Татьяна Успенская - Украли солнце

— Мама, он один там. Я варю ему кашу. Я укладываю его спать. Не я бы, он не спал бы ночи напролёт. Ты же знаешь, сколько он работает! Не бойся за меня, пожалуйста!

А если кто ворвётся в квартиру, девочка днём одна. А вдруг с Адрианом беда, никто не узнает, что она там. Нужно попросить Раю забирать её к себе, пока Адриана нет дома.

И Джуль в опасности каждое мгновение. А теперь ещё и у Учителя, по предположению Жоры, рак с метастазами.

Болела грудь. То и дело прикладывала к ней руки, судорожно вздыхала, повторяла: «Господи», на «помоги» не хватало сил.

Людей покормили. Её заставили выпить крепкого чая.

Прошло, наверное, много часов, наконец, она услышала, как распахнулась дверь операционной, и Жора буквально выпал в коридор. Бледен, губа закушена. Афанасий перекрестил его. Гуля дала кружку с чаем.

— Пей, он уже не очень горячий.

Сначала Жора лишь пригубил, потом сделал небольшой глоток. Но ют закинул голову и залпом выпил до конца.

— Ещё? — спросила Гуля.

Ничего не ответил. Смотрел на всех виновато.

Хотела спросить «жив?», губы свело в гримасу. Спросил Ив:

— Что?!

— Кровотечение. Вырезал, что увидел.

— Будет жить?

Жора ничего не ответил, пошёл в душ.

В операционной Роберто следил за жидкостью, стекавшей в вену Учителя.

Учитель дышал спокойно, сознание уже вернулось к нему.

— А теперь, Витя, спи. Все с тобой. Будем бороться. — Не глядя на неё, Роберто сказал: — Замени Веру, ей нужен отдых. Сиделка должна сменяться каждый час, её задача: вытирать лицо и руки влажной салфеткой. Если возникнут позывы к стулу или что-то неожиданное, немедленно вызвать меня. Я пошёл спать. Ни поить, ни кормить категорически нельзя.

— Можно я подежурю? — спросила Магдалину Гуля.

— Я! — прошептал Ганя.

Все предлагали подежурить. Она попросила Леру установить строгую очередь и немедленно разойтись. А сама поплелась за Роберто, так же, как и он, еле переставляла ноги.

В его комнате так никто и не поселился, словно знали: рано или поздно он появится тут. Роберто сел на кровать, положил руки на колени.

— Безнадёжно? — спросила одними губами.

— Жора — хирург от Бога, — сказал, не глядя на неё. — Кажется, он вырезал все метастазы. Теперь надежда на силы мужика. Уж очень он истощённый.

— Плохо ест.

— А с чего бы ел хорошо, когда внутри разлеглась такая махина? Будем кормить через капельницу.

— Ты считаешь, он может выжить?!

— Я не Бог, мать, простой смертный, а тут дело Божеское. Молись. Думаю, поможет.

Зазвонил телефон.

— Пропал Роберто, — растерянный голос Адриана.

Она рассказала, что произошло.

— Передай Апостолу: переночую тут, утром буду на месте.

В эту ночь то и дело она подходила к кровати Учителя. Он спал, а дежурные докладывали: три раза вздохнул тяжело, однажды вздрогнул.

Утром пошла провожать Роберто до дверцы.

— Ночью принесу питание на завтра. Жора справится без меня. Он гениальный врач!

— Спасибо тебе!

— Тебе спасибо, что позвала. Да не смотри ты на меня так!

— Ты всё болеешь?

— Я сказал тебе, это навсегда. Но тебя понимаю: такой, как Апостол, встречается один раз в триста лет.

Как во сне, во власти незнакомых ощущений, прижимая к груди книги, Джулиан шёл за Конкордией по пустому пространству, отделяющему Учреждение от жилых кварталов.

И как-то сразу, неожиданно, — толпа.

Люди пытаются протиснуться в узкие щели между стоящими впереди. Площадка — красного цвета. Белые костюмы. Юноши держат на плечах или на вытянутых руках девушек, похожих на летящих птиц.

Барабаны, бодрая музыка.

— Репетиция спортивного праздника. Пирамиды бывают и сложные, когда связаны в одну композицию несколько групп. — Кора тянет его за руку, ведёт вокруг плотно сомкнувшихся людей, подныривает под какую-то ограду.

Очереди. Люди. Машины.

— Берите книги. Новый поэт. Дарит вам. Бесплатно.

— Смотрите, это он! Точно он, я знаю! — кричит мужчина.

— Гляди, и впрямь!

