Татьяна Успенская - Украли солнце

Он хочет покоя. А его нет. Напоён опасностью воздух. И его власти, он чувствует, нет, не только над ситуацией в городе и в Учреждении, но и над самим собой.

Изо всех сил жмёт на кнопки своей аппаратуры. Через секунду в его кабинете — все службы и все министры. Врачи и охранники.

— Приказываю, — хрипло говорит он. — Усилить бдительность. Увеличить охрану всех пищевых блоков в городе и кладбищ, каждого подозрительного — лично ко мне. Приказываю: проверить тайные службы Учреждения и жилых комплексов. Телефоны, лестничные клетки, квартиры подозрительных личностей и прочее должны прослушиваться. Приказываю Эвелину Кропус сделать первым, главным моим Советником. Ввести эту должность. Отдать ей в собственность лучшую дачу на берегу моря. Орден Героя. — Он засмеялся облегчённо: Магдалина исчезла, сгинула. Он свободен. Он — Хозяин над всеми и над собой. Он — Властитель, которому покорны все мыши его Королевства. — В стране ЧП, — говорит он обычным жёстким голосом. — Опасность над нами всеми. Я знаю. Ввожу Чрезвычайное положение. Комендантский час не с шести вечера, а с четырёх. Приказ за номером…

У него отняли брата, у Марики — мать. Ждал каждого вечера: утешить её. А она не нуждается в утешении. Видишь ли, изучила китайскую и индийскую медицину! Расспросить подробнее. Она права: и он должен начать, наконец, учиться. Не тому, чему учит будимировская школа, а тому, что знают она и Апостол. Говорить с ней, смотреть на неё.

Иногда вспоминается Степь в лодке. Степь — яркая краска его отроческой жизни, терпкий воздух.

Марика и Мага не внешне похожи: Моцартом, Шекспиром.

«Марика, посмотри на меня!», «Полюби меня», «Спаси меня от меня самого», «Марика, веди меня по жизни».

Ждал вечеров у Апостола, как в селе ждут Пасху, наесться.

Жадно заглатывал крутые яйца, творожную массу, пышный кулич. Осоловевший, умиротворённый, ложился спать. Пасха — избавление от ощущения голода.

Глотает каждое слово своих новых товарищей, слушает лекции Марики по истории, а «наесться» не может. Смотрит на Марику, и его мучат жажда и голод.

В один из вечеров Апостол говорит:

— Сегодня… четверых наших Кропус превратила в роботов! Привела меня в цех Поля и при мне всех подряд перетрясла.

Джулиан невольно оглянулся: неужели и Гюста?!

— Э, меня не возьмёшь! — поймал его взгляд Гюст. — Я слинял.

— Не ты слинял, а тебя слиняли. Апостол успел дать мне сигнал! Ребята погибли замечательные, — горько говорит Поль.

— А меня почему-то не тронули… — удивляется Тиля.

— Не послушались меня… Подождите, то ли ещё будет?! — сердится Гюст. — До каждого доберётся! Разрешите убрать!

— Ты не видел, Гюст, её телохранителей. Теперь она под охраной Самого, его советник.

— Тебе говорили, Апостол: одна жертва или сотни жизней! Тебе не жалко их? — голоса злы.

— Завтра она явится в мой цех! — сказал Карел.

— И в мой.

— Завтра мы потеряем ещё многих! Не могу всех отправить в командировку, как Гюста.

— Из-за тебя, Апостол!

— Апостол, ты виноват в гибели людей, не дал убрать Эвелину! Прикажи!

Бунт?!

— Она слишком много знает, она уничтожит всех нас!

— Да чего тебя спрашивать?! Я сам…

— Тогда… чем… мы отличаемся от них?! — тихо спрашивает Апостол. — Инерция жестокости. Он ударил меня, я ударил его… А если не ударить в ответ?! Да, четыре человека! Это очень много. Теперь смотрите, мы убиваем одну Кропус. И вы думаете, Властитель нам простит? Что он сделает? Ну?

— Объявит террор, — говорит Марика. — И не четырёх… уберёт сотни, одним махом… За такую…

— Эвелина — необыкновенно нужный Властителю человек. Понимаю, больно. — Апостол виновато вздыхает. — Нам остаётся только игра. Стать тише воды, ниже травы. Всех наших из цехов перевести на другие работы… Не получится устроить наверху, отправить в изгои!

— Что это такое? — спрашивает Джулиан у Марики.

Она пожимает плечами.

