Юлия Андреева - Тюремная песнь королевы

Со всех сторон на королеву здесь смотрели разодетые в дорогие одежды и сверкающую в свете факелов броню незнакомые ей люди. Любая на месте Энгебурги, несомненно, упала бы в обморок или смешалась, внезапно оказавшись в таком великолепном собрании. Но королева увидела трон и, высоко подняв голову, сразу же чинно направилась к нему, справедливо полагая, что место королевы на троне, а не в толпе придворных и уж никак не у дверей.

Как и в день коронации Энгебурга заняла маленький трон, милостиво улыбаясь своим подданным и поджидая короля. Никто не объяснял королеве, зачем ее вызвали в Компень, и теперь она гадала об этом, оглядывая придворных. Приметив среди находящихся в зале служителей церкви, Энгебурга приложила правую руку к груди, как это было принято на ее родине, и грациозно поклонилась.

Поведение королевы и особенно ее последний жест сразу же понравились при дворе, в то время как красота Энгебурги могла заставить наверное любое сердце биться с удвоенной силой известного всем любовного ритма. По толпе прокатился шепот одобрения, который Энгебурга не могла не заметить и не отнести на свой счет.

Королева милостиво улыбнулась этой волне восторгов, чуть поправив при этом свои прекрасные волосы, чем сразу же сразила старого командующего войсками Франции, потому как в крохотных и изящных ушках юной королевы поблескивали серьги, которые он подарил ей на свадьбу. Растроганный оказанной ему честью маршал сразу же признал королеву единственной своей госпожой и дамой сердца, намереваясь прямо сейчас бросить к ее ногам все гарнизоны и укрепления Франции, добившись того, чтобы все войска немедленно принесли ей вассальную присягу.

Но благородным планам генерала не суждено было осуществиться, потому что как раз, когда он намеревался послать оруженосца за переводчиком, открылись двери. Чинно печатая шаг, в тронный зал вошли четыре герольда в серебряных плащах с трубами, с которых свисали квадратные флажки с вышитыми на них золотыми лилиями. Зазвучали трубы, и пятый, одетый в золотой плащ герольд объявил о прибытии короля Франции.

Весь в черном, точно одежда его была опалена адским огнем, король прошел через зал и, сев на трон, приветствовал благородное собрание. Энгебурга подняла руку и поприветствовала всех еще раз, как бы присоединяясь к приветствиям своего супруга и повелителя. Немного задетая тем, что король не удосужился даже бросить на нее взгляд, она силилась разобраться в происходящем.

Сначала заговорил король. Энгебурга увидела, что он обращается к стоящему среди других священнослужителей высокому кардиналу, то и дело обводя взглядом присутствующих, точно ища в них поддержки и защиты. Вопрос, который хотел решить король, несомненно, касался духовной сферы. Несколько раз Филипп произносил ее имя, вздыхая и делая скорбные жесты. Должно быть, он жаловался на свою жену. Но почему?

Энгебурга старалась не пропустить ни одного слова, но смысл ускользал от нее. За три месяца пребывания во Франции она немного научилась говорить и понимать французскую речь, но все ее знания крутились вокруг обычных предметов, таких как еда, питье, прогулки, названия животных и предметов. Для того чтобы понять смысл происходящего, ее познаний явно было недостаточно.

В какой-то момент кардинал обратился к ней, о чем-то спрашивая. Энгебурга молчала, отчаянно оглядывая зал и пытаясь найти там лицо переводчика, но бесполезно. Наконец поняв, что от нее не удастся получить вразумительного ответа, священник снова начал спрашивать о чем-то короля.

Прозвучало имя бывшей жены Филиппа, а затем имя матери Энгебурги. И тут она вдруг поняла, о чем явно спорили король и присутствующий здесь папский легат. Король хотел развода! Он просил церковь расторгнуть брак, как обычно в таких случаях ссылаясь на недостатки жены. Но какие?

Энгебурга напряженно соображала. Филипп не может назвать ее уродом или не способной к деторождению. Потому что, даже если бы они и жили все это время вместе, за три месяца дети не рождаются. Приданое? Брат выплатил Франции серебро, и если Филипп не соизволил забрать его в свою казну – это его проблема. Энгебурга отдаст все по первому требованию. Недостающее же можно вновь испросить у Канута, или она продаст пару драгоценностей, привезенных с собой. Что же тогда и при чем здесь покойная королева и мать Энгебурги? Должно быть, король сообщил о будто бы существующем родстве двух королев! Ей, Энгебурге, теперь следует отразить эту атаку, не имея под руками переводчика и не зная французского.

