Татьяна Успенская - Украли солнце

Визитёр почти по-человечески зевнул. Усмехнулся.

— А я уж подумал! — Внезапно свёл в одну линию брови. — Здесь-то что делаешь ночью? Брат не вызывал тебя!

— Я же говорю, всё в кучу получилось! Я удивился, почему он не пришёл поздравить меня. Мне сказали, заболел. Всё равно не сплю. Решил перевести его к себе, чтобы легче было ухаживать! — Вдруг сейчас Любим, разбуженный их разговором, распахнёт дверь, или Визитёр захочет войти в квартиру? Счастье ещё — не успел нажать кнопку звонка.

— Он же спит! Почему нельзя подождать до утра?

— Утром понесу брошюру в типографию. Некогда будет возиться с братом, а он легко просыпается и засыпает, как и все под препаратом!

— Да, такого эффекта мы и добиваемся.

На лестнице почему-то светло, будто кто-то светит им в лица, чтоб они хорошо видели друг друга.

— У меня просьба, — набрался наглости Джулиан, — подарите ещё месяц! Вам ничего не стоит, а я поставлю брата на ноги. Вы же сами сказали, моя жизнь изменится. Чтобы совесть не мучила…

— Не понимаю, чем он заболел?! — Улыбается доброжелательно, а ведь не верит ни одному слову! Но открытие противоядия и разговор на острие бритвы сделали Джулиана, дерзким:

— Ногу сломал. В препарате недоработка: кости становятся более хрупкими, чем у обыкновенных людей. Кальция не хватает! Подключитесь утром и послушайте разговор с врачом.

Визитёр снова зевнул.

«Не верит!» — с ужасом понял, но спасением пришли строки о птицах, поющих песнь солнцу, о вечной жизни избранных, их щедрости: живут для блага трудолюбцев!

— Вы велели, — преодолевая отвращение к себе, сказал, когда иссяк. — У меня уже много таких стихов.

— Или ты хитрее меня, и я — дурак. Или дурак — ты, правда, дурак смелый. Или за тобой — большая сила. Стихи хороши, ты и впрямь талантлив. О субботниках надо хорошо подумать. Настораживает один пунктик: куда денем тех, кто сегодня обслуживает город? Появятся безработные! А безработица — беда всех режимов, кроме нашего! Насчёт хрупкости костей выясню. Если это так, награжу тебя за бдительность и своевременный сигнал. Придётся доработать. Нам нужен организм безупречный. Ладно, дарю тебе два месяца.

Визитёр засмеялся и исчез, будто его не было. Как мог поверить хоть одному слову! И не захотел посмотреть, действительно ли у брата сломана нога, в чём удостовериться очень просто: нажать кнопку звонка! И не спросил, зачем для какого-то нелепого открытия — трёхкопеечного предложения о субботниках столько людей бегает в ночное время! О том, что поверил в день рождения и говорить нечего! Как он засмеялся! Оскалился.

Явился один, без охраны. Легко можно было убить его!

Джулиан стоял перед дверью брата и никак не мог нажать кнопку звонка.

Григорий спал на полу. Свернувшись калачиком. В детстве спал, подтянув колени к груди. Сейчас мешал живот. И колени упирались в него.

На полу — не совсем точно. В ковре спальни ноги утопают. Удобство для убийц, если бы таковые объявились: ни звука не прозвучит, хоть слон пройдёт по этому ковру.

Первое движение — разбудить. Попросить Григория объяснить, что значит поведение Джулиана. Но Григорий погрузил его в странное состояние невесомости и бездеятельности.

Конечно, нужно было зайти к Клепику и разобраться, что за перелом такой, при котором он спит как убитый и не слышит громкого разговора у себя под дверью! Конечно, нужно бы проверить, какими такими брошюрами занимается столько людей ночью? Конечно, нельзя верить идиотским, хоть и талантливым, стихам о птичках. Много набежит этих «нужно бы» и «конечно». Только звенит в голове голос Григория — «доброта», «добро», и голос Магдалины звенит: «Любите ближнего своего. Любите врагов ваших…»

Он расслаблен сейчас.

Разбудить Григория? Сказать, какой благодаря ему стал благородный? Пусть смотрит глазами Магдалины.

Была Магдалина? Или приснилась?

Она никогда не приходит в сны. Мать говорила: мёртвые снятся к перемене погоды. Но у него всегда солнце!

Как погибла? Мучилась или нет?

Что это он сопли разводит?! Не узнаёт себя: юн, лёгок, и, как вино, бродят в нём незнакомые ощущения.

