— Ой, да ладно тебе. Шесть лет. Надо же. Хм. Ну ладно, лирика это. Так с чем пожаловал, Сереж?
— Я к Вам вот по какому делу. Хочу вот тут вот план развития одного района перспективного предложить.
— Ну-ка, ну-ка, давай гляну. Апольня, говоришь? Это где у нас? Интересно-интересно…
— Вячеслав Петрович? Это Никольский Сергей. Не беспокойтесь, все в полном порядке, как всегда, растем как на дрожжах. Я тут недалеко от Вашего офиса, заглянуть хотел, честно говоря, помощи попросить.
— Сережа, благодетель ты мой, ну какие вопросы. Да тебе — как родному брату, все, что тебе надо.
— Михалыч, ты? Рад, рад слышать. Рядом? Ага. Пять сек. Ща скажу, чтобы дежурный провел ко мне без всяких пропусков. Да без вопросов, Михалыч, конечно, сделаю. Ща все порешаем, дорогой. Хе-хе, а ведь в самом что ни на есть прямом смысле — дорогой ты мой человек…
Октябрь
— Ой, бабоньки, слыхали? — крупная женщина в толстом стеганом халате, надетом поверх вязаной кофты, поставила большую сумку в клетку с покупками у стены и подбоченилась, готовая вещать: — Прям как бабка кака пошептала — ведь столько лет уж про нас и не вспоминали, а тут на тебе — газ тянут.
— Так это для него все улицы-то поразрывали? — спросила сухонькая старушка, внимающая, как и остальные, своей крупной товарке едва ли не с открытым ртом.
— Темная ты, Васяновна, — высокомерно ответила первая. — Канализацию нам делать будут. Как в городе прям.
— Да брешешь ты, Нинка, — презрительно фыркнула втиснувшаяся между старушками мадам Петрищева. — Сдалась кому наша Апольня, тьфу, глухомань.
— Это ты, Машка, брешешь, что в твоей самогонке сорок градусов, када она и не горит даже, — огрызнулась Нинка. — Вона, во все дальние деревни столбы поставили, и к новому году, говорят, уж и там свет будет.
В сельпо — исконном месте сотворения и трансляции всех деревенских новостей — было непривычно многолюдно. Кроме местных женщин тут было еще и несколько мужчин в ярких спецовках, явно азиатской наружности, на которых все смотрели с живым любопытством.
— Да ладно. У всех прям, — удивилась одна из пожилых женщин.
— Та даже вона, к Кольке Гугнавому, сказали, тянут, — авторитетно подтвердила Нинка.
— Ой, да ерунда тот ваш свет, — вмешалась в разговор продавщица. — Вон видали, как клуб взялись ремонтировать. Это ж какие деньжищи нужны, чтобы его восстановить. Да еще и классы там открывать собираются — начальные. Чтоб малых совсем в Вязьгино не таскать, значицо. А для старших-то вон и автобус выделили, желтый, что твой зверобой. Школьный, вишь. Во дела. Прям чудеса в решете.
— А слыхали, что заброшенные поля хвермер какой-то купил, — торопливо попыталась вернуть себе статус звезды местных новостей Нинка. — Говорят, экологию там разводить будет.
— А что за фермер? — тут же сделала стойку Петрищева.
— Да леший яго знаит. Какой-то то ли Полянский, то ли Колянский, что ли? Ой, да не помню я, — отмахнулась вернувшая себе все внимание общественности дородная женщина.
— А жить где будет? Тута? — не унималась местная королева самогона.
— Можа тута, а можа и тама. Я те что — жана яго?
— А он жанат ли? — моментально последовал новый вопрос по делу.
— Да тфу на тебя, Машка, — раздосадованно отмахнулась рассказчица. — А вот и узнаем, када припрется и начнет тут порядки свои наводить.
— Ну и пусть едет и наводит, — обиженно поджала губы Петрищева. — Не одной же Апраксинской заразе хозяиновать у нас. И раньше с ней сладу не было, а как потаскалась с экономистом этим да бросил он ее, так вообще озверела. Одни убытки мне от нее.
— Ой, не бреши чего не знаешь, злыдня, — агрессивно уперла руки в бока Нинка. — Не бросал он ее.
— А я говорю — бросил.
— А чего ж тогда ездит и в выходные, и среди недели? Чего вокруг двора Апраксинского отирается, да в окна смотрит, как собака побитая? А веники всякие зачем таскаит? Я сама видела.
— Да почем я знаю зачем, — насупилась Петрищева.
— А я скажу. Влюбилси он в Лильку, а она ему позора не прощает и обратно не пущает, — постановила Нинка.
