Странно, что на первом этаже его дома горели огни. На какой-то момент Вульф задумался: неужели его двоюродная бабушка Болтон наконец-то решила вращаться в обществе. Как только кот из дома…?[5] Нет, старая леди вела себя как мышь, и насколько Вульф знал, не имела в городе никаких знакомых. Он сам открыл парадную дверь своим ключом и снова удивился, в этот раз запаху ели, гвоздики и яблок, а также красным лентам, обвивающим перила мраморной лестницы. Должно быть, немногочисленные слуги решили украсить дом к праздникам, решил виконт, обрадовавшись этой идее. Теперь его собственное Рождество будет немного ярче, если это возможно.
Затем виконт услышал звуки, доносящиеся из музыкальной комнаты – пение, смех, бренчание клавиш. На его памяти двоюродная бабушка никогда не входила в музыкальную комнату, и не выказывала никакого интереса к посещению концертов, оперы или музыкальных вечеров в домах его друзей, хотя он спрашивал ее об этом целый год после того, как она приехала, а затем сдался. Вульф сомневался, что сейчас трясущаяся, дрожащая старушка смогла бы взять такие высокие ноты, распевая старый рождественский гимн.
Он не возражал против того, что слуги празднуют, и не был недоволен тем, что они потратились на небольшое количество зелени, но, по правде говоря, им не следовало находиться в официальных комнатах. А его фортепиано было редкой и дорогой вещью, не предназначенной для того, чтобы по нему стучали пальцы любителей.
Вульф прошагал по коридору и распахнул дверь.
Песни, смех и музыка – все это замерло. Миссис Олив взвизгнула. Дора-горничная бросилась в объятия Филлипа-лакея. Ребенок лет десяти – маленькая девочка, в его доме? – показала пальчиком на его искалеченную щеку и начала плакать. Еще один ребенок, поменьше – две маленькие девочки, в его доме? – спрятала голову в юбках симпатичной женщины в выцветшем коричневом платье, которая стояла возле фортепиано, с лицом таким же белым, как и сделанные из слоновой кости клавиши инструмента. Вульф мгновенно, опытным глазом оценил женщину: молодая, но без юношеского румянца, даже до того, как побледнела. Слишком молода, подумал он, чтобы быть матерью маленьких девочек, хотя виконт смог разглядеть, что у той малышки, которая рыдала, такие же каштановые волосы. У женщины были большие зеленые глаза, прямой нос, нежные губы и приятная глазу фигура – он смог разглядеть это под скромным, немодным платьем. И она казалась абсолютной незнакомкой.
– Что за дьявольщина тут творится? – закричал он.
Теперь все начали говорить одновременно, за исключением девочек, которые теперь обе плакали.
Миссис Олив крутила свой передник, не глядя на него.
– Ей было некуда идти, милорд, и я не думала, что вы станете возражать. И они не слишком много едят.
Догадываясь, что он в любом случае будет уволен, Филлип отступил от Доры и произнес:
– Предполагается, что это время подарков, не так ли? Мисс Тодд подарила нам немного веселья, вот и все.
Опустив глаза и одной рукой потянувшись к Филлипу за поддержкой, Дора присела в реверансе и пропищала:
– И она учит меня читать на уроках для маленьких девочек.
– Что ни о чем мне не говорит! – завопил виконт, громче, чем намеревался, отчего младшая из девочек завыла. Его искалечили, его планы разрушены, да к тому же он обнаружил нечто абсурдное у себя на пороге – нет, в своей гостиной. Вульф бросил шляпу, перчатки и кашне на ближайшее кресло. Затем указал хлыстом на миссис Олив.
– Мне нужно объяснение.
Потом указал в сторону Филлипа.
– И выпивка. И тишина. – Он кивнул в сторону Доры, а затем – на детей в белых фланелевых ночных рубашках и с босыми ногами, недвусмысленно давая понять, что она должна убрать орущих младенцев долой с его глаз.
– Что вам нужно, милорд, – проговорил спокойный, тихий голос, – так это лечение.
Если бы она была сама по себе, то Маргарет сбежала бы, ужаснувшись, обратно в дом леди Бартлетт. Однако она была не одна. У нее были милая Александра и дорогая Кэтрин, чтобы заботиться и защищать их. Маргарет полюбила их в тот же самый момент, когда они спустились с корабля и попали, рыдая, в ее объятия:
– Тетя Мэгги! Мы знали, что вы придете за нами! Нам не придется отправляться жить к ленивому кузену Фернеллу, не так ли?
