Татьяна Успенская - Украли солнце

— Вот тебе ковш с водой и полотенце, — сказал Григорий Любиму, — смачивай ей губы и дай напиться, когда откроет глаза. — И жёстко остальным: — Сейчас подключу воду и поеду за необходимыми вещами. Ваша задача: терпеливо ждать меня, я знаю, как это трудно.

— Я помогу! — Магдалина тяжело, как старуха, поднялась.

— Из дома никому не выходить. Бережёного Бог бережёт.

— Но они могут ворваться и сюда, — сказала Магдалина.

— Не могут. Будимиров запретил им селиться в этом селе: его родина должна быть неприкосновенна. Игнат, пожалуйста, помоги женщинам. Марта должна быть здесь, с вами! Помогите ей! — сурово сказал Григорий.

— Подобное уже было… — Игнат беспомощно привалился к косяку двери. — Только тогда убийцей выступил мой родной отец. Он убивал людей, да ещё и издевался над ними. Убил мать. Я навсегда ушёл из дома. Как и Будимиров, я ненавидел графов. А здесь граф… стал мне отцом. Как же теперь жить без него?!

— Пожалуйста, брат, возьми себя в руки, сейчас надо помочь Саше и детям, — Григорий кладёт руку на его плечо.

Но Игнат в столбняке, только жалко кривится.

— Папа, тебе страшно? — Любим подходит к отцу, гладит ногу. — Я же с тобой! Я защищу тебя. — Идёт к матери, склоняется над младенцем. — Мама, это мой брат, да? Видишь, папа, нас теперь двое, и мы защитим тебя от твоего отца.

— Он всем нам отец, но надо жить, — мягко говорит Григорий. — И другим тоном: — Будимиров велел им слушаться меня с первого слова. Мой первый приказ им: никакого насилия и самоуправства, за убийства или оскорбление любого расстрел. — Добавил горько: — Если бы я успел… так неожиданно…

— Ты не спас бы отца… — сказал Игнат.

— Я пошёл! — Григорий взялся за ручку двери.

— Гриша, я с тобой! — сказала Тася. — О.Петра в дом перенесём. Обмоем наших, подготовим к похоронам, как положено. И возьмём, что сможем, сюда. Прав, доченька, Гриша, жить надо: тебе сыновей поднимать! Поплакала бы ты, доченька. Идём, Гриш. Дел у нас с тобой много. Магдуша, на тебя оставляю всех!

Саша сухими глазами неотрывно смотрела на ребёнка и никак не отреагировала на нянины слова.

Марта, казалось, снова потеряла сознание. Магдалина взяла её руку, стала считать пульс. Сердце билось еле-еле.

— Помоги, Игнат, растереть руки и ноги. И давай отнесём её в другую комнату, ей нужно заспать известие.

Лишь к ночи устроили жильё и поели.

Игнат совсем пришёл в себя. Хлопотал больше всех: устанавливал мебель, кормил всех, вместе с няней купал новорождённого. А когда тот уснул, сказал:

— Назовём сына именем твоего отца?

Саша словно не услышала.

Игнат уложил её, сел рядом и стал рассказывать сказки: одну за другой, без перерыва.

Саша не слушала. И вдруг зашептала:

— Именем папы назвать нельзя, его убьют. Он — Джулиан. Ты сам ввёл двух братьев в нашу жизнь и сделал их защитниками людей. Они всегда будут вместе и будут бороться с Будимировым. Вот увидишь, они спасут всех! А ты как папа. Папа нам, взрослым, любил рассказывать сказки! — Она заплакала.

— Слава Богу! — сказал Григорий.

— Слава Богу! — эхом откликнулся Игнат и, забыв об оборванной сказке, со свежим воодушевлением начал новую.

Уже спал, раскинувшись в своей кроватке, Любим. Уже спала в своей комнате на своей кровати Тася. И Саша уже спала, а Игнат всё рассказывал сказки.

И Магдалина заплакала.

Плакала навзрыд. Её никто не успокаивал. Григорий сидел, повиснув на стуле, без сил. Голос Игната бередил Магдалину, мучил, словно пытали её. И, только когда он замолчал, она встала, потянула брата.

— Пойдём, пожалуйста, накормим Марту, поможем ей добраться до дома. И самим хорошо бы хоть немного поспать.

Григорий с трудом поднялся.

Только через час они смогли пойти к себе.

Шли медленно, как тяжело больные.

Звёзды. Луна. И тишина. Ни голоса, ни скрипа калитки, ни шороха шагов. Не сговариваясь, свернули к храму.

Григорий прижался к его стене. Тоскливо смотрел в небо.

— Был о. Пётр. Был граф. И можно было жить. Как жить теперь?

— Они убьют Адрюшу, как только он появится здесь.