— У нас есть ночь… Эвелина не должна найти ни одного нашего, как бы ни старалась! Давайте посмотрим возможности…

— Папа, вот списки работ, куда можно определить людей.

— И мы должны выполнять каждое распоряжение Властителя и Эвелины, — говорит тихо Апостол. — Но ни одно распоряжение не должно быть выполнено. Продолжается великая игра.

Бунт погас сам собой, не успев разрастись.

Вышел вместе с Конкордией.

В лифте она нажала самую нижнюю кнопку. И за руку, как ребёнка, повела за собой. Через что-то следом за Конкордией переступает, что-то обходит.

«Где мы?» — вертится на языке, но ни о чём не спросишь: мутится в голове, тошнит, сейчас он упадёт и не встанет. И не надо будет хоронить.

В ту минуту, когда он, в самом деле, готов рухнуть, в лицо плещет холодом и раздаётся звонкий голос Конкордии:

— Осторожно, ступени.

Раскрытым ртом хватает воздух и не может надышаться. Вместе с холодным воздухом врывается тяжкий запах. И снова ко рту поднимается тошнота.

— Кладбище! — говорит Конкордия и отпускает его руку.

Перед ним, куда хватает взгляда, под сереньким светом прожекторов туши коров, свиней — уж ему-то не знать! Только никогда не видел так много сразу.

— Со всех сёл сюда, — объясняет Конкордия.

— Зачем? — Подходит ближе. В тушах — черви.

«На этот раз забрали всё… Больше не могу…»

Измождённые люди — на всём его пути из села в город!

Один год Степь возилась с телятами, играла, кормила, чистила — сколько любви и труда вкладывала! А в день забоя… что с ней стало! Она кидалась на живодёров с кулаками, плакала, закрывала собой телят!

Кому, зачем понадобилось бессмысленно губить…

— Лучшие отданы верхнему этажу.

— Не понимаю, зачем…

— На! — Конкордия протягивает порошок. — Чуть не каждый час пью! У меня ещё воображение такое… вижу их всех живыми! Дома растила овец. Очень умное животное. Мы играли…

— Зачем? — тупо повторяет Джулиан. Жадно слизывает с бумажки безвкусный порошок, терпеливо ждёт его действия.

Но вот кладбище точно туманом прикрывается, сердце перестаёт бухать и не стучит больше дятлом в голове «зачем».

— А как же собаки и кошки не растаскивают? — Видит голодных животных их села и тех сёл, через которые шёл. — Хоть они были бы сыты. От этого же зараза!

Конкордия засмеялась, отрывисто, как икая:

— О, эта служба в городе работает отменно. Лучшие машины отданы армии живодёров. Щенков, кошек, всё живое — острыми крючьями на опыты! Ни одной собаки в городе, ни одного котёнка. Даже крыс с мышами нет. Чтобы голодные их не ели. И на них хорошо изучать неизлечимые болезни.

Джулиан прижал к голове зашевелившиеся волосы.

— Сегодня ночью кладбище подожгут, отравят округу жутким запахом. — Конкордия пошла скорым шагом прочь. Он следом, боясь остаться без неё.

Запах тления быстро таял, зато усиливался запах гнили.

— Кладбище яблок! Лучшие плоды отобраны для верхнего этажа. Ещё одно техническое достижение нашего Властителя: дотронешься до яблока или туши, бьёт током, до смерти. Всё-таки отчаянные уносят! Это лучше, чем заражённое крысиное мясо, которым иногда подкармливают население. Хочешь, ещё…

— Нет, спасибо! — перебил её Джулиан.

Сон? Бред? Он тронулся? Люди гибнут от голода.

И снова тьма, сырость, как в могиле. Вокруг них — чудовища, духи. И спасение только в жёсткой руке Конкордии, властно влекущей его куда-то.

— Через пять минут начнётся комендантский час, — говорит Конкордия на прощанье. — Высунешь нос, погибнешь, как погибли жена и дети Поля. Их дом подожгли, они выскочили на улицу и не успели найти пристанища!

— А где же в это время был Поль?

— На работе. Властитель очень любит заставлять людей допоздна работать.

И снова Джулиан мечется по своей комнате. Он боится сумерек и боится ночей.

Со сном у Будимирова плохо с того дня, как пропала Магдалина. Тайна, которую скрывает от всех: он боится сумерек и боится ночей.

Не только потому, что мерещатся ему в сумерках и в темноте те, кого пытали, а потом убили по его приказанию.