Юлия Андреева - Тюремная песнь королевы

– Милейший Бертран ля Руж! – Один из воинов подъехал ближе, разглядывая рыцаря и его даму. – Мне кажется, вы брались воспрепятствовать освобождению дамы Энгебурги бароном Анри де Мариньяком и ее братом королем Дании.

– Я почти что сделал это. – Бертран изгибался, безуспешно пытаясь извлечь стрелу.

– Вы должны были вручить королеву нам, а не воплощать свои порочные фантазии! – Лицо говорившего сделалось мрачным.

– Ваша правда, господин Мишле, но вы же сами обещали, что я получу королеву в жены. Вы говорили, что, став женой обыкновенного дворянина, она перестанет представлять опасность для короля Франции. И он оставит нас в покое. А если я все одно женюсь на ней, отчего же…

– Планы изменились, любезный Бертран, – Фернанд Мишле брезгливо повел плечами. – Королева должна ехать с нами в Лувр. С вами же я планировал, как обычно рассчитаться звонкой монетой. Но после того, что вы чуть было не совершили… Думаю, будет правильным повесить вас вместе с остальными заговорщиками, что ворвались в Этамп. Хотя, если вы настаиваете, я могу перерезать вам поджилки и оставить подыхать здесь. Выбирайте?

Энгебурга наблюдала всю эту сцену, удивляясь про себя, как до сих пор не лишилась сознания.

«Девушка, встретившая рыцаря, не знала, что встречает предателя и насильника. Хотя, вполне возможно, в самом начале рыцарь был подлинным и лишь потом его подменили проклятым оборотнем, играющим с ней свою жестокую и непонятную игру».

– Ваше Величество, позвольте вашу ручку. – Мишле нагнулся к Энгебурге, но та от отчаяния не могла даже пошевелиться.

Спешившись, Фернанд Мишле и двое его слуг подсадили королеву в седло лошади Бертрана.

Мысли Энгебурги путались, рассеянно она обернулась на раненого рыцаря и увидела, как кто-то из воинов Мишле грубо вырвал из его спины стрелу, в то время как другой связал Бертрану руки веревкой, другой конец которой был привязан к седлу коня…

Когда Бертран покачнулся и упал, Энгебурга вскрикнула, прикрывая рот ладонью, так что Мишле был вынужден остановиться. Поймав полный боли и мольбы взгляд королевы, Хранитель печати пожал плечами. Какая, мол, разница, на своих ли ногах или волоком будет доставлен преступник к месту казни?

В сердце Энгебурги не было и тени обиды ни за предательство, учиненное Бертраном, ни даже за его попытку надругаться над ней. Все мысли ее были заняты раной на спине рыцаря и той болью, которую ему причинили и продолжают причинять. Но ничего исправить было уже невозможно.

В Этамп они возвращались спокойным шагом. Мишле не торопил события, давая своим людям, явившимся на подмогу защитникам крепости, разобраться с последними заговорщиками.

– В Лувре давно уже знали о том, что Анри де Мариньяк вместе с вашим августейшим братом готовят ваш побег из тюрьмы, – чтобы чем-то развлечь королеву, сообщил ехавший рядом с ней Мишле. – Сведения о проходящей подготовке мы получали непосредственно от нашего агента Бертрана ля Ружа, которого сейчас повесим вместе с остальными. Изначально Его Величество даже одобрял эту идею, думая, что после вашего побега и замужества он легко сумеет убедить Ватикан в необходимости дать ему свободу. Но в последний момент пришлось изменить все планы. «Столетний мир»… Вы слышали что-нибудь о столетнем мире? Договоре, заключенном между Иоанном Безземельным и нашим королем по случаю бракосочетания его сына и наследника престола Людовика с Бланкой Кастильской? Представляете, означенный столетний мир продержался каких-нибудь девять лет! – Мишле тихо рассмеялся, следя за выражением лица королевы. – И теперь мы находимся на пороге войны с Англией и ее союзницей Германией, так как Иоанн Безземельный вступил в союз против нас с императором Германии Оттоном Брюнсвиком. Можете себе представить такое вероломство?

– У Англии есть флот, а у Франции, насколько я знаю, такового нет. – Энгебурга напряженно размышляла, лоб ее при этом прорезала острая морщинка.

– Ах, как вы умны, как догадливы, моя королева! – искренне обрадовался Мишле. – Клянусь честью, далеко не каждая женщина, да что там женщина, далеко не каждый министр способен на такую быструю и трезвую оценку происходящего.