Молодая женщина с ребёнком на руках. Одинаковые — любопытные глаза в ярких точках. Тощий старик. Длинная иссохшая старуха. Девушки. Парень его лет.

— Читай нам, поэт! — жадные голоса.

Вот то, ради чего он шёл: он нужен людям, он должен всё объяснить им. И они услышат его и начнут жить иначе.

— Нельзя читать! — говорит ему парень. У него серое лицо, точно он вырос в тёмном помещении, а взгляд — радостный, человека, живущего праздничную жизнь.

— Что ты слюни распустил? Слышишь, нельзя! — тянет его Конкордия прочь. — Тебе шеф говорил: нельзя! Идём!

Но он видит лишь чёрные подглазья, как у мамы. В нём разливается та же боль, что в людях. Утешить. Пробудить сопротивление. Сами собой вырываются слова о Властителе, укравшем солнце, о невозможности больше терпеть.

С неба пикируют на них монстры, с лезвиями вместо конечностей, изрыгают огонь. И в одну секунду вместо живых — мертвецы, обожжённые, изрезанные. И прямоугольник неба, стиснутый домами.

Кора хватает его за руку, втягивает в какой-то дом. Подвал. Двор. Лестница с неровными ступенями. Он чуть не летит вниз, чудом удерживается. Ещё двор. Джулиан вырывает руку.

— Идём к ним! Нужно помочь! Спаси их!

Конкордия вводит его в квартиру, кладёт на стол книги и уходит, хлопнув дверью.

Совсем молодая мать. Может, жива? И ребёнок лишь ранен?

Бежать. Хватает баул. Прочь из этого города! Неловкое движение, и из баула летят на пол лепёшка и венок.

Маки. Плоть солнца.

Над маками — робкие губы, робкая улыбка.

Женщина в крови, припавший к ней ребёнок.

Прижав к себе венок, несётся к двери, от двери к окну, снова к двери, пытается открыть её, она заперта. И оседает на пол.

Глаза слипаются.

Над ним склоняется Степь, ждёт от него чего-то.

Конкордия поняла бы, чего, он не может.

Вскакивает, вырывает листок из тетради со стихами, пишет: «Здравствуй!» О чём писать? О женщине с ребёнком, о смеющемся бледном парне?! И сюда не позовёшь. И не пообещаешь приехать. Прыгающими буквами пишет: «Жду Любима из командировки. Он скажет, что дальше. Скоро напишу». На другом листке с трудом выводит «Мама» и тупо смотрит на это слово.

Сто лет назад у него была мама: безликая старуха, каких здесь много.

На ненависть к Будимирову сил нет. Есть лишь осознание: он — причина несчастий маминых и всех сограждан, гибели миллионов людей.

«Мама, — старается он вывести как можно ровнее это слово второй раз. — Мы приедем вместе с Любимом. Сами будем справлять всю работу, тебя ни до чего не допустим!»

Положил ручку. Едва добрёл до кровати. И провалился.

Несёт его широкая река. Он посередине — на бесцветной полосе, разделяющей реку пополам. Слева бурлит чёрный поток, справа в бликах покачивается светлый. Полшага влево, и чёрный снесёт в водоворот. Полшага вправо, попадёшь в лоно покоя, в обилие слепящих красок. Не от него зависят эти полшага вправо или влево, а от кого-то, кого он не видит, но кто уже присутствует в его жизни и буравит мозг болью. Кто же так мучает его? «Любим! — кричит. — Мама, Степь!» Никто не спешит на помощь. Ещё мгновение, и его снесёт к чёрному потоку, затянет в водоворот.

Проснулся от прикосновения.

Силуэт брата.

— Ты?! Слава богу! Ты спас меня! — Закрыл глаза, сосредотачиваясь в радости. Но тут же вспышкой — женщина и ребёнок в крови. — Пойдём домой, Люб! Здесь страшно. Я пришёл сюда, за тобой и спасти людей, вместо этого убил… помочь никому не смогу: разве верну солнце, защищу от препарата? — удивился отсутствию реакции у брата. — Ты не рад мне? — В темноте не мог разглядеть лица. Поднялся, включил свет. Тусклы глаза, губы поджаты. — Ты принимаешь препарат? — Без сил опустился на кровать.

— Все должны принимать препарат. Иначе что будет с нашим государством? Когда я приступил к должности, мне доложили: у меня есть брат и велели написать тебе письмо. Сегодня сказали: ко мне приехал мой младший брат. Это серьёзная ответственность: воспитать своего брата. Я выбрал для тебя цех.