— Ой, да тебе сказки б сочинять, — взвилась Петрищева. — Влюби-и-илси. Да сдалась она ему. Вона, кака к нему городская приезжала. Куда там вашей Лильке.
— Мужик не собака на кости кидаться. А Лилька у нас красавица и умница, хоть и мент, а ты змеюка ядовитая, терпеть ее не можешь за то, что она мужиков наших тебе споить не дает. И имей в виду — продашь моему Петру еще хоть раз свою отраву — я тебе без всякой участковой приду и патлы повыдираю.
— Ой, да боюсь я тебя, как же.
— А ну марш все на улицу лаяться, — грозно рявкнула годами тренированным голосом продавщица, перекрывая вопли спорщиц и галдеж их групп поддержки. — У меня магазин, а не базар.
— Ну что, Лилия Андреевна, вот и до вашего района докатилась волна инновационная. — Лицо начальника районного отделения было почему-то красным и потным, хотя в кабинете было совсем не жарко, и взгляд его все время съезжал куда-то вбок.
— Да уж, как-то все это неожиданно. А с чего бы это, Василь Петрович. Вроде ж не выборы, не сменили никого, не посадили. Что за чудеса? — усмехнулась женщина.
— Ты, Андревна, тут языком-то не болтай, а то неровен час, знаешь ли. Просто… — мужчина почесал ухо и скривился, подыскивая слова, — просто район выделил средства, а руководство наше решило обновить материально-техническую базу самых малооснащенных участков. Вот, твой как раз из таких, это во-первых. А во-вторых, ты ж у нас этого… ну слабого полу, надо ж, так сказать, проявить уважение и толерантность, во-о-от.
Произнеся эту речь, начальник издал долгое облегченное "Фу-у-ух"
— Однако куда уж толерантнее: и Нива новая, и компьютер, и телефон навороченный дальше некуда, — покачала головой искренне удивленная Лилия. — Только к чему мне эти ваши игрушки, если у нас мобильные работают только на втором этаже клуба, да и то не во всякую погоду.
— Это ты, Лилечка, просто не в курсе, что у вас там будут скоро антенну возводить, — оживился мужчина. — Ты, кстати, строителей там зарегистрируй, пожалуйста, на неделю. Да смотри, чтобы Петрищева твоя не споила их, а то ни антенны, ни мужиков не дождемся обратно. И давай, иди уже, некогда мне тут с тобой… На вот твои документы на машину, ключи, эти… как их… гаджеты и вот тута вот распишись в получении.
Уже у двери начальник окликнул ее снова.
— И это, ты форму-то когда последний раз получала?
— Да как устроилась, так и получила.
— Ну, ты, Апраксина, меня так и под монастырь подведешь, это ж нарушение, — неожиданно едва ли не взорвался руководитель. — Каждые два года форму получать надо. Дуй давай за шмотьем. Только… Лиль, слышь? Ты там с ребятами не особо трепись про обновы свои всякие, а то замучают меня, пока до них очередь дойдет, лады?
— Спасибо, Василь Петрович.
Дверь закрылась за ошеломленной женщиной, а насквозь пропотевший от волнения начальник районного отделения полиции выдохнул и беззлобно пробухтел себе под нос, утираясь:
— Понапридумали хню всякую, а мне тут выкручивайся. Как вот я дары эти на приход ставить буду, едрена вошь?
— Сережа? Сережа, сынок, все хорошо?
— Хорошо все, мам. Все нормально, звоню спросить как дела, как сама…
Несколько секунд Сергей с недоумением смотрел на издающую странные булькающие звуки телефонную трубку и только потом сообразил:
— Ма, ну ты чего? Ты плачешь, что ли?
— Сереженька, сынок, столько лет… Ты же сам и не звонишь никогда, я так испугалась.
— Мам, ну все хорошо, правда.
— Сереженька, ты… ты простишь нас? Мы же с папой все понимаем, ты обиделся на нас и простить не мог.
— Мамуль, это вы меня простите. Дурак я был. Молодой, горячий, дурак. Максималист. Простишь?
— Сыночек, да мне нечего прощать. Я тебя всегда любила и любить буду. И папа тебя очень любит и до сих пор страшно переживает. Мы с ним много о тебе говорим, волнуемся, сынок.
— Я ему позвоню, мам. Прямо сейчас сразу и позвоню. Приедете ко мне? Я дом купил, скоро ремонт закончу. Приедете? Всех берите и приезжайте, познакомлюсь с малыми вашими. Не плачь, мам. Я вас тоже люблю. Долго понимал. Но теперь понял. Я вас просто люблю.