Дебора Моггак - Тюльпанная лихорадка

– Вы все утро шмыгали носом.

– Легкая простуда. Подхватила ее от своей служанки.

Мне не нужен его платок. Я вытаскиваю свой и промокаю нос. Художник подходит ближе, я чувствую запах краски и табака.

– Вы не очень счастливы, верно? – спрашивает он.

– Что вы имеете в виду?

– Вы не очень счастливы… что вам приходится позировать. – Он пододвигает стул. – Сядьте сюда, пожалуйста. Если поставить рядом это… и вот это…

Художник двигает стол. Он быстро ходит по комнате, переставляя мебель. Ставит сбоку глобус и, отступив, разглядывает его. Лицо сосредоточено. Кожаный камзол испачкан краской. А потом садится передо мной на корточки. Приподнимает край моего платья и обнажает туфельку с острым мыском. Стянув с головы берет, художник почесывает в затылке. Я вижу сверху его кудрявые волосы. Балансируя на каблуках, он смотрит на мою ногу и вдруг перемещает вправо, ставит на подставку и опять расправляет полы юбки.

– Такая женщина заслуживает счастья, – бормочет он.

Художник возвращается за свой мольберт. Говорит, что проведет три сеанса, а потом закончит картину в студии. Мой муж снова начинает разговор, рассказывая о своем знакомом, друге бургомистра, потерявшем целое состояние после того, как его корабль потопили испанцы. Голос Корнелиса эхом отдается в дальних комнатах. Я сижу рядом. Моя грудь упирается в полотно рубашки, бедра горят под нижней юбкой. Я чувствую свое горло, мочки ушей, пульсирующую кровь. Тело дрожит, но только из-за того, что я простужена. Вот почему мне нехорошо, вот почему я кажусь себе тяжелой и в то же время легкой как перышко.

Художник работает. Его взгляд скользит по мольберту. Когда водит по холсту кистью, мне кажется, будто она щекочет мне кожу.

Я лежу в кровати со своими сестрами. Я крепко зажмурилась, потому что он сидит рядом и смотрит на меня. Его красный язык высунут между зубов. Если я открою глаза, волк будет прямо здесь, передо мной, сидя на корточках у моей кровати. У меня сжимается сердце. Я бормочу молитвы… «Богородице Дево, радуйся…» Его жаркое влажное дыхание обжигает мое лицо. Я сжимаю ладонями свои маленькие груди. Бормочу все быстрее и быстрее, втайне желая, чтобы он приблизился.

– Я его люблю. Когда он меня трогает, меня колотит. Да что там, от одного его взгляда все внутри переворачивается! – Мария прислонилась к бельевому шкафу, прикрыв глаза. – Я готова кричать от счастья. О, мадам, клянусь вам, я буду любить его всю жизнь и у нас родятся шестеро детей. Знаете, почему? Сегодня я ела яблоко и думала о нем, а когда сплюнула зернышки, их оказалось ровно шесть.

Мария прижала к груди стопку белья. Она не хотела говорить, но признание вырвалось само собой. Кому она могла довериться, кроме своей хозяйки? В Амстердаме Мария знала только нескольких торговцев да своего милого – кроткого, нежного, смешного Виллема с его пропахшими рыбой пальцами.

– Я люблю его больше жизни.

София молча забрала у нее белье и положила в шкаф. Кот умильно терся о ногу Софии. Не дождавшись никакой реакции, он перебрался к ноге Марии. Потом снова вернулся к хозяйке, но женщины были слишком заняты своими мыслями, чтобы обращать внимание на кота.

Обе одновременно чихнули. Мария рассмеялась, но София сохранила рассеянный вид. Служанку это задело: она ждала, что хозяйка набросится на нее с нетерпеливыми расспросами. «Кто он? Когда ты с ним познакомилась? У него честные намерения?»

За окнами угасал день. София прислонилась к шкафу. Она напоминала куклу, которую посадили к дверце. На ней было то же шелковое голубое платье, в котором она позировала для портрета, только теперь на шее висел золотой крест. Хозяйка выглядела очень бледной: наверное, ей действительно было нехорошо, хотя она отказалась лечь в постель. Мария находила ее красивой и к тому же очень утонченной. Рядом с ней служанка казалась себе раскоряченной коровой. А сегодня хозяйка напоминала ей хрупкую фарфоровую статуэтку, которая может легко разбиться.

