Дебора Моггак - Тюльпанная лихорадка

– Все равно, я тебе завидую.

Ее слова прозвучали искренне. Жить с Маттеусом было нелегко. По всему дому с топотом носилось множество детишек. Семеро малышей. Лизбет безропотно терпела их проказы, так же как постоянные запои и измены мужа. Ян много мне рассказывал о них. Маттеус постоянно ввязывался в финансовые авантюры. Кроме живописи, он занимался торговлей и недвижимостью и часто терял на этом деньги. Однажды судебные приставы описали и увезли все их имущество, кроме одной кровати: в этот момент Лизбет рожала на ней ребенка. Она была послушной, терпеливой женой и поддерживала мужа и в радости, и в горе. После каждого загула Маттеус приползал домой, и она всегда прощала его, потому что была настоящей христианкой, а не просто перебирала четки и делала богомольный вид. Не то что я.

Я начала разбирать костюмы. Кем мне одеться – Афиной Палладой? Или иудейской невестой? Я могла превратиться в кого угодно. Например, стать ангелом и улететь в Батавию. Вот они лежат на кровати – множество моих новых «я». Сколько головокружительных возможностей! Почему бы мне не сделаться каким-нибудь мифологическим персонажем, никогда не существовавшим в реальности? Или, наоборот, реально существовавшим в отличие от миллионов людей, которые просто канули в небытие, не затронув чужого сердца.

Как странно я себя сегодня чувствую. Хотя чему удивляться? Я рассталась со своим прошлым, а будущее покрыто мраком. Что такое Батавия? Всего лишь слово, да видение вечного лета. Голландский туман слегка приоткрыл свою завесу, а за ним открылось… Что? Неизвестность. Я бросила все: мужа, семью, жизнь в уютном доме, – ради неизвестности. И ради любви.

Снизу доносился голос Маттеуса:

– Сядь к нему на колени, дорогуша. И обними его рукой, вот так.

Ученики разошлись. Теперь Маттеус рисовал каких-то пьянчуг, найденных в ближайшей пивнушке. По словам Лизбет, он писал свой пятнадцатый вариант «Пирующих крестьян». Или это были «Гуляки в борделе»? Самые популярные сюжеты, где развлечение смешивалось с нравоучением, демонстрируя пагубные последствия пьянства и чувственных удовольствий. Для их изображения у Маттеуса имелось несколько любимых моделей, которые часто являлись на сеансы во хмелю. Но и сам Маттеус, судя по голосу, делал то же самое. Однако картина будет закончена: он настоящий профессионал, к тому же крепок и вынослив, как мул.

Время тянулось очень медленно. Низкое зимнее солнце садилось за верхушку церкви. Скорее бы пришел Ян. Он уже должен продать свою луковицу. Мне так хотелось увидеть его! Провести ладонью по его лицу и почувствовать, что он живой. Пока этого не случится, я сама не буду знать, мертвая я или живая. Сегодня наша последняя ночь в городе. А мне до сих пор в это не верилось.

Пол под ногами задрожал от оглушительного гогота.

– Я сказал «пирующие»! – завопил Маттеус. – А не «трахающиеся», черт подери!

Новый взрыв веселья. Лизбет вдруг пробормотала:

– Я бы дала отрезать себе правую руку, лишь бы он не пил.

Она резко встала и ушла.

Пробило шесть часов. Огромный пламенный закат, затопивший огнем половину неба, давно угас. На город опустился мрак. В маленькой студии Яна собралась уже небольшая толпа. На кровати разместилось несколько мужчин, они сидели, прислонившись спиной к стене, и курили трубки. Кредиторы подходили один за другим. К доктору Соргу, домовладельцу и пареньку из Ост-Индской компании присоединились мясник, хозяин таверны и местный ростовщик. Каждому из них Ян задолжал большую сумму денег. Всякий раз, когда раздавался стук в дверь, художник вскакивал с места: «Наконец-то!» Но Геррита все не было.

Гостям подали еду и питье. Со стороны могло показаться, будто Ян устроил вечеринку. Вот только застольная беседа протекала вяло. Все сидели с каменными лицами. Кредиторы не собирались уходить. Доктор Сорг доставал часы и смотрел на стрелки. Мясник прислонился к стене, похрустывая пальцами. Они походили на угрюмых пассажиров, обреченных вечно ждать какой-то несуществующий экипаж.

