Алена Нефедова - Уха из петуха

— Лиля, — Никогда он не был грубияном, но сейчас просто отпихнул с дороги мать и дочь, не обращая внимания на вопли. — Я не то хотел… то есть… все это значения не имеет.

От накрывшей паники мысли путались, отказываясь формироваться во внятные фразы.

— Остановись, Серюнечка, — вцепилась в его локоть Юля. — Не позорь и меня, и себя окончательно. Пойдешь за ней, и я тебя никогда не прощу.

Сергей дернул локтем, стряхивая уже истерически рыдающую девушку и хватая Лилю за руку. Та обернулась, и Сергей почувствовал, как его сердце окончательно валится куда вниз-вниз, несется и все никак не может достигнуть дна, чтобы хоть так остановить это ужасающее падение. Черты лица Лили, так зацепившие его потрясающе простой мягкостью, сейчас словно окаменели, становясь маской жесткого осуждения и горя. Глаза — все такие же пронзительно синие, вот только теперь это была не лазурь летнего неба, а обжигающе холодная синь зимнего морозного полдня. От нее Сергея пробрало сразу и до костей, потому что его инстинкты сразу завопили: "Все. Это конец"

— Что для Вас не имеет значения, Сергей Михайлович? — в голосе даже не гнев или боль, а только бесконечное разочарование и горечь. — Что Вы не расстались с одной женщиной и уже с другой в постель пошли? Или, что у Вас будет ребенок, который для Вас не имеет никакого значения? Вот лично для меня имеет значение, что мой сын будет страдать, привязавшись к человеку, который притворялся, будто он добр к нему, а на самом деле просто…

— Боже, она еще и с довеском, — презрительно фыркнула Ираида Сигизмундовна.

— Лиля, пожалуйста. Ты для меня важна, и Антошка, и баба Надя, — буквально взмолился Сергей, совершенно не стесняясь присутствия посторонних. Наплевать на всех, ему ее потерять нельзя, просто невозможно.

Но ледяные глаза не потеплели, а любимые черты не обрели прежней мягкости.

— Забудь. Не было ничего, — И, вырвав у него свою руку, Лиля выскочила на улицу как и была — босиком и придерживая на груди так и не застегнувшееся платье.

Шагнув за ней, все так же волоча за собой обмотанную вокруг бедер простынь, Сергей тут же увидел стоящую у его забора Петрищеву и еще каких-то местных с ней. Лиля шагала мимо них, глядя перед собой, а вслед ей неслись оскорбления.

— Шалава. Видали? — тыкала в нее пальцем Петрищева. — И не стыдно ей в таком виде. А я вам всегда говорила, что шалава она. Иначе чего по лесопилкам, где одно мужичье, таскается? Думаете, о вас переживает? Как же.

— Пошли вон отсюда, — взревел Сергей так, что сплетниц словно ветром сдуло.

Сергей посмотрел на жалкий кусок пластика в своей руке, и реальность навалилась на него всей своей неподъемной тяжестью. Мир вокруг не просто стал терять совсем недавно им приобретенное обилие красок, а будто вообще начал превращаться в узкий темный тоннель, в который его затягивало, и где ни вправо, ни влево, а только прямо, туда, где все еще хуже. Сергею вдруг стало остро не хватать воздуха, и он рухнул на ближайший стул, продолжая смотреть на проклятущие две полоски. Кажется, у него случилась настоящая паническая атака. Дожил. Просто… черт. Ребенок вообще никогда не был частью его жизненной формулы. Он не задумывался о таком даже в стиле "когда-то это все равно должно случиться, но лучше как можно позже". И уж точно не рассматривал Юлю в качестве матери этого самого ненужного ребенка. А тем более сейчас, когда с ним начало происходить нечто потрясающее, то, что ему впервые захотелось удержать, сберечь. Судьба, видно, откровенно поглумилась над ним, выкинув вот такой вот фортель. Ну на кой хрен ему весь этот гемор?

"Знаешь, Серега, я, конечно, всегда за свободу и раздолбайство, но сейчас ты конкретно не прав, — впервые в жизни дебил смотрел на него исподлобья, осуждающе хмурясь. — Мужиком-то быть надо в любой ситуации. Ребенок не гемор. А облажался — расхлебывай с достоинством, а не истери, как барышня".

"Ты меня еще поучи" — огрызнулся на головного сожителя Сергей, хотя и самого уже по самую макушку затопило чувством стыда.

— Юль, ну как же так… — пробормотал он. — Мы же договаривались, мы же… мы всегда предохранялись.

Юля полоснула по нему острым хлестким взглядом и снова зашлась в плаче, а ее мать вскочила, являя собой воплощение гнева во плоти.

— Уж не смеешь ли ты, Сергей, обвинять мою дочь в том, что она безответственна в таких вопросах или даже в том, что беременна не от тебя.