Наконец кардинал сдался и, поднявшись со своего места, начал нараспев произносить формулу традиционного расторжения брака. Не зная, что предпринять и перебрав в памяти все заученные французские слова, Энгебурга поднялась во весь рост, привлекая к себе внимание. Пальцы ее рук были сцеплены и побелели от напряжения. Глаза метали молнии. Невольно все присутствующие обратили взоры на нее. Добившись всеобщего внимания, Энгебурга набрала в легкие побольше воздуха и воскликнула:

– Мала Франсиа! Рома! Рома![8]

Священник застыл на месте, не закончив обычной формулировки. Это была ясно высказанная просьба об эпиляции в Рим. Изначально предполагалось, что ничего не понимающая Энгебурга выслушает сообщение о свершившемся разводе не протестуя, но этого не случилось.

– Разводите же нас, святой отец! – взорвался король, уже чувствуя, что проиграл.

– Это невозможно, сын мой. Вашим делом теперь должен заниматься Рим. И только он!

– Но вы же по сути уже развели нас! Если бы не эта взбунтовавшаяся баба. – Филипп Август был готов растерзать королеву, повергшую его планы наземь. – Все равно отныне я считаю себя свободным! Я не имею и никогда не имел ничего общего с этой женщиной. И хочу только одного – отослать ее как можно скорее в Данию и забыть о трех месяцах моей второй женитьбы, как о дурном сне! Впрочем, если она настаивает на том, чтобы продолжать жить во Франции, пусть это будет как можно дальше от моего двора! Пусть Энгебурга Датская никогда больше не попадается на моем пути! Заприте ее в каком-нибудь монастыре. Если угодно, посадите на хлеб и воду, закуйте в цепи! Этим вы только доставите мне наслаждение и убережете мою душу от греха убийства! Потому что, клянусь Всемогущим Богом, если я еще раз увижу эту стерву, я растопчу ее, как омерзительную гадину! – взбешенный король наклонился к Энгебурге и, сорвав с ее головы корону, вылетел из зала.

Растрепанная, но не поверженная королева смотрела на своего покидающего поле боя мужа со слезами на глазах. Сражение было выиграно, но какой ценой? Филипп Август никогда уже не согласится стать ее мужем! Победа оборачивалась поражением. И побежденной, как ни странно, была победительница – королева Франции, отвергнутая и ненавидимая собственным мужем.

Стража отвела Энгебургу в предназначенные ей покои, где королева поела, после чего ей было приказано собираться в дорогу. К вечеру, не дав даже выспаться, ее спешно запихнули в карету и увезли прочь из Компьена.

Несмотря на середину осени, вдруг ни с того ни с сего повалил снег.

«Первый снег всегда тает», – утешали друг друга стражники, конвоирующие королеву и ее малочисленную свиту в двадцать человек.

Ноги лошадей вязли в мокром снегу, которого становилось все больше и больше. Так что уже через день пути от крепости Компень конникам пришлось спешиться, а дамам, всем, кроме королевы, выйти из карет. Так и шли они, зябко кутаясь в шали, плащи и меховые накидки. Мокрые до самых колен, грязные юбки облепили их ноги, затрудняя шаг. А снег все шел и шел…

Двигаться приходилось в несколько раз медленнее обычного, так что к ночи кортеж королевы не достиг и постоялого двора, на котором планировалось остановиться на ночлег. Пришлось спать прямо в поле. Дамы набились в кареты, плотно прильнув друг к дружке, точно крохотные птички в гнездах, военные грелись у костра.

Во время всего пути стража ни разу не видела своей королевы, и лишь к ночи, когда солдаты достали из походных мешков кое-какие припасы, а в воздухе приятно потянуло бобами с солониной, из королевской кареты вышла невысокая богато одетая женщина. Оглядев поднявшихся ей навстречу военных, она поздоровалась, и безошибочно определив офицера, подошла к нему. Пламя костра играло на черных волосах дамы, сверкало на длинных серьгах и тяжелом ожерелье. На голове Энгебурги не было короны, но манера держаться, природная грация и благородство облика выдавали в ней королеву.