На улице тоже толпились люди. По городу поползли слухи: Ян ван Лоо продает самую дорогую в мире луковицу. Говорили, будто цена на нее накануне взлетела до небес. Шепотом передавали все новые подробности. Луковица стоит больше мешка золота; нет, больше, чем корабль, груженный золотом; больше целого каравана кораблей, груженных золотом; больше, чем все золото в государственной казне. За нее дают столько денег, что на них можно всю жизнь кормить всех жителей страны. Она такая дорогая, что даже на целом свете не найдется столько денег, чтобы купить.

– Но это просто луковица, – возражал кто-то. – Они все похожи друг на друга. Как их отличить?

Ян сбежал в кухню. Он больше не мог выносить лица кредиторов, тем более что беседа в гостиной прекратилась. Художник чувствовал, как в посетителях растет агрессия. Конечно, они уже не сомневались в том, что никакой луковицы не существует. Они и раньше подозревали, что он лжет, а теперь их подозрения превратились в уверенность. Они убедились, что стали жертвами чудовищного надувательства, и как бы он ни пытался успокоить их, уверяя, что Геррит вот-вот придет, что трое скупщиков уже ждут их на Петушьем рынке, что еще совсем немного и деньги будут у них в руках, – их вера в него, и без того не слишком крепкая, исчезла.

Ян сидел в кухне, глядя на рассыпанную на полу кучку пальцев. Во время сборов он уронил гипсовую руку, и ее остатки валялись теперь в углу. Как он мог доверить луковицу Герриту? Этот парень просто полоумный. Впрочем, нет – это он, Ян, полный идиот. Надо было настоять на своем и пойти самому. Взять с собой доктора. Он сошел с ума.

Наверное, София уже беспокоится. У него почти не было времени о ней думать. Странно, ее фальшивая смерть словно отодвинула ее куда-то в тень. Теперь София ждет новостей о том, что он продал луковицу и оплатил долги; ждет его. В ночь перед отплытием они должны переночевать в доме Маттеуса. Лизбет приготовит им на прощание вкусного гуся.

В этот момент Ян уловил какой-то слабый звук. Он быстро вернулся в студию и кинулся к окну. Услышал пение, сразу узнал его, как отец узнает в толпе голос своего ребенка.

Голос становился все громче. Толпа на улице веселилась. Из темноты, пошатываясь, появился Геррит.

Он споткнулся, но удержался на ногах и шагнул к двери. Ян рывком распахнул ее.

– Где ты шлялся, черт побери? – воскликнул он. – Я же сказал тебе сразу идти домой!

– О, я… – Геррит с трудом выговаривал слова. – Я… сражался с испанцами. – Одной рукой он прижимал что-то к груди, а другой энергично размахивал. – Вжик, вжик! Я сражался и победил. – Он заморгал, уставившись на сидевших в комнате людей. – Привет. У вас что, вечеринка? Можно присоединиться?

– Нет, – ответил Ян. – У нас не вечеринка. Мы ждем тебя. – Он усадил Геррита на стул. – Где пакеты? – Ян говорил медленно, словно обращался к слабоумному. – Те, что я просил принести? Где они?

– Тут. – Геррит с гордым видом распахнул куртку и вытащил два свертка. Они были сильно помяты, с почти развязавшейся бечевкой. – Доставил, как вы велели.

Он передал их Яну. Тот взял свертки и положил на стол. Все собравшиеся в комнате уставились на них, затаив дыхание. Воцарилась тишина, слышалось только пыхтение Геррита, отдувавшегося после своей «драки». Ян развернул первый пакет. Внутри лежали комки краски, кое-как замотанные в клочок бумаги. Все молчали. Ян открыл второй пакет. Там лежало несколько сплющенных пирожных.

– Простите, сэр, – промычал Геррит. – Они, того… слегка помялись… во время схватки… когда я бил испанцев…

– А где луковица тюльпана? – тихо промолвил Ян.

Слуга уставился на него, открыв рот.

– Что?

– Третий пакет, Геррит. Там была луковица тюльпана.

– А, вы про лук? Я его съел.

У меня пошла носом кровь.

– Со мной тоже такое бывает, когда я волнуюсь, – заметила Лизбет. Она гладила для меня платье. На столе стоял горячий утюг. – Наклонитесь над ним. Пусть упадет несколько капель, это помогает.