Григорий привёл Магдалину. Над «дураком», рассыпавшим неотработанные козыри и шестёрки по столу, над заглушившим стоны и вопли страдальцев ковром, над его волей — Магдалина. Совсем недавно готов был рухнуть в чёрную дыру, а сейчас — покой. И он хочет спать. И уснёт. Вот только доиграет партию. А Магдалина пусть смотрит на их игру. И пусть Григорий смотрит на него глазами Магдалины. Волосы велел нарастить Григорию — в детстве тоже были пепельные, как у Магдалины. Пусть глаза Магдалины, цвет её волос будут при нём.

И пусть глупый мальчишка обводит его вокруг пальца! «Это от Магдалины и Григория тебе подарок: попляши ещё два месяца!» Когда в руках все нити, самые тонкие, когда лишь кнопку нажми или глазом укажи, и запрыгает человечек перед тобой… что значат какие-то два месяца?! У него передышка. Впервые за жизнь. У него Григорий в гостях. И два месяца не сыграют никакой роли и не изменят его плана. Придёт миг, и он дёрнет Джулиана за верёвочку.

— Давай закончим игру, Гиша! — разбудил друга Будимиров, с удовольствием глядя в сонные, светлые, добрые глаза.

— Что со мной?! — Любим открыл, наконец, глаза. Он спал много часов подряд. — Где я? Джуль?! Какой ты стал красавец! Тебя и не узнать! Я уж не верил, что увижусь с тобой! Всё, помню, скучал о тебе, особенно по вечерам. Где я так долго был? Или спал? Разве я болею? Странно, никогда не болел, ты же знаешь! Я мешаю тебе, обеспокоил тебя?

— Брат! — пролепетал. Сквозь слёзы не видел Любима. Снова он маленький, и у него есть защита — его брат. Как когда-то, развеет тяжёлые сны. В кончиках пальцев рук и ног покалывает — они отходят от тоски по брату. Жив брат. Вот он. Рядом. Как можно было столько времени существовать без него? — Брат… — лепечет Джулиан, и больше слов не получается. Теперь, вдвоём, они выберутся отсюда! Какая слава, какие удовольствия, когда нужен только брат?

— Почему ты молчишь? — пугается Любим. — Почему не говоришь, что я должен делать? Я сейчас встану и устрою тебе всё, только скажи, что надо?!

Чего это Любим такой жалкий? Джулиан утирает слёзы, наконец, обретает дар речи:

— Не надо вставать, не надо ничего делать. Ты болен. И лежи спокойно. Это твоя комната, здесь никто не достанет тебя. Ты обо мне всю жизнь заботился, — голос сорвался. — Теперь я… — Он смочил Любиму губы. — Спи. Я посижу рядом. Видишь, письмо от мамы? — Глотал слёзы, а они приходили снова. — Мама спрашивает, вместе ли мы живём? Хочет приехать…

Очищение оказалось делом более серьёзным, чем думалось в ночь открытия: Любим полностью истощён, одни мощи.

— Теперь я всегда буду жить с тобой?! — говорит Любим радостно и сразу пугается. — Я пропустил работу, мне ничего не будет за это? Я помню, у меня была хорошая работа. — Он долго молчит, говорит неуверенно: — Ведь не приснилось мне, у меня были друзья, такие люди… Ведь не приснилось же?!

— Не приснилось, — успокаивает его Джулиан.

— А они живы? — спросил испуганно. — Я хочу видеть их. У Коры щербинка между зубами, когда она улыбается. Почему ты молчишь? Что случилось с ними?! Слушай, я совсем никуда не годен? Чем я болен? Я неправду сказал, работа — тяжёлая: не дышать, не есть. Но мы все вместе… Они живы?!

— Живы твои друзья, — успокаивает его Джулиан. — А тебе нужно спать! — Невозможность видеть брата слабым и жалким срывает с места. — Я боялся отлучиться от тебя, вдруг ты бы проснулся один в доме? Я должен купить еды! А тебе нужно спать. Друзья твои живы, — повторяет. — Скоро придут к тебе!

Детская радость. Мамина улыбка. Послушные слова:

— Буду спать, не волнуйся. Приходи поскорее, да? — жалкая просьба и плохо скрытый страх.

Искалечил! Будь проклят Будимиров со своим препаратом!

Улица сыра, сумеречна. И привычные очереди. Не за сыновьями сегодня. Вывески: «Контора по сбыту», «Контора патентов», «Контора по трудоустройству». Скорее поднять Любима, чтобы ему хватило сил добраться до дома. А дома — мама. Дома — лепёшки и молоко. Дома — Степь. О ней не думать. Нельзя расслабиться.