И вот в монастыре появилась эта женщина с ребенком, в сопровождении самого брата короля, великого наместника Севера Англии Ричарда Глостера. Герцог без колебаний вступил под своды обители, о чем ранее сестры-бенедиктинки и подумать бы устрашились, однако перечить ему не ста-ли. К тому же мать Евлалия, хоть и блюла посты и службы, была светской дамой и получила огромное удовольствие от трапезы и беседы с герцогом и его спутницей. Правда, леди Анна не принимала в ней участия и вскоре покинула застолье, удалившись в часовню.
Несмотря на устав святого Бенедикта и требование соблюдать молчание, сестры не могли отказать себе в удовольствии посудачить на счет вновь прибывшей, едва мать-настоятельница удалилась к себе. Все они были уже в преклонном возрасте, самой молодой, сестре Агате, было за тридцать, но уединение и посты не избавили их от любопытства. Таинственная протеже герцога Глостера вызывала жгучий интерес, более того – страх. Она прибыла из тех краев, где все погрязло в грехах, где на каждом шагу льется кровь, где сам Лукавый бродит среди христиан, ловя заблудшие души. Стоит только взглянуть на эту леди – а то, что она леди, они почувствовали сразу, – чтобы понять, что она познала ад уже здесь, в этой скорбной юдоли. И смиренные сестры, хоть и были полны участия и доброты, сторонились ее, ибо она пережила то, чего они были лишены и боялись. Она познала мир, и мир обратил ее в призрак без чувств и желаний.
Никогда еще монахиням Сент-Мартин ле Гран не приходилось видеть такой душераздирающей скорби, такого безысходного отчаяния. Бледная, безразличная ко всему, даже к своему дитяти, Анна была словно слепая. Естественно, девочка тянулась к монахиням, которые наперебой старались угостить ее незатейливыми лакомствами из монастырской кладовой, расчесать ей волосы, рассказать сказку. От Кэтрин сестры узнали, что прежде все они жили в замке в Пограничье, что на них напали шотландцы, ее отец и маленький брат погибли, а их с матерью увез добрый герцог Ричард.
В том, что герцог покровительствовал леди Анне Майсгрейв, было благо для монастыря. В лице Ричарда Глостера сестры разом получили защиту и от Болтонского аббатства, и от бродячих искателей легкой наживы. Леди Анна жила как мирянка в обители, хотя и носила одежду послушницы и почти не поднималась с колен у алтаря. Там она проводила большую часть своего времени. Лишь изредка ее навещал сам наместник Севера, и она покорно сносила его визиты. В остальном ее жизнь в обители отличалась от монашеской лишь тем, что леди Анна имела отдельное помещение, как и мать Евлалия. Ее дни проходили в посте и молитве, в ночных бдениях, спала она на грубых простынях и соломе, носила власяницу, подвергала себя бичеванию. Послушание, воздержание во всем, молчание. Если бы монахини не слышали, как порой она разговаривает с дочерью, они бы решили, что леди Анна – немая.
Сейчас, сидя у воды и подставляя лицо солнцу, Анна пыталась вспомнить то время. Это было как страшный сон. Она помнила лишь, что ночами подолгу не спала, и если не молилась о муже и сыне, то лежала, вспоминая свою жизнь с Филипом Майсгрейвом начиная с того дня, когда она, одетая мальчишкой, смеясь вошла в покои епископа Йоркского и увидела синие внимательные глаза незнакомого рыцаря, до того момента, когда она в последний раз прижалась к его остывшим губам и тяжелая крышка гроба скрыла его от нее навсегда. Она часто плакала в темноте, а позднее ее стали посещать кошмары. Она кричала и металась на своем ложе, маленькая Кэтрин просыпалась и испуганно плакала. Прибегала мать Евлалия. Ее келья находилась рядом, а спала она на удивление чутко.
– В чем дело, дитя мое? Что тебя мучает?
Анна дрожала, как в лихорадке.
– Я не могу найти его тела, матушка! О Боже! Я брожу с Филипом среди руин Нейуорта и ищу тело своего сына. Вокруг кровь, грязь, смрад. Копошатся на земле отрубленные конечности, поднимают головы трупы. Филип смотрит на меня насмешливо, а я вся трясусь. Пресвятая Дева! Я ищу это крохотное тельце, которое было изувечено взрывом. Мой мальчик! Рядом с отцом покоится лишь шлем, что был на нем в последний час, останки же смешались с плотью тех, кто штурмовал замок, и не в человеческих силах было отыскать его!
