— Я действительно ненавижу их! — глухим голосом подтвердил Бруно.
Оба стояли теперь на террасе и сквозь открытое окно смотрели на вертевшуюся под музыку толпу.
— Ты заходишь очень далеко в своем аскетизме, — продолжал граф. — Ты прекрасно видишь, что и сам настоятель, и другие иноки не только не осуждают, но иногда и сами посещают празднества. Да это и понятно. Вы, духовники и воспитатели наших детей, не можете порвать все отношения с обществом.
Отец Бенедикт ничего не ответил. Облокотившись о спинку скамьи, он мрачно смотрел вниз.
— Пойдем в зал, — предложил Ранек, — так неприятно в этой темноте!
— Не всем неприятно, — с горечью возразил монах. — Иногда на этой пустынной и темной террасе можно больше увидеть и узнать, чем в светлом зале.
— Твой строгий слух, вероятно, оскорблен каким-нибудь любовным признанием? — невольно улыбаясь, спросил граф. — Такого рода невинные романы часто происходят в кругу молодежи. Не могут же все отказаться от радости жизни подобно тебе!
— Граф Оттфрид в особенности! — резко заметил отец Бенедикт.
Ранек нахмурился.
— Ты, значит, слышал признание Оттфрида? — проговорил он. — Да, я знаю, он легкомыслен, даже более легкомыслен, чем я мог ожидать. Моему сыну следовало иметь другую цель в жизни, я не думал, что все его честолюбие будет заключаться в том, чтобы играть роль салонного льва. Боюсь, я сделал большой промах в его воспитании. К сожалению, условия моей жизни таковы, что я не мог посвящать много времени своему сыну.
Монах с удивлением смотрел на графа. Он вспомнил, как тот постоянно интересовался и заботился о его воспитании, почему же у него не хватало времени для родного сына?
К счастью, Ранек не заметил молчаливого удивления отца Бенедикта.
— Я надеюсь на твое влияние на Оттфрида, — продолжал он. — Мне хочется, чтобы ты был его духовником.
— Чтобы я был его духовником? — с ужасом повторил монах, отшатнувшись от Ранека. — Убедительно прошу вас, граф, отказаться от этого намерения. Для вашего сына и для меня будет гораздо лучше, если мы станем встречаться как можно реже.
— Нет, нет, я непременно хочу, чтобы вы стали близки друг другу, — ответил граф. — Я вижу, ты будешь строг с ним, ему это не помешает; а он, во всяком случае, не забудет, что видит перед собой священника, своего духовника, к которому обязан относиться с уважением. Ручаюсь тебе, что Оттфрид ничем не оскорбит тебя. Ну, а теперь пойдем. Мой брат, кажется, собирается уезжать и будет недоволен, если заметит твое отсутствие.
Ранек ласково взял отца Бенедикта под руку и увлек с собой в зал.
— Позвольте спросить, кто этот юный монах, стоящий за креслом прелата? — обратился Гюнтер к хозяину дома, случайно оказавшемуся возле него.
— Вы говорите об отце Бенедикте? Он — монах нашего монастыря, недавно посвященный в сан пастыря. Настоятель возлагает на него большие надежды.
— Вот как? — равнодушно заметил Бернгард, пристально всматриваясь в лицо монаха, точно желая запомнить каждую его черту. — Он, по-видимому, очень близок с графом Ранеком, может быть, состоит с ним в родстве?
— Ничего подобного, между ними нет никакого родства, — возразил барон Бранков, — напротив, отец Бенедикт происходит из очень простой семьи, я все забываю его фамилию — у графа так много имений, а он получил фамилию по названию одного из них. Отец Бенедикт был очень способный, но чрезвычайно бедный мальчик, граф Ранек воспитал его в семинарии, чтобы он мог вступить в наш монастырь. Со стороны графа это только доброе дело, и больше ничего.
— Да, действительно доброе дело! — подтвердил Гюнтер.
Бранков с удивлением взглянул на собеседника — ему послышалась ирония в его голосе, но Гюнтер был совершенно спокоен и продолжал безразлично смотреть на монаха; барон решил, что ошибся.
— Вы, кажется, очень заинтересовались отцом Бенедиктом? Может быть, хотите познакомиться с ним? — вежливо предложил он.
— Нет, благодарю вас, — быстро возразил Гюнтер, — как вам известно, у меня нет ничего общего с господами монахами. Я просто обратил внимание на его красивую голову и легкое сходство с одним знакомым.
