— Один из многих, — говорила о нем мама. — Милая моя малышка Сиддонс, имя им — легион. Они страстно влюблены театр, но, к несчастью, угодили в бригаду «Почти». Они почти могут играть. Им почти удаются тексты пьес. Они почти становятся постановщиками…
Тоби был одним из этой бригады, и он был влюблен в маму.
— Это такое же распространенное заболевание, как корь, — комментировала Мег. — Они подходят слишком близко и тут же ее подхватывают. А от вашей мамы особенно легко заразиться.
— Мне кажется, в театре это заболевание носит эндемический характер, — заявила я. Я, в свою очередь, страдала страстью К длинным словам и постоянно читала словарь, выискивая все новые и испытывая их на окружающих. — Как бери-бери в Африке, — добавила я.
— Ох уж эти ваши длинные слова, — фыркнула Мег. — Не знаю, откуда вы их только берете. Во всяком случае, не от своей мамочки.
Это звучало как упрек. Все, что было унаследовано не от мамы, не имело права на существование.
Итак, Тоби, или иначе, Тобиас Мэндер, преданный раб моей мамы. Она устроила ему пару немых ролей, и он не знал, как выразить ей свою благодарность. Именно поэтому он и проводил каждое утро, занимаясь с ее дочерью. Я была способной ученицей, и наши занятия доставляли мне немало удовольствия. Мы с ним играли в заговорщиков, целью которых было преподносить моей маме сюрпризы. Хотя нам следовало понимать, что в ее глазах мои академические успехи ничего не значат. Она умела поддержать разговор с представителями самых высших кругов лондонского общества, но образованным человеком назвать ее было сложно. На самом деле она надеялась, что Тоби поможет мне стать похожей на нее. Ее очень заботило мое будущее. Иногда мне даже казалось, что я могу соперничать за ее любовь с Эверардом.
Так я и жила в уютном мирке, созданном для меня Тоби Мэндером, Мег Марлоу и неутомимой Джанет и озаряемом сиянием, исходящим от мамы.
Моим любимым занятием был сбор информации, в основном выуживаемой из Мег. Мое прошлое представлялось мне огромной головоломкой, которую я во что бы то ни стало должна была собрать. Еще в моей жизни был добрый, но невнимательный дядя Эверард, занимавший какую-то важную должность в каком-то доме. Со временем я узнала, что речь идет о парламенте. Из верхнего окна чердака я видела циферблат Биг-Бена. Зажженный над часами фонарь указывал на то, что парламент заседает, а это, в свою очередь, означало занятость дяди Эверарда. У него был небольшой дом в Вестминстере и загородное поместье. Он часто приносил мне коробки шоколадных конфет, перевязанные разноцветными лентами. Собственно, эти ленты мне и доставались, потому что конфеты немедленно конфисковывались как вредный для зубов продукт.
Мне было лет восемь, когда я осознала существование заговора, имеющего целью превратить меня в подобие моей мамы. Она тщательно заботилась о моих зубах, заставляя меня съедать перед сном ломтик яблока. Затем на них и вовсе надели пластинки, поскольку дантисту показалось, что мои передние зубы рискуют выехать вперед, сделав меня похожей на кролика.
— Нет, этого нам не надо, — смеялась мама.
На некоторое время я из малышки Сиддонс превратилась в Маленького Кролика, или просто в Банни. Мама обожала давать людям прозвища, а я ненавидела пластины. Мои волосы тоже представляли изрядную проблему.
— Прямые, как солома, — ворчала Мег.
Волосы мамы волнами ниспадали ей на спину и были такими длинными, что она могла на них сидеть. Зрелище моих прямых волос ее оскорбляло, и она заставляла Мег каждый вечер перед сном накручивать их на тряпочки. Тряпочки держались плохо. Кроме того, они мне очень мешали, и ночью я принималась вытаскивать их из волос. Поутру я представляла собой странное зрелище, поскольку часть моих волос оставалась прямой, а остальные были кудрявыми.
— Красавицей тебе не быть, — сокрушалась Мег, на что я отвечала, что если красота означает еженощные мучения на ворохе тряпок, то уж лучше я буду дурнушкой.
Я вообще любила поспорить. К этому меня приучил Тоби. Он свято верил в необходимость тренировки ума и часто затевал дискуссии, в ходе которых мы должны были отстаивать позицию, противоположную нашей собственной. Он учил меня тому, что в мире не существует черных или белых цветов, а все построено на полутонах. Поскольку у любого явления существует множество сторон, то следует научиться находить плюсы даже в том, с чем ты категорически не согласен.
— Это развивает душу, — пояснял Тоби.
