнее к снежному валу, наваленному грейдером, и прогулялась вдоль него. У соседних домов проход заботливо расчищен, от этого валун прерывался, здесь же он шел плотной стеной, доходящей мне почти по пояс. Я забралась на снежную кучу, провалиться совершенно не опасалась — валун тверд, как крепостные стены.
Я на секунду зажмурилась и вновь открыла глаза, уставившись на ослепительно-белый снежный покров: в полуметре от того места где я стояла, совершенно отчетливо читалась тропа. Не хоженая-перехоженная, а совсем не широкая, про такие говорят «ослиная». Снег притоптан, по нему явно проходились не раз и возможно даже не один человек. Я направилась туда и осторожно ступила: покров чуть проваливался подо мной. Шла, стараясь ступать в твердые места.
Тропинка заканчивалась у двери, большей напоминающей ворота, за ними, похоже, крытый двор. Металлическая накладка, в петли висит огромный, ржавый замок. Я потянула руку к замку, он на удивление открылся — дужка оказалась просто сунута в паз. Сам дом наверняка заперт, а тут решили не заморачиваться, скорее всего, красть во дворе абсолютно нечего.
Свет внутрь двора попадал сквозь щели в досках, но я немного постояла у ворот, ожидая, когда глаза привыкнут к полумраку. Ворота прикрыла сразу, беспокоясь, что кто-нибудь любопытный обратит внимание и тогда мне придется оправдывать свой интерес. Через пять минут я была уже в сенях, тут источником света служило маленькое боковое окно, почти под потолком. Один из углов сеней завален хламом: старое металлическое ведро, алюминиевые, местами почерневшие кастрюли, в другом стопкой свалены толстенные тома. Я потянула обитую дерматином дверь — поддалась. Бешено застучавшее сердце заставило вернуть её в обратное положение. Меня здесь ждали.
Эта мысль обескуражила, лишила уверенности. Я замерла, прислонилась к двери и прислушалась, однако кроме шума в собственных ушах, больше похожего на беспокойное отстукивание маятника, ничего не услышала. Не к месту вспомнились ужастики, смотренные во времена юности. Сейчас по законам жанра с наружной стороны припрут ворота, а я окажусь в ловушке…
— Ой, всё! — воскликнула я вслух и попыталась образумиться: — Прекрати себя пугать, либо выметайся отсюда!
Вновь распахнула дверь и вошла. Выдохнула в пространство — дышалось с паром, но мне показалось в доме минус не такой отчаянный, теплее чем в сенях. Передняя соседствовала с кухней, оба пространства являли единой целое, лишь частично разграничивались печью. Шагнула к печи и прислонила руку — холодная. Некогда беленые стены посерели, местами обтрескались. Старенький «Зил» отключен, шнур лежит на нём же, сверху. За холодильником стол и пару табуретов, за печь заглядывать не стала, прошла дальше, в комнату.
Первое что бросилось в глаза — трюмо, зеркало которого завешано льняной тряпицей. Раньше она служила скатертью, сейчас больше напомнила половую тряпку. Комната оказалась просторной, с минимальным набором мебели, от этого смотрелась ещё больше, ещё не уютнее.
Всего комнат две. Проём в стене, без двери, вел из большой комнаты в спальню. Там стояла тахта, письменный стол, шкаф. На железной кровати с панцирной сеткой скручен матрас, прикрыт покрывалом. На доступных взгляду поверхностях ничего кроме пыли, никаких личных вещей, забытых безделушек. Я засомневалась имею ли право лазить по шкафам и чужим ящикам, да и в дом меня никто не приглашал, кстати. Вернулась в большую комнату и обнаружила источник тепла: масляный радиатор из пяти ребер воткнут в розетку, снизу горит красный огонек. Стоит совсем рядом с заинтересовавшим меня окном. Вот откуда эта изморозь на стекле. Уверенность, что меня тут ждали окрепла. Я поднесла стул ближе к радиатору, протерла его перчаткой и уселась, подвинув ноги ближе к теплу. Не скажу, что мне стало комфортнее, но руки улавливали легкий приток теплого воздуха.
Меня не заставили долго ждать, чего-то подобного я внутренне и ожидала, упрямо твердя себе: я не боюсь. Часы мобильника отсчитали четыре минуты до того, как открылась дверь. Она встала в проеме комнаты, оперлась плечом в косяк и с вызовом уставилась мне в глаза. На ней костюм; куртка и брюки, из тех что носят горнолыжники. Шапку она сняла и сунула в карман, волосы собраны в неизменный хвост на макушке. С минуту мы пялились друг на друга не мигая. Я не удивлена вошедшей, чего-то подобного и ожидала, удивилась лишь переменам, произошедшим с ней. Во взгляде, в вызывающем выражении лица, слегка кривящимся губам. Отнюдь не серая мышка — дерзкий, любопытный крыс скорее. Она втянула ноздри, кончик носа сделался ещё острее, подтверждая схожесть с грызуном.
— Всё успела рассмотреть, или я дала тебе слишком мало времени? — заговорила она первой. — Надеюсь успела насладиться? Самое интересное тут.
Вика показала пальцем на спальню, стянула с себя перчатки и прошла в спальню. В волнении я кусала нижнюю губу, а спохватилась почувствовав, что делаю себе больно. Со скрипом открылась створка шкафа, вскоре девушка вернулась, держа в руках стопку писем, перевязанных толстой, шерстяной ниткой. Бросила их на стол, отошла туда где стояла ранее и вновь подперла косяк. Отрезает мне выход?
— Это письма моей матери, адресата знаешь. Читай, — предложила она. Прозвучало почти приказом. — Может быть тогда узнаешь, что такое любовь.
— Ты заблуждаешься. Это не любовь, это безумие. — Мой голос спокоен и не дрожит, отмечаю я. Вике не нравится моя фраза или мое спокойствие, а может всё в совокупности. Она дергает губой и упрямо повторяет: