Сара Ней - Учебные часы

— Если хочешь в библиотеку, мы пойдем в библиотеку, — прагматично говорит Оз, необходимость угодить мне очевидна в его настойчивости. — Я могу подождать здесь, пока ты возьмешь свой рюкзак, потом мы заскочим ко мне, и я заберу свой…

— Я не это имела в виду, — хихикаю я. — Эти свидания — это странно для тебя? — О боже, что я говорю? Перестань говорить, Джеймсон, ты все испортишь! — Извини, не слушай мою болтовню. Я просто очень нервничаю.

Оз делает паузу на несколько секунд, наблюдая за мной под светом туманного крыльца с одной перегоревшей лампочкой. Шагает ближе, потом протягивает руку и хватает меня за другую руку. Тянет к своей могучей груди. Прижимает мою ладонь к своему сердцу.

Его дико колотящемуся сердцу.

Так дико, что я чувствую его под пальцами, его ритм, как тонкая струна, тянет меня к нему с каждым ударом. Соединяя нас, сердце с сердцем.

— Ты чувствуешь это, Джеймсон? — умоляет он, затаив дыхание. — Ты чувствуешь, как оно бьется?

Я чувствую.

— Это для тебя. Никто никогда не заставляет меня чувствовать себя так; никто никогда не заставлял меня чувствовать себя так. Ни одна женщина. Ни тренера. Ни один противник не заставит мое сердце биться быстрее…

— Хватит болтать.

Внезапно я приподнимаюсь на цыпочки, обрушиваясь на него губами, заставляя его замолчать. Обрушиваться губами — какое клише, и все же я толкаю его к дому, целуя его до потери пульса, неожиданно вцепившись рукой в воротник его рубашки, притягивая его ближе, целуя слова с его губ, осушая их, как утоляющий жажду напиток для моей души. Целую его, как солдата, которого я не увижу несколько месяцев. Годы.

Намеки на восхитительное владение языком.

Прижатые тесно тела.

Издаем звуки, которые я не знала, что люди издают во время поцелуев.

Мы целуемся и целуемся, пока в гостиной не загорается свет, мягкое свечение за тонкими занавесками не привлекает моего внимания и не заставляет остановиться. Эллисон отодвигает занавеску, чтобы выглянуть наружу, и с явным удивлением видит, что мы целуемся на крыльце.

Быстро закрывает занавески, но через несколько секунд раздвигает их, чтобы еще раз взглянуть. Начинает размахивать кулаком в воздухе, прыгая и прыгая по комнате в безмолвном победном танце, пока мои поцелуи с Озом не превращаются в приступы хихиканья, и он в замешательстве отстраняется.

Глаза Эллисон виновато расширяются, и она бросается к занавескам, задергивая их, но мы слышим ее истерический смех.

— Она просто прелесть, — смеется Оз и снова крепко целует меня в губы.

Я оживляюсь.

— Ты так думаешь?

— Нет. Она кайфолом.

Боже.

Одно свидание прошло.

Осталось четыре.

Если бы вы сказали мне несколько недель назад, что я буду смотреть поединок в среду вечером на переполненном стадионе кампуса, я бы никогда не поверила.

Ни за что на свете.

Но я здесь, Эллисон рядом со мной для поддержки, потому что я ни за что бы не пошла одна. Не тогда, когда два билета, врученные мне вчера вечером, были местами в первом ряду.

Долбаный первый ряд. У самой площадки.

— Мы получаем их для наших семей, но я хочу, чтобы они были у тебя, — сказал Оз, засовывая их в карман моего рюкзака и оставляя небрежный поцелуй на моих губах.

— Ты все еще планируешь прийти, да?

Я неуверенно кивнула, касаясь пальцами место, где только что коснулись его губы.

— Да. Эллисон пойдет со мной.

— Отлично. Я не хочу, чтобы ты была одна на нашем втором свидании. — Его карандаш постучал по краю жесткого деревянного стола.

— Как это можно считать свиданием, если тебя там даже не будет?

— Что значит, не будет? Ты будешь наблюдать за мной в действии. А потом… — он заколебался. — Может, отпразднуем большую «П» ужином?

Я смущенно наморщила лоб.

— Большая «П»?