Еще он возил меня кататься верхом на Роттен-Роу. Мама считала, что я должна освоить верховую езду, и я начала посещать уроки в местной школе, где училась этому мастерству в компании своих сверстников. Когда я обрела достаточную подготовку, то стала выезжать на прогулки с Тоби. С ним было интересно, за исключением дней, когда он вновь принимался тосковать по сцене. Что касается его панегириков моей маме, то я их охотно выслушивала, потому что была целиком и полностью с ними согласна.
С Тоби связаны самые приятные воспоминания о годах моего детства.
Мы много читали вместе, и хотя мои познания в математике стремились к нулю, я была довольно сильна во французской, немецкой и английской литературе.
Тоби учил меня радоваться жизни. По его мнению, самый главный навык заключался в умении приспосабливаться.
— Если ты не можешь получить желаемое, научись обходиться без него и найди ему замену, — часто повторял он.
Я оспаривала эту точку зрения, доказывая, что это позиция слабого человека. Я была уверена, что желаемого надо добиваться всеми силами.
— Это может затрагивать интересы других людей, — напоминал он. — К цели нельзя идти по головам.
В то время он, несомненно, был моим наставником.
Я пыталась применять его наставления к своей жизни. В периоды отдыха, когда мама ожидала поступления очередного предложения, она много времени проводила дома. Первое время возможность часто видеться с ней приводила меня в восторг, но затем я начинала понимать, что этот человек очень отличается от того, которого я привыкла видеть лишь урывками. Она впадала в уныние, и все чаще я слышала, как она кричит на Мег, а Мег кричит в ответ: «Еще одна такая выходка, и только вы меня и видели!» Мег никогда не давала ей спуску, но она не принимала эти ссоры всерьез.
— Штормовое предупреждение, — подмигивала она мне, и я понимала, что лучше мне держаться подальше.
К нам в дом приходили разные люди. Они приносили маме сценарии. Она читала эти сценарии и решала, подходит ей та или иная роль, или нет. Постоянным гостем был и Том Меллор, ее агент. Иные сценарии вызывали ее безудержный гнев, потому что предлагаемые роли были недостаточно хороши. Взъерошенные авторы, самоуверенные постановщики, актеры разных степеней известности — все они нескончаемой процессией шли через наш дом.
Однако вдруг это все заканчивалось, и она вновь бралась за работу. Дом пустел, и в нем воцарялась тишина. Иногда это действовало на меня угнетающе.
Тогда Тоби брал меня на прогулку, и мы шагали по Шафтсбери-авеню, один за одним минуя театры, пока наконец не останавливались у того, в котором играла она. Мы восторженно пялились на афишу, в верхней части которой огромными буквами красовалось ее имя Айрини Раштон.
При мысли о том, что Айрини Раштон — моя мама, меня распирало от гордости.
Однажды мы с Тоби зашли в «Кафе Ройял». С его помощью я убедилась в том, что кроме нас в нем обедают многие лондонские знаменитости. Впрочем, мое приподнятое настроение вдребезги разнесло внезапное появление мамы об руку с блеклым джентльменом в невероятно ярком шейном платке и при монокле. «Знатный господин, — сообщила мне Мег, когда я описала ей блеклого джентльмена. — Лорд Ламми или что-то в этом роде. И как она могла выскочить за этого Ральфа Ашингтона? Ума не приложу!»
— Я… я думал, Сэйре будет интересно, — покраснев до ушей, пробормотал Тоби.
— Это не место для… ребенка! — возмутилась мама.
С этими словами она подняла голову и покинула кафе под перешептывания посетителей.
— Это Айрини Раштон.
— Та самая Айрини Раштон?
— Ну конечно! Бесподобна, не правда ли?
Ее недовольство погрузило Тоби в глубокую меланхолию, и в следующий раз, увидев ее, он тут же извинился. Я же не могла понять, что тут такого. Тоби приучил меня анализировать все, происходящее вокруг, и я всегда пыталась найти ответы на возникающие у меня вопросы. Но ответы, приходящие в мою голову в этот раз, мне самой казались недостойными. Один заключался в том, что Тоби явно нравилось мое общество. Когда она вошла, мы хохотали над моими первыми попытками попробовать шампанское. Ей не понравилось то, что он может так веселиться в обществе другой представительницы слабого пола, пусть и ее собственной дочери. Другое объяснение состояло в том, что ей не хотелось, чтобы я становилась взрослой, а мое появление в «Кафе Ройял» свидетельствовало именно об этом. Она так переживала по поводу собственного возраста, что на несколько лет решила задержаться на отметке в двадцать шесть лет.