— Просто как-то все это внезапно и… — он прикусил язык, чтобы не сказать "удачно для вас".

— А ты чего ждал? Предупреждающего объявления? — уперла руки в бока старшая женщина.

— Я вообще ничего такого не ждал, — вскинулся Сергей. — На самом деле наши отношения, на мой взгляд, себя исчерпали, но в любом случае все это касается только меня и Юли, но никак не вас, Ираида Сигизмундовна.

— Боже, мама, я так больше не могу, — прорыдала Юля. — Я жить не хочу.

— Ну уж нет. Ты мою дочь до самоубийства тут доводишь, а я в стороне буду стоять.

— Да за что же ты со мной так, Серюнечка. Неужели за то, что люблю тебя и хочу, чтобы были нормальной счастливой семьей?

Вскочив, Юля ломанулась к двери, а ее мать и Сергей следом, столкнувшись в дверях. Вылетев со двора, девушка зацепилась высоченным каблуком за густую траву, росшую в колдобине разбитой деревенской улицы и рухнула вперед подбитой в полете яркой птицей. Ираида Сигизмундовна завизжала как резаная, а Сергея окончательно контузило чувством вины и презрения к себе. И как будто этого всего было недостаточно, как раз в этот самый момент Лилия выехала со своего двора на Ниве и их взгляды пересеклись. "Какое же ты чудовище" — вот что он прочел в ее широко распахнутых от шока глазах со слипшимися от слез ресницами. Но даже это его не остановило. Нива взвизгнула почти лысыми покрышками и стартанула с места, проносясь мимо, а Сергей, и сам не соображая, что творит, понесся следом, не замечая камней и глубоких луж под босыми ногами.

— Лиля, стой, — орал он, срывая горло, и бежал до тех пор, пока легкие не загорелись и не свернулись, не давая больше сделать ни единого вдоха.

Согнувшись, он уперся ладонью в чей-то забор и смотрел вслед исчезающей за околицей машине, стараясь вернуть себе способность дышать. В глазах плавали черные круги, а в голове грохотало и плыло.

— О. Гляньте-ка. Это ж тот хлыщ городской, который участковую нашу оприходовал, — раздался за спиной насмешливый пропитой голос. — Ну и как она? Хороша хоть?

— Да баба — она баба и есть. Не поперек же у нее, — похабно загоготал кто-то в ответ. — Гонору только. Рожей ей местные не вышли. Ну ничего, теперь-то спеси поубавится.

Черные пятна в глазах мгновенно, без всякого перехода, стали красной пеленой, а стыд и отчаяние переплавились в полыхающую ярость. Сергей развернулся, чтобы столкнуться лицом к лицу с двумя местными типами отнюдь не презентабельного вида. Впрочем, рассматривать он их не собирался.

— Вы про кого тут рты свои раскрыли, поганцы, — зарычал он лютым зверем, сжимая кулаки.

Нет, никогда он не был задирой и всю свою жизнь считал, что на то богом мозги человеку и дадены, чтобы решать любой конфликт без применения грубой силы. А кто не смог, тот и есть слабак и обделенное разумом создание. Но сейчас внутри взметнулся такой смерч примитивной, крушащей все цивилизованное злости, тесно сплетенной с ненавистью к себе, что она грозила порвать его на части. А гадкие слова, сказанные о только что, кажется, навсегда потерянной любимой, стали катализатором, окончательно сворачивающей ему мозги набекрень.

— Не дай бог кто-то хоть слово про нее… — ревел он, надвигаясь на мужиков. — Хоть посмотрит косо… Я вас…

— А ты не борзей, городской, — огрызнулся на свою голову один из аборигенов. — Думаешь, мы тебе рога не пообломаем? Смотри, какой защитник Лилькин нашелся. Неча было позорить, когда у самого баба в городе есть. Теперь для всех она ша…

Договорить тот не успел, потому что Сергея окончательно накрыло, и он бросился вперед, впечатывая кулак куда-то в район изрыгающего гадости рта. А дальше все как кровавом тумане. Он бил. Его били. Кажется, кто-то оторвал от забора штакетину… Вокруг орали, визжали невесть откуда набежавшие люди. Его кто-то удерживал, он вырывался, рыча: "Только, сука, посмейте" и скалился как зверь. На руках противников тоже гроздями повисли набежавшие женщины. Глаза заливало потом и кровью. Юля рыдала, умоляла остановиться, бросалась ему на грудь. Ираида Сигизмундовна умудрялась перекрыть весь этот гвалт, грозя всем судом и прочими карами. Внутри стало пусто и бесконечно горько, настигло ощущение непоправимости. Сквозь окружившую место происшествия толпу уверенно протолкнулась Анастасия Ниловна и встала перед ним, сдвинув густые седые брови и скорбно поджав тонкие губы. Выглядела она словно враз сильно постаревшей, осунувшейся и бесконечно упрекающей.