— Не появится. Я говорил с ним по телефону. Он лучше нас с тобой знает, что происходит. Давно знал, оказывается, и предупреждал отца, умолял вместе со всей семьёй уехать, нашёл безопасное жильё. Тот отказался. По словам Адриана, был готов к смерти. Оставил мне письмо. Адриан сказал, где найти. Тебе запретил уезжать из села.

— Что в письме?

— Последняя просьба: спасти Сашу и Игната с детьми, беречь тебя. В письме — деньги, всё, что у него есть. Но Адриан говорит: деньги скоро изменятся, эти надо срочно истратить. Обустроим на них жильё Игната и Саши.

— Зачем? Можно же перевезти из дома графа мебель, книги!

Григорий осторожно погладил стену храма.

— Я поеду к Адрюше, — говорит она.

— Ты его не найдёшь. Похоже, он организует сопротивление Будимирову. Тебя просил ждать от него вестей. Здесь я могу оберечь тебя. Но как мне жить, не знаю. Я не друг Будимирову. Он разрывал кошек и птиц на части. Он убил нашего Дрёма.

— Откуда ты знаешь?

— Нашёл тело Дрёма. Будимиров задушил его.

— Почему ты не сказал раньше?

— Зачем? — Брат тоскливо смотрит мимо неё. — Как бы ты жила с этим? Надеялся: никогда не увижу его. Знал, он кому-то другому портит жизнь, но, грешен, радовался: не нам. А вышло… Впереди убийства и разруха. Боялся его, когда он был мальчишкой. А сейчас… Даже со мной подл: сделал главным и тут же подсадил ко мне надсмотрщиков — следить.

— Так ты при этих надсмотрщиках говори, что надо!

— Я не умею врать и хитрить.

— Но ты хочешь, чтобы мы все выжили. Уберут тебя, уберут и нас. Ты, Гиша, прекрасный актёр. Хочешь, чтобы мы все жили, играй. Жизнь, оказывается, театр. Никто не должен знать, братик, что мы с тобой плачем или боимся. Мы с тобой начинаем большую работу. Теперь в школу пусть сносят малышей, найдём людей, которые станут возиться с ними. Окончу университет, стану учить детей, как граф. Помню все его уроки. Мы с тобой остались жить, чтобы сохранить их, чтобы помочь выжить всем, кого любили граф и о. Пётр. Будем ставить спектакли…

— Кто разрешит?! И как теперь жить без о. Петра? Как я понял, верить в Бога мы не имеем права. В храм они ходить запретили. И на фабрике замучают людей, а платить им не будут.

— Прекрати истерику. Бога они запретить не могут. Твоя вера — в тебе. Спектакли не обязательно ставить в театре. Не станут же твои надсмотрщики приходить на каждый мой урок. Буду приглашать родителей вроде как на собрания. Мы с тобой оставлены здесь Богом, братик, чтобы люди выжили и сохранили традиции графа и о. Петра, так ведь? Они оба — здесь, с нами, ты ведь чувствуешь это? Но мы должны быть очень осторожны. Случится что-нибудь с нами, Будимиров пришлёт своих убийц, и людям станет совсем плохо, — убеждала она брата. — Одного боюсь: они могут убить Сашу и детей, если кто-то донесёт!

Григорий словно проснулся.

— Не успеют! Своей волей завтра на рассвете выставлю бандитов из наших сёл под предлогом, что родина Будимирова священна: здесь он жил и учился в школе. Наблюдателей нейтрализую. Отберу у них оружие, пригрожу: за любой самовольный поступок их расстреляет сам Будимиров. Сашу не выдадут, она всегда помогала кому могла. Ты права, мы спасём… — Он заплакал. Всхлипывал, как ребёнок.

Звёзды, луна, золотистые купола на золотистом храме.

— Почему я не убил его в детстве? — тоскливо спросил Григорий.

— Ты не мог убить его, братик. В тебе — Бог. Ты не можешь убить ни человека, ни зверушку. Выплачься сейчас. — И вдруг она засмеялась. — Знаешь, а мне кажется, это я старшая, не ты. Раскис как! Собирай части, Гиша. Граф и о. Пётр видят нас. И Адрюша с нами. Я знала, нам не быть вместе, слишком уж он тоже особенный! Поплачь, братик, здесь, сейчас, при мне, а с завтрашнего утра начнём играть.

Ему шесть лет. Мама сидит на лавке. Он пытается залезть к ней на колени, не может, так она к ним пригнулась. Кричит: «Тася». Тася не бежит к нему. Идёт искать её и Любима. В комнатах их нет. В огороде, сарае тоже. Лезет на чердак. Брат сидит точно как мама: пригнувшись головой к коленям. И возле него Тася.