К хозяину дома в это время подошли новые гости. Бернгард поспешил откланяться и направился к сестре. «Значит, они запрятали бедного мальчика в монастырь, — думал он, — и сделали из него фанатика. Прекрасное заключение величайшей графской подлости!..»
Прелат и граф Ранек со своей семьей собрались уезжать одновременно. Когда братья вышли в переднюю, граф не мог удержаться, чтобы не выразить своего неудовольствия.
— Ну, твой фаворит, благодаря твоей любезности, сделался сегодня центром внимания, героем дня. Что же, открыл ты что-нибудь опасное в том плоском, незначительном лице?
— Да, — холодно ответил прелат, — этот человек опасен; чем проще он кажется, тем опаснее. Нам придется еще считаться с ним, вот увидишь!
Графиня, понявшая только то, что речь идет о Гюнтере, презрительно поджала свои тонкие губы и величественно произнесла:
— Это неслыханно!.. Сын какого-то помощника лесничего втирается в наш круг!
Прелат молча простился со своей невесткой — он никогда не отвечал на ее замечания. В его глазах графиня была таким же ничтожеством, как и во мнении своего мужа. Несмотря на это, оба требовали от всех других почтительного отношения к ограниченной женщине, поскольку она имела величайшую честь носить имя графини Ранек.
Вскоре после отъезда прелата уехал и Гюнтер со своей сестрой. Сидя в карете, оба молчали. Бернгард вообще не очень любил разговаривать, а Люси, всегда засыпавшая всех расспросами, на этот раз была необычно задумчива. Она рассеянно обрывала лепестки цветов, украшавших ее платье, а когда карета остановилась у подъезда, удивленно посмотрела вокруг: ей показалось, что они приехали слишком скоро.
Войдя в дом, Люси хотела проститься с братом и направиться в свою комнату, но Гюнтер остановил ее:
— Мне нужно поговорить с тобой, Люси, — сказал он и, взяв из рук лакея лампу, отпустил его.
Бернгард подошел к столу, направил свет лампы прямо на лицо сестры и неожиданно спросил:
— Что произошло у тебя с сыном графа Ранека?
Лицо Люси покрылось густым румянцем; она поняла, что ей не избежать строгого допроса брата. Однако вскоре девушка оправилась от смущения и, гордо подняв головку, торжественно заявила:
— Граф Оттфрид сказал, что обожает меня.
— После двух часов знакомства? Такой вздор можно сказать только шестнадцатилетней девчонке! Где же произошло это интересное сообщение, позвольте спросить?
Люси молчала.
— Потрудись отвечать, — строгим тоном потребовал Бернгард, — ты не должна скрывать от меня ни одного звука из того, что сказал тебе граф. Слышишь?
Люси готова была заплакать. От нее требовали слишком многого! Выдать свою романтическую тайну, да еще кому?! Бесчувственному брату, не имеющему ни малейшего представления о любви!
Бернгард продолжал настаивать и наконец добился полного признания. Во время первого танца граф Оттфрид выказал Люси необыкновенное внимание; оно все возрастало, а когда наступил перерыв в танцах, граф увел ее в оранжерею и бросился перед ней на колени.
— Подумай, Бернгард, он стал на оба колена и сказал, что обожает меня и что мой первый взгляд произвел на него неизгладимое впечатление. Он говорил, что не сможет жить, если у него отнимут надежду встречаться со мной. Потом он попросил розу, которая была в моих волосах, и прижал ее к своим губам.
Одним словом, необыкновенно романтическая история!
По мере рассказа тон Люси, вначале смущенный, становился все более и более торжествующим. Ведь это — не шутка! Не успела сделать первый шаг в свете и уже так очаровала графа, что он стоял перед ней на коленях и клялся, что обожает ее! Что-то скажет теперь ее братец? Наверно, не пошлет больше в детскую!
Однако Бернгард ничего не говорил. Нахмурившись, он ходил взад и вперед по комнате.
— Что же ты ответила графу? — вдруг спросил он, остановившись возле Люси.
— Я сказала... сказала, что ему нечего отчаиваться, что он может прийти к нам в Добру, что ты, конечно... Да, Бернгард, я никак не ожидала, что ты будешь так невежлив с графом, — внезапно прервала свою речь молодая девушка.