Мария никогда не отличалась любопытством, а счастье сделало ее и вовсе безразличной к другим. О своей хозяйке она ничего не знала, кроме того, что они были одного возраста – двадцать четыре года, – и отец Софии, печатник из Утрехта, рано умер, оставив семье огромные долги. Вот почему она вышла замуж за богатого купца. Мария считала Корнелиса скучным стариком, но была разумной и практичной. Человеку нужно выживать, а за это всегда приходится платить. Голландцы – нация торговцев, самая преуспевающая в мире, а ее хозяева просто заключили взаимовыгодную сделку. Молодость в обмен на богатство; плодовитость в перспективе за спокойную сытую жизнь. Мария считала, что это честный договор. В конце концов, несмотря на свою мечтательность и суеверность, в глубине души она оставалась простой крестьянкой, и ее ноги крепко стояли на земле.

И все же она была недовольна. Открыла хозяйке свое сердце, а что в ответ? Молчание. Служанка взяла охапку свежего белья и двинулась в спальню. София последовала за ней, чтобы помочь застелить постель: они часто работали вместе. На дубовом сундуке горело три свечи. Мария бросила белье на кровать и задула одну свечку.

– Зачем ты это сделала? – спросила София.

Мария пожала плечами:

– Три свечи – плохая примета.

– Какая примета?

– К смерти, – тихо ответила служанка. – Разве вы не знали?

– Опять рыба? – Корнелис посмотрел на тарелку. – Мы всю неделю едим рыбу. На прошлой неделе, если не ошибаюсь, было то же самое. Боюсь, скоро у нас вырастут плавники. – Он рассмеялся. – Когда-то наша земля покоилась на дне моря – хочешь, чтобы мы вернулись в родную стихию?

– Господин, – возразила служанка, – я думала, вы любите рыбу. Это ваш любимый лещ. – Она кивнула на Софию. – Хозяйка приготовила его с черносливом, как вам нравится.

Он повернулся к жене:

– А как насчет куска свинины? Любовь моя, сходи завтра к мяснику, пока мы еще не покрылись чешуей, как водные жители.

Мария фыркнула – не то от смеха, не то из презрения – и вернулась в кухню. Наглость! С тех пор как ушел Карел, их лакей, прислуга совсем отбилась от рук. Надо поговорить об этом с женой.

София ничего не ела. Разглядывая свой бокал, она произнесла:

– Я не хочу, чтобы этот художник появлялся в нашем доме.

– Что?

– Не хочу, чтобы он приходил. И рисовал наш портрет.

Он уставился на нее:

– Но почему?

– Это опасно, – ответила София.

– Опасно?

– Мы просто… потакаем своему тщеславию.

– А чему потакаешь ты, любовь моя, когда к тебе приходит портниха?

– Это совсем другое дело…

– Сколько часов ты тратишь на примерки, вертясь перед зеркалом? – Корнелис перегнулся через стол и погладил жену по руке. – И я этому очень рад, дорогая, потому что твоя красота заставляет сильнее биться мое старое сердечко. Вот почему я хочу запечатлеть ее на полотне.

София теребила бахрому на скатерти.

– Но это очень дорого. Восемьдесят флоринов…

– Разве я не могу тратить деньги так, как хочу?

– Восемьдесят флоринов – многомесячный заработок какого-нибудь плотника. – Она задумалась. – Или моряка.

– С каких пор тебя волнуют такие вещи?

– Художник мне не нравится, – помолчав, произнесла София.

– По-моему, он приятный человек.

Она подняла голову, ее лицо покраснело.

– Нет, он мне не нравится – у него наглый вид.

– Что ж, если он тебе действительно не по вкусу, я расплачусь с ним и найму другого. – Корнелису хотелось сделать жене приятное. – Есть Николас Элиаз или Томас Кайзер. Правда, у них много заказов, так что придется немного подождать. Мы можем обратиться даже к Рембрандту ван Рейну, но он заламывает такие цены, что их с трудом потянет даже мой кошелек.