Мой разум немедленно ушел в разнос: большой «О».

Оргазм.

Большой «Ч».

Член.

О боже, это официально: я мысленно занималась сексом двадцать четыре часа в сутки, и виноват только один человек.

— Большая «П» означает победу, — рассмеялся он. — А что, по-твоему, это означает?

— Определенно не это?

— Что же тогда?

— Большие, важные вещи.

— О боже! — завопил Оз. — Не могу поверить, что ты такая извращенка.

— Я не извращенка, просто потому что это заставило меня подумать о сексе!

— Попалась! — Он снова рассмеялся, еще громче, откинув голову на спинку кожаного кресла в кабинете. — Я никогда не говорил, что ты об этом думаешь.

— Джеймс. Джеймс, ты слушаешь? Ты на месте этого парня.

А?

— Ты должна присесть, Джеймс. Земля Джейм. Джеймс?

— О, черт, прости!

Я спешу подвинуться, бросая извиняющуюся улыбку человеку, терпеливо ожидающему своего места на стадионе. Схватив куртку и гигантский поролоновый палец Айовы, купленный Эллисон, я пересаживаюсь.

— Не могу поверить, что это наши места! — визжит Эллисон рядом со мной, вырывая из фантазий, грез. — Они изумительны, Джеймс. — Она достает телефон, открывает Снапчат[28] и делает селфи с борцовскими матами на заднем плане. Она пролистывает фильтры. — Сладкая, есть геоточка борьба Айова!

Я улыбаюсь ее энтузиазму и примеряю поролоновый палец, помахав им перед тем, как положить на пол перед собой.

Бабочки в моем животе умножаются на сотни, когда огни на стадионе внезапно мерцают и становятся темно. Наш талисман Айовы появляется на гигантском экране, и единственный прожектор появляется в центре огромной, деревянной площадки, который был преобразован в борцовский стадион.

Свет сияет над центральном матом, когда гремит баритон вещателя. Марширующий оркестр начинает бойцовскую песню, и приветственные крики из переполненного домашнего сектора звучат так оглушительно громко, что я борюсь с желанием заткнуть уши.

— Это безумие! — кричу я Эллисон, искренне удивленная.

Количество людей, заполняющих места, невероятно; трибуны теряются в море черного и желтого. Развеваются знамена, вывески и флаги. Сквозь блестящую древесину рукописный плакат гласит: «Зик Дэниелс! Я хочу сделать с тобой детей», ещё один золотым блеском сверкает: «Оззи, номер 4», а другой рядом умоляет: «Оз Озборн, ПРИГВОЗДИ нас своим большим Ч***! МЫ ЗАМУТИМ ТРОЙНИЧОК!»

Я съеживаюсь от этого.

Один за другим объявляются борцы из команды гостей, и произносится их статистика, они выбегают из раздевалки и приветствуют зрителей. Бегут по периметру. Опускаются на пол и отжимаются.

Снимают свои тренировочные костюмы.

И Святой Иисус…

— Дорогой. Господь. Можно увидеть все, — вопит Эллисон, чтобы перекричать музыкантов, когда они начинают петь, чтобы зажечь толпу, в то время как наши чирлидеры крутят свои блестящие желтые помпоны и… подождите.

— С каких это пор в борьбе появились чирлидеры? Что это? — Я кричу своей соседке по комнате.

— О, все в порядке, — громко смеется она. — Ты не очень-то увлекаешься спортом, да?

Я качаю головой.

Чрезмерно усердная толпа вокруг нас приходит в неистовство, когда вспыхивают стробоскопические огни, лица нашей команды появляются на гигантских экранах табло и экранах высоко над нашими головами. Сначала выбегает какой-то парень по имени Рекс Гандерсон. Другой по имени Джонатан Пауэлл. Монаган. Льюис. Фэрчайлд. Питтуэлл. Бауэр. Родригес. Эберт. Шульц.

Этот гигантский придурок Зик Дэниелс.

Себастьян Осборн выходит последним — каждый мужественный, мускулистый дюйм его тела. Добравшись до центра, он подпрыгивает на месте, с ног до головы закутанный в черный спортивный костюм, на спине которого жирным желтым шрифтом выведена его фамилия.