Анна рыдала. Мать Евлалия прижимала к груди ее голову, утешала. Слова ее звучали глухо, безобразная раздвоенная губа топорщилась.
– Плачь, дитя мое, плачь. Слезы – благодать Божия. И уповай только на Него. Ибо учит Он нас: призови Меня в день скорби, и Я избавлю тебя, и ты прославишь Меня.
Когда сестры-монахини после ночного богослужения возвращались в общую опочивальню, Анна оставалась стоять на коленях, не отрывая взгляда от тонкой свечи, что теплилась перед реликварием из чеканного серебра со святыми дарами внутри. Сжав на груди руки, она трепетно повторяла:
– Слава и хвала тебе, Мария Присноблаженная. Благословенна ты в женах, и благословен плод чрева твоего – Иисус, проливший кровь свою за грехи наши… Пресвятая Дева! Будь заступницей Филипу, ибо все, что ни делал он, он делал ради меня. Господь всемилостивый, будь добр к мужу моему и сыну, невинному и не познавшему еще греха!..
Часто, когда Анна возвращалась в свою келью, она находила ее пустой. Кэтрин убегала в общую опочивальню к добрым монахиням. Она боялась тяжких страданий матери, она уставала и мерзла в одиночестве, когда Анна проводила ночные часы в холодной церкви.
Порой Анна замирала, прижав к себе свое единственное сокровище – дочь Филипа, сестру Дэвида. Ей хотелось соединиться, слиться в одно целое со своей крошкой. Но Кэтрин раздражали эти молчаливые объятия матери. Она начинала ерзать, вырывалась и в конце концов убегала либо на кухню, смотреть, как сестра Геновева печет пирог, либо на стены обители, откуда с завистью наблюдала, как деревенские ребятишки шумной гурьбою рвут плющ и остролист для рождественских украшений. Девочка отчаянно томилась в заточении. Привыкнув к жизни в шумном замке, где она была маленькой госпожой и все счастливы были поиграть с нею, она испытывала глубокое разочарование оттого, что это чудесное путешествие завершилось столь печально. Порой она просила мать вернуться в Нейуорт, но леди Анна всякий раз при одном упоминании о замке заливалась слезами. Когда в Сент-Мартин наведывался герцог Глостер, она просила и его, чтобы он увез ее отсюда. Сэр Ричард в ответ мягко улыбался.
– Ты хочешь оставить маму совсем одну?
И когда Кэтрин начинала отчаянно мотать головой, он прибавлял:
– Будь умницей, Кэт. Ты должна быть поласковее с матерью и пореже напоминать ей о Гнезде Орла. И тогда однажды я возьму тебя с собой в Йорк или в Ноттингем, где по озерам плавают белые лебеди, и ты будешь кататься на белом как снег пони, которого я тебе подарю. Все мальчики и девочки захотят с тобой играть, и это потому, что ты станешь принцессой.
Герцог уезжал, а ее по-прежнему продолжали держать взаперти. Кэтрин снова скучала и преследовала мать Евлалию просьбами отпустить ее в селение. В конце концов настоятельница сама обратилась к леди Анне, но та пришла в неописуемый ужас. Больше всего на свете Анна боялась, что с ее крошкой что-нибудь случится. Именно поэтому ей казалось необходимым держать Кэт подле себя, за толстыми стенами, где ей ничего не угрожает.
В день Богоявления, когда окрестные крестьяне сошлись в монастырскую церковь на праздничную службу, Кэтрин была чрезвычайно оживлена и без устали болтала о чем-то в притворе церкви с деревенским мальчишкой. Однако во время трапезы вдруг стала подозрительно смирной, отказалась от праздничного пирога и необычайно рано ушла спать в общую опочивальню, куда в последнее время окончательно перебралась.
Ближе к вечерней молитве Анну разыскала перепуганная сестра Агата, сообщив, что у девочки жар, лицо ее опухло и покрылось сыпью и она никого не узнает.
Как ни странно, именно это новое горе словно бы пробудило Анну.
Осмотрев дочь, она повернулась к перепуганным монахиням и начала властно и твердо отдавать приказания, будто госпожа в собственном замке. Сестры засуетились, забегали, и даже не терпевшая посягательств на свою власть мать-настоятельница покорно отправилась выполнять ее распоряжения.
Монахини-бенедиктинки, согласно уставу, обязаны были заниматься врачеванием, поэтому в кладовых монастыря нашлось достаточно лечебных трав и снадобий. Сестры удивились, что Анна оказалась столь сведущей в медицине, но еще в большее изумление их привели та твердость и сила духа, что обнаружились в этой, казалось бы, совершенно сломленной женщине.