Нет, она любила девочек на расстоянии, еще с тех пор, как ее сестра написала об их рождении, а сейчас она просто любила их больше. Она будет лелеять своих дорогих племянниц, пока сама будет жива. И не позволит никому орать на них, запугивать, или вышвырнуть посреди ночи без борьбы – даже если этот тип владеет домом, в который она проникла незаконным образом.
Неожиданно для себя Вульф обнаружил, что сидит за грубым столом в собственной кухне, которую ему нечасто приходилось посещать, где на плите заманчиво кипел чайник, а у молодой женщины в весьма соблазнительной груди вскипал гнев. Виконту было тепло и уютно, в руке он держал стакан со своим самым лучшим коньяком, и, по правде говоря, бальзам, которым мисс Тодд смазывала его лицо, значительно облегчал боль. Или, возможно, ее нежные пальцы уменьшили его страдания, когда она нежно промыла раны, а кончик ее розового языка сосредоточенно высовывался изо рта, пока девушка пыталась не причинить ему боль. Вульф также оценил тот факт, что она не убежала прочь, как это сделали миссис Олив и лакей, и не стала задавать вопросы, как дети, шепот которых он услышал, когда горничная повела их наверх. Так или иначе, он с удовольствием выслушает ее – пока.
Джентльмены ненавидели сцены, слезы и истерики, Маргарет знала об этом, так что она попыталась собраться с мыслями. Она не выкажет своего ужаса перед его поцарапанным лицом, беспокойства из-за внезапного появления виконта или страха за будущее. И уж определенно она не уступит восхищению от его широких плеч, сильных мускулов и вьющихся светлых волос. Девушка сполоснула дрожащие пальцы, налила им обоим по чашке чая и рассказала свою историю в такой откровенной манере, как только смогла.
Вульф уставился на молодую женщину, казавшуюся такой спокойной, за исключением руки, которая так стиснула чайную чашку, словно это был амулет против зла – против него. У нее были длинные, изящные пальцы, заметил он, почти сожалея о том, что у него больше нет никаких ран, боль от которых она могла бы облегчить. Наконец виконт произнес:
– Я вижу, что вы оказались в чертовой петле, мисс Тодд, но, несомненно, должна быть какая-то альтернатива.
Маргарет опустила чашку.
– Вы когда-нибудь встречались с леди Бартлетт?
Он поморщился и глотнул чая, теперь подкрепленного коньяком.
– Вы могли бы послать посыльного к своему кузену, вместо того, чтобы ждать почту.
– Вы когда-нибудь встречались с сэром Фернеллом Тоддом?
Вульф покачал головой.
– Не имел такого удовольствия.
– Это не доставило бы вам удовольствия, поверьте мне. И он не стал бы помогать, не в этот раз. Но, милорд, случалось ли вам когда-нибудь иметь ограниченные средства и огромную ответственность?
Теперь Вульф предпочел заглянуть в свою чашку, а не в свою совесть. Он никогда не знал ничего, кроме привилегированной жизни, хотя кропотливо занимался своими обязанностями в качестве хозяина обширного поместья с множеством зависящих от него людей. Он также заседал в Парламенте, поддерживал многочисленные благотворительные учреждения и ходил в церковь, в основном по воскресеньям. Если не обращать внимания на отсутствие у него наследника и слегка вызывающее холостяцкое поведение, то считалось, что Вульф достойно несет на своих плечах титул виконта, чем его отец мог бы гордиться.
Он сомневался, что его мать гордилась бы тем, что ее сын кричит на слуг, детей и на платную компаньонку. Вульф вздохнул, почти извиняясь.
– Но, несмотря на это, сейчас в городе есть, должно быть, толпы женщин с голодными младенцами и без всяких средств к существованию. – Он всегда бросал монетку беднягам. – Однако они не вторгаются в резиденцию джентльмена из-за того, что им больше некуда идти.
– Конечно же, нет. Они находят приюты для женщин, или продают свои тела, или умирают с голоду на улицах. Я просто еще не настолько отчаялась, хвала Небесам. Я была готова найти жилье, но миссис Олив уверила меня, что вы не станете возражать. – Или не узнаете об этом, но Маргарет не произнесла последних слов.
Вульф откинулся на спинку стула.
– И я полагаю, что мне было бы все равно, если бы я не приехал домой. А теперь ситуация другая.