– Флот есть у Дании, поэтому король и хочет, чтобы я вернулась в Лувр, ведь тогда мой брат…

– Вот именно! Не было бы счастья, да случай помог! Так что теперь вам не нужно бежать из невыносимой тюрьмы, не нужно выходить замуж за неимущего мессена ля Ружа. Теперь вы получите все то, чего были лишены прежде, и, дай бог, заживете в свое удовольствие!

Когда отряд въехал в открытые врата обгоревшего Этампа, глазам Энгебурги открылись улочки, залитые кровью, на некоторых из которых еще не успели убрать трупы. В замковом дворике Энгебурга увидела горстку покрытых кровью связанных людей, в одном из них она с болью в сердце признала Анри де Мариньяка.

– Сейчас мы повесим этих мятежников, а после можно и в Лувр, – потирая руки, сообщил Фернанд Мишле. – Эй, кто-нибудь, поставьте эн Бертрана рядом с остальными, – весело отдал он распоряжение. – Что же касается вас, любезный кузен, то, хоть вы и принимали участие во всей этой неразберихе, причем не на моей стороне, я прощаю вас и, более того, обещаю вам наше ненавязчивое общество вплоть до Парижа, где мы с вами, впрочем, и расстанемся.

– Я останусь с моими людьми. – Черные волосы Анри слиплись от крови, но как ни старалась Энгебурга понять, его ли это кровь, ей это не удалось.

Меж тем двое воинов господина Мишле оттащили барона де Мариньяка в сторону.

– Даже если вы сохраните мне жизнь, господин Мишле, вы не сумеете помешать мне покончить с собой! – Анри хотел было подбежать к Хранителю печати, но ему не дали этого сделать.

– К чему такие страсти? Это же обыкновенные наемники, – улыбнулся Мишле, немного задетый угрозой родственника. – Считайте, что вы теперь освобождены от необходимости делиться с ними деньгами датского короля.

– Успокойтесь и возьмите, ради бога, себя в руки. Никто из этих отщепенцев гроша ломаного не стоит, уж поверьте мне. Вы же, любезный кузен, совершенно не разбираетесь в людях, иначе не стали бы жертвой подлого предателя, – он показал кнутом в сторону Бертрана. – Так что не стоит отвергать даров. А вы, Ваше Величество, крепитесь. Еще несколько минут и все будет кончено. Можете представить – из-за этих торопыг вы рисковали утратить все, теперь же пожалуйте царствовать! Ваш супруг, король Франции, покорнейше просит вас немедленно прибыть к нему в Лувр.

– Если король требует меня к себе, ему вовсе не обязательно просить меня об этом. Почему бы вам, господин Мишле, как это бывало прежде, не посадить меня на коня и не отвезти к королю? – Энгебурга спешилась и встала возле связанных воинов. – Король Франции желает помощи короля Дании, если я правильно поняла сказанное? А это значит, что вам мало приволочь меня в Париж и объявить всему миру, что я восстановлена в правах. Вскоре после такого известия ко двору прибудут послы моего брата и представители папы. А значит, я должна быть жива и здорова, добра и весела. Должна сама принимать всех этих господ и отвечать на их вопросы. Я же заявляю вам, что, если хоть один волос упадет с голов этих людей, я, королева Франции Энгебурга Датская, покончу с собой!

Конечно, сейчас вы не позволите мне сделать этого, кто-нибудь из ваших слуг остановит мою руку, но потом, в самом Лувре, клянусь, я сделаю это! И тогда весь христианский мир ужаснется и отступится от французского короля, потому что на нем будет и моя кровь и навеки загубленная душа! Если мне не дадут проткнуть сердце ножом, я замучаю себя голодом или брошусь из окна. Если мне не позволят ничего подобного, я буду рассказывать всем пришедшем ко мне о зверствах, творимых с согласия Филиппа Августа. Я буду писать папе! Я… – Королева задыхалась, сердце ее бешено колотилось в груди, перед глазами поплыл черный туман. Она покачнулась и упала бы, не поддержи ее подоспевшие воины.

Медленно приходя в себя, Энгебурга ощутила, что кто-то смачивает ей лицо холодной водой, и открыла глаза. Первое, что она увидела, были испуганные глаза склоненного над нею Фернанда Мишле.

– Слава Всевышнему, вы живы! – Хранитель печати бережно помог королеве сесть на принесенное кем-то кресло.

– Я сказала правду и умру, если вы убьете этих людей. – Королева повернула вдруг отяжелевшую голову в сторону пленников, отмечая